Витторио-вампир - Райс Энн - Страница 28

– Мой Властитель, – произнес Старейший, но я едва различал его голос, – он всего лишь мальчик. Отправь его в голубятню – побудет в стае ночь-другую и даже имя свое забудет – станет таким же ручным и откормленным, как и все.

– Убей его сейчас же! – чей-то громкий голос перекрыл все остальные.

– Покончить с ним! – орали другие.

Криков становилось все больше, возмущение росло. Затем раздался пронзительный вопль, и его сразу же подхватили другие:

– Разорвать его на части! Немедленно. Сделай это!

– Да, да, да! – возгласы теперь звучали словно барабанная дробь.

Глава 7. Голубятня

Годрик, Старейший, громко прокричал, требуя тишины, как раз в тот момент, когда множество ледяных рук вцепились в меня со всех сторон.

Я сразу припомнил: когда-то во Флоренции мне довелось стать свидетелем того, как толпа буквально растерзала человека. Я оказался слишком близко, и меня самого едва не затоптало скопище таких же, как я, невольных очевидцев расправы, стремившихся поскорее унести оттуда ноги.

Так что мне не приходилось теряться в догадках относительно своей дальнейшей участи. Я также не мог примириться с такой расправой, как и с любым другим видом смерти, незыблемо уверовав, как мне кажется, в праведность своего гнева и в собственную нравственность.

Но Годрик приказал кровопийцам посторониться. И вся эта бледнолицая компания отступила с изысканной вежливостью, граничившей с манерностью, и показной скромностью, склонив головы или отвернувшись в сторону, как если бы они не имели ни малейшего отношения к случившейся всего миг тому назад свалке.

Я продолжал неотрывно смотреть на Властителя. Лицо его так пылало, что оно казалось почти человеческим: кровь пульсировала в висках, губы потемнели и, при всей красоте их формы, стали походить на багровый шрам. Его темно-золотые волосы казались почти каштановыми, а синие глаза наполнились горечью.

– Я считаю, что его следует поместить вместе с остальными, – повторил Годрик, лысый Старейший.

И тут же раздались громкие рыдания Урсулы – она не могла больше сдерживаться. Я повернулся, чтобы взглянуть на нее: склонив голову, она закрыла руками лицо, а между ее длинных пальцев капля за каплей сочились кровавые слезы.

– Не плачь, Урсула, ты сделала все, что могла, – попытался я найти слова утешения. – Спасти меня невозможно.

Годрик обернулся и взглянул на меня, высоко вздернув складку брови. На этот раз я оказался так близко к нему, что сумел разглядеть несколько седых волосинок, еще остававшихся на мертвенно-белом лысом черепе и на том месте, где должны быть брови.

Урсула вынула розовую салфетку из складок длинного, сшитого по французской моде платья с высокой талией, – бледно-розовый комочек, украшенный по углам зелеными листьями и красными гвоздиками, и, отерев им свои прелестные красные слезы, бросила на меня исполненный страсти взгляд.

– Выход из моего затруднительного положения невозможен, – сказал я. – Ты сделала все мыслимое, чтобы спасти меня. Если бы можно было, я обнял бы тебя, чтобы защитить от этих страданий. Но этот дикий зверь удерживает меня в плену.

Отовсюду из группы людей, одетых в темное, понеслись яростные вздохи и приглушенные возгласы, и, словно в тумане, по обе стороны от Властителя я увидел их худые, изможденные, костлявые, бледные лица. Я всматривался в некоторых дам, так похожих на французских жеманниц в этих старинных париках и воротниках, наглухо затянутых по самые подбородки в кроваво-красные одеяния. Казалось, чисто французская вздорность характеров и вместе с ней некая утонченность были свойственны им в равной мере, и, разумеется, все они были демонами.

Лысый Старейший только фыркнул от удовольствия.

– Демоны, – сказал я сквозь зубы, – ну и компания!

– Голубятня, мой господин, – отозвался Годрик. – А теперь, если позволишь, я хотел бы наедине поделиться с тобой некоторыми соображениями. Поговорим и с Урсулой. Она скорбит чрезмерно.

– Да, это так! – вскричала она. – Флориан, пожалуйста, примите во внимание: я никогда не просила вас ни о чем подобном, и вы сами знаете об этом.

– Да, Урсула, – сказал Властитель мягчайшим тоном, который мне довелось слышать из его уст. – Я знаю об этом, мой прелестнейший из цветов. Но этот мальчик – упрямец, и он потомок того семейства, в котором время от времени его родичи, пользуясь своим преимуществом над теми из нас, кто отваживался отправиться на охоту в их края, убивали наших несчастных собратьев. И такое случалось неоднократно.

– Изумительно! – вскричал я, восторгаясь. – Какая доблесть, какое диво, какой великолепный подарок вы преподнесли мне!

Властитель был удивлен и оскорблен этим возгласом.

Но Урсула поспешила выйти вперед, отчего ее многочисленные юбки из темного бархата взметнулись вверх, и склонилась над полированным столом, чтобы быть поближе к нему. Мне видны были лишь ее волосы – длинные толстые косы, украшенные искусно вплетенными красными бархатными лентами, – и ее руки, отличавшиеся превосходными пропорциями, столь узкие в кисти и в то же время столь округлые, что приводили меня в невольный восторг.

– В голубятню, пожалуйста, мой Властитель, – умоляла она, – и позволь мне провести с ним по крайней мере несколько ночей, пока я сердцем не примирюсь с таким решением. Позволь ему провести с нами Полнощную мессу, и пусть он восхитится службой.

На это предложение ответа у меня не нашлось. Я только запомнил ее слова.

Внезапно по одну сторону от меня появились двое мужчин, все из той же группы, – чисто выбритые, в придворных костюмах. Они, видимо, должны были помочь Годрику препроводить меня куда положено.

Прежде чем я осознал, что со мной приключится дальше, на глазах у меня оказалась мягкая повязка из ткани. Я превратился в незрячего.

– Нет, я хочу видеть! – закричал я.

– В таком случае – в голубятню, согласен, – послышался спокойный голос Властителя, и я почувствовал, что меня выводят из зала, да так быстро, словно ноги людей, сопровождавших меня, вообще не касались пола.

Снова зазвучала музыка, в жутком, тревожном ритме, но меня уже милостиво избавляли от нее. Когда они проносили меня по лестнице, я слышал лишь голос Урсулы. То и дело мои ноги сильно бились о ступени, а пальцы тех, кто меня держал, без особого умысла, по чистой небрежности причиняли мне боль.

– Успокойся, Витторио, прошу тебя, не сопротивляйся, прояви свою доблесть в спокойствии.

– Но зачем, любовь моя? – спросил я. – Отчего я вызываю такую боль в твоем сердце? Можешь поцеловать меня, не впиваясь своим ядовитым языком?

– Да, да и еще раз да, – нашептывала она мне в ухо.

Меня тащили по какому-то длинному переходу. Я слышал громкие голоса, обычные житейские разговоры сливались с внешними звуками и с совершенно другой музыкой.

– Что это? Куда мы идем? – спрашивал я.

Позади нас хлопнула дверь, и тут же с глаз моих сорвали повязку.

– Это и есть голубятня, Витторио, – сказала она, прижимая свою руку к моей и пытаясь шептать мне в ухо. – Здесь содержатся жертвы, пока в них есть нужда.

Мы стояли на верхней площадке каменной лестницы. Она винтом спускалась в огромный внутренний двор, в котором кипела столь напряженная и столь разнообразная деятельность, что я не смог сразу разобраться, что именно там происходит.

Я понял только, что все мы находимся внутри стен замка и на большой высоте. А сам двор окружен со всех четырех сторон беломраморными стенами с узкими двойными стрельчатыми окнами во французском стиле. А небесный свет над нами трепетал от мерцания множества пылающих факелов на крышах и контрфорсах крепости.

Все это для меня не имело ни малейшего значения, ясно было лишь то, что побег отсюда невозможен, ибо ближайшие окна находились слишком высоко, а мрамор на стенах – абсолютно гладкий, а значит, нечего и думать взобраться по ним наверх.

Множество крошечных балконов тоже располагались слишком высоко. Я видел на этих балконах бледных демонов, одетых во все красное, взирающих на меня сверху вниз как на некую забаву. Несколько просторных крытых галерей также были переполнены ленивыми, злорадствовавшими, безжалостными зеваками.