Плач к небесам - Райс Энн - Страница 20

И тут он вдруг почувствовал, как рука Марианны выскользнула из его руки. Обернувшись, он понял, что не может найти мать.

Он стал оглядываться по сторонам. Где же Алессандро?

Ему показалось, что высокий человек прямо впереди – это наверняка Алессандро, но тот стремительно удалялся прочь. Оглянувшись, Тонио увидел миниатюрную фигурку в бауте и домино в объятиях человека в маске. Кажется, они целовались или что-то шептали друг другу. Плащ незнакомца скрывал их лица.

– Мама! – Тонио направился к миниатюрной фигурке, но толпа оттеснила его прежде, чем он приблизился к ней.

Потом он услышал за спиной голос Алессандро:

– Тонио!

Он уже несколько раз обращался к нему как положено: «Ваше превосходительство!» – и не получал ответа.

– Она исчезла! – в отчаянии сказал Тонио.

– Она здесь, – последовал ответ Алессандро, и снова Тонио увидел жутковатую маленькую фигурку с птичьим лицом. Она смотрела прямо на него.

Он сорвал свою маску, отер с лица пот и на миг закрыл глаза.

Они вернулись домой всего за два часа до начала представления в театре. Распустив длинные черные волосы, устремив глаза куда-то в пустоту, Марианна стояла словно завороженная. А потом, заметив озабоченное выражение на лице Тонио, поднялась на цыпочки и поцеловала его.

– Но, мама! – неожиданно отпрянул он. – Там, у дверей собора… Неужели кто-то… Кто-то тебя…

Он замолчал, совершенно не в силах продолжать.

– Кто-то меня – что? Что с тобой? – спросила она несколько раздраженно и тряхнула волосами. Лицо ее заострилось, рот растянулся в удивленной улыбке. – Я не помню ничего такого, что произошло у дверей собора. Мы разве были у дверей собора? Прошло уже столько часов! А кроме того, – Марианна усмехнулась, – есть кому защитить мою честь – у меня есть ты и Алессандро.

Тонио глядел на нее почти с ужасом.

Она села перед зеркалом, и Лина начала расстегивать ей платье. Все движения матери были плавными, хотя и не очень уверенными. Марианна подняла стеклянную пробку одеколона и поднесла ее к губам.

– Что мне надеть, что мне надеть? А ты! Посмотри на себя! Ты ведь всю жизнь умолял взять тебя в оперу! Да ты знаешь, кто поет нынче вечером? – Она повернулась к нему, опустив руки на подушки скамейки. Платье сползло с плеч, и груди почти обнажились, однако Марианна, в данный момент напоминавшая обиженного ребенка, этого не замечала.

– Но, мама, мне кажется, что я видел…

– Да прекрати же наконец! – Внезапно она повысила голос. Лина в изумлении отпрянула, но Тонио не шелохнулся. – Перестань так на меня смотреть! – закричала мать еще громче, зажав уши руками, словно сама не могла вынести своего голоса. Она начала задыхаться, и ее лицо исказилось.

– Нет-нет, не надо… не надо, – прошептал он. Погладил ее волосы, похлопал по плечу, и она наконец сделала глубокий вдох и обмякла всем телом. Потом, снова взглянув на него, делано улыбнулась, стала опять сияющей и пугающе красивой. Но длилось это лишь мгновение. Глаза ее наполнились слезами.

– Тонио, я не сделала ничего плохого, – стала жаловаться она, словно была его младшей сестренкой. – Ты не осмелишься мне все испортить, ты не сможешь! За все эти годы я первый раз вышла из дому на карнавал. Ты не… Ты не…

– Мама! – Он прижал ее лицо к своей куртке. – Прости меня.

Как только они вошли в ложу, Тонио понял, что вряд ли сможет что-либо услышать.

Это не было для него сюрпризом. Он уже знал, что, если в трех театрах одновременно дают три разных представления, люди неизбежно начнут перемещаться между театрами и в этой суматохе толком не увидят ни одного из спектаклей. Катрина Лизани, в белой атласной маске, уже сидела в ложе, спиной к сцене, и играла в карты со своим племянником Винченцо. Младшие Лизани махали и шикали тем, кто внизу, а старый сенатор, муж Катрины, дремал в позолоченном кресле, порой просыпаясь только для того, чтобы пробормотать, что пора ужинать.

– Иди сюда, Алессандро, – сказала Катрина, – и расскажи, правда ли все то, что говорят про Каффарелли. – Она зашлась в смехе, прежде чем Алессандро успел поцеловать ей руку, а потом махнула Марианне, чтобы та села подле нее. – А ты, моя лапочка, просто не представляешь, что значит для меня видеть тебя здесь, такую веселую! Наконец-то ты ведешь себя по-человечески!

– Но я – человек, – прошептала Марианна.

В том, как она прильнула к Катрине, было что-то трогательно детское. Тонио казалось невероятным, что она испытывала привязанность к кому-то, что он сам мог что-то значить для нее. Ему показалось, он сейчас заплачет. Или запоет.

– Ну давай же, твой ход! – сказал Винченцо.

– Не понимаю, – брюзжал старый сенатор, который, впрочем, был намного моложе Андреа, – почему я должен ждать начала всей этой музыки, прежде чем мне подадут ужин.

Лакеи в ливреях разносили бокалы с вином. Старый сенатор пролил вино, и оно растеклось красным пятном на его кружевном воротнике. Сенатор беспомощно уставился на пятно. Когда-то он был красивым мужчиной и до сих пор производил довольно внушительное впечатление. Его седые волосы плотными волнами ложились назад от висков. У него были черные глаза и крючковатый нос, и когда он поднимал голову, то казалось, он очень гордится своим носом. Но в этот момент он был больше похож на ребенка.

Тонио сделал шаг вперед. Партер, как и все три яруса над ним, был уже заполнен.

Маски повсюду – от гондольеров в яме до рассудительных торговцев с их одетыми строго в черное женами на самом верху. Гул голосов и звон бокалов накатывали волнами в каком-то неуловимом ритме.

– Тонио, ты слишком молод для этого, – бросила Катрина через плечо. – Но позволь рассказать тебе о Каффарелли…

Однако он не взглянул на нее, потому что не хотел видеть эту восхитительную звериную щель ее рта, неприкрытого и такого красного под белой маской, придающей ее глазам кошачий вид. Ее руки в бургундском атласе казались столь мягкими, что он даже заскрипел зубами, представив на миг, как безжалостно их сжимает.

Все же он внимательно прислушивался ко всей той ерунде, которую они говорили о великом кастрате, выступающем этим вечером. Например, о том, что в Риме он был застукан мужем своей любовницы прямо в ее постели. «В постели», – сказала Катрина. У Тонио защипало глаза, когда он представил, как его мать и Алессандро слушают это. После этого, по слухам, вынужденный бежать Каффарелли провел ночь, прячась в баке с водой. Много дней после этого нанятые обманутым мужем бравос[18] преследовали его повсюду, но дама дала ему собственных телохранителей, которые везде сопровождали его, пока наконец он не бросил все это и не покинул город.

Тонио вдруг вспомнились слова Андреа. Отец что-то говорил насчет света, насчет испытаний, которые преподносит свет. Свет… Но ему не удавалось сосредоточиться ни на чем ином, кроме Каффарелли. Впервые в жизни он должен был услышать великого кастрата, и все остальное могло подождать, все, что его беспокоило, и все, что в любом случае от него не зависело.

– Говорят, он готов драться с каждым, пока его не прикончат, а если какая-нибудь примадонна хороша собой, он не отходит от нее ни на секунду. Это так, Алессандро?

– Синьора, вы знаете гораздо больше, чем я, – рассмеялся Алессандро.

– Я дам ему пять минут, – заявил Винченцо. – И если он не завладеет моим сердцем или моим слухом, я отправлюсь в театр отеля Сан-Мойзе[19].

– Не будь смешон, – сказала Катрина, – сегодня здесь весь город. Сегодня надо быть только здесь! А кроме того, идет дождь.

Тонио развернул кресло, уселся в нем, расставив ноги, и посмотрел на закрытую занавесом сцену. Он услышал, что мать рассмеялась. Старый сенатор предложил всем отправиться домой и послушать, как она мило поет дуэтом с Тонио. А потом он сможет поужинать. «Ты ведь споешь для меня, милочка?»