Скрипка - Райс Энн - Страница 34

Я начала задыхаться. Обернулась. Взглянула вдоль террасы. Повсюду люди. Но я не могла четко представить себе мать в тот последний день. Она была красавица и, казалось, могла сто очков дать вперед любой из своих дочерей. А в ту ночь, когда она, очнувшись от пьяного сна, оказалась среди веселящихся подростков, у нее было совершенно ошеломленное выражение лица: она не понимала, где находится. Это случилось всего за несколько недель до ее смерти.

Я пыталась отдышаться.

— .. .Все, что ты для него сделала, — донесся до меня чей-то голос.

— Для кого? — переспросила я.

— Для папочки, — ответила Розалинда, — а после заботилась о Карле.

— Не говори об этом. Когда настанет мой час, я хочу уйти подальше в лес. Одна. Или воспользоваться оружием.

— Мы все этого хотим, — сказала Розалинда. — Но выходит иначе. Ты падаешь и ломаешь бедро, как папочка. Кто-то укладывает тебя в кровать и тычет в тебя иголками и трубками. Или как Карл. Тебе говорят, что еще один курс лекарств — и возможно…

Она говорила что-то еще, моя Розалинда, медсестра, делившаяся со мной самыми болезненными откровениями, ведь мы с ней родились хоть и в разные годы, но в одном и том же месяце, в октябре.

Я так ясно представила себе Лили в гробике, теперь уже покрытую зеленой плесенью, ее маленькое круглое личико, ее прелестную крошечную ручку, пухленькую и красивую, лежащую на груди, ее выходное платьице, последнее платьице, которое я погладила для нее… «Это сделают в похоронном бюро», — говорил отец, но я хотела сама погладить последнее платье моей дочери.

Позже Лев говорил о своей новой невесте, Челси: «Она мне очень нужна, Триана, очень. Она для меня словно Лили. Мне кажется, что я снова обрел Лили».

Я тогда сказала, что понимаю. Кажется, я впала в оцепенение. Только состоянием полного ступора можно объяснить, что я спокойно сидела в другой комнате, пока Челси и Лев занимались любовью. А затем они выходили, целовали меня и Челси неизменно говорила, что я самая необычная женщина из всех, кого она знает.

Ну не смешно ли?!

Кажется, я сейчас снова заплачу. Катастрофа! Захлопали дверцы машин, цветочную лавку закрыли темные тени людей, машущих мне руками на прощание. Из дома меня позвал Грейди. Я услышала голос Катринки. Значит, настала решительная минута.

Я повернулась и прошла вдоль всей мокрой террасы, мимо кресел-качалок, испещренных каплями дождя, еще раз повернулась и заглянула в широкий вестибюль. Отсюда открывался самый прелестный вид, потому что в огромном зеркале во всю стену столовой отражались обе люстры — маленькая, в вестибюле, и большая, в столовой, — и создавалось впечатление, будто заглядываешь в необъятный коридор.

Отец закатывал такие речи насчет важности этих люстр, подчеркивая, что моя мать их очень любила и он ни за что их не продаст! Никогда! Самое забавное, что я не могла вспомнить, кто и когда просил его об этом. Потому что после смерти матери, когда мы все в конце концов разъехались, он здорово поправил свои финансовые дела, а до того мать никому бы не позволила притронуться к этим сокровищам.

Дом почти опустел.

Я переступила через порог. Я была сама не своя. Внутри — сплошной холод, тело не слушается, голос вроде бы чужой.

Катринка плакала, комкая в руках носовой платок.

Я последовала за Грейди в гостиную, где между двумя окнами возвышался письменный стол.

— Я все время мысленно возвращаюсь к одному и тому же, — сказала я. — Может быть, потому что не хочу думать о настоящем. Он умер в покое. Не страдал, как мы боялись, — он, мы все…

— Присядьте, дорогая, — сказал Грейди. — Присутствующая здесь ваша сестра намерена обсудить здесь и сейчас проблему, связанную с данным домом. Видимо, ее действительно задело завещание вашего отца, как вы и предполагали, и она считает, что имеет право на часть суммы от продажи этого дома.

Катринка изумленно взглянула на адвоката. Ее муж Мартин покачал головой и бросил взгляд на Гленна, милого и доброго супруга Розалинды.

— Что ж, Катринка имеет право в случае моей смерти…— сказала я и подняла на них глаза.

Все примолкли — наверное, оттого что слово «смерть» звучало здесь так часто.

Катринка закрыла лицо руками и отвернулась. Розалинда только поморщилась и объявила своим низким громогласным голосом:

— Мне ничего не надо!

Гленн тихим голосом отпустил по адресу Катринки какое-то резкое замечание. Мартин яростно возразил.

— Послушайте, дамы, давайте перейдем к делу, — сказал Грейди. — Триана, мы с вами уже обсуждали этот момент. Мы к нему подготовлены. Да, очень хорошо подготовлены.

— Разве?

Я погрузилась в мечты. Представила, что меня тут нет, хотя отлично видела всех. Я знала, что не существует никакой опасности продажи этого дома. Знала. Я знала то, что не было известно ни одному из них, за исключением Грейди, но это было не важно. Самое важное, что мой скрипач сумел утешить меня в минуты скорби обо всех мертвых, лежащих в земле, а оказалось, что он существует лишь в моем воображении.

Мы с ним вели какой-то разговор, который, безусловно, служил явным доказательством моего помешательства. Только безумием можно было объяснить указанную им причину появления в моем доме. Но это была ложь. Он пролил бальзам на мою душу, целебную мазь, легчайший поцелуй. Его музыка знала, как воздействовать! Его музыка не лгала. Его музыка…

Грейди коснулся моей руки. Муж Катринки Мартин заметил, что сейчас неподходящее время, и Гленн с ним согласился, но их слова ни на кого не произвели впечатления.

Всемилостивый Боже, родиться бесталанной уже плохо, но ко всему прочему предаваться мрачным лихорадочным фантазиям — настоящее проклятие. Я уставилась на висевшую над камином огромную картину, изображавшую святого Себастьяна. Одна из самых ценных для Карла вещей, фото которой украсит обложку его книги.

Страдающий святой, привязанный к дереву и пронзенный множеством стрел, был выписан очень эротично.

А на противоположной стене, над диваном, — большое полотно с изображением цветов. Очень похоже на Моне — все так говорили.

Эту картину написал для меня Лев и прислал из Провиденс, с Род-Айленда, где он работал в колледже. Лев и Катринка. Лев и Челси.