Плач к небесам - Райс Энн - Страница 121

Однако когда он внезапно вошел в нее, то почувствовал сопротивление. Она резко напряглась, и, успокаивая ее губами, он протянул руку к влажным волосам между ее ног.

Девушка тихо вскрикнула, и тогда он отодвинулся и стал ждать, ждать, касаясь ее самой тайной точки и чувствуя, как она становится все больше и больше и пряный запах проникает в самый его мозг.

Кристина обвивала его руками, словно хотела в нем утонуть, а потом наконец приподняла бедра, и он вошел в нее, а почувствовав, как обволакивающая теснота сомкнулась вокруг него, перестал управлять своим телом. И вдруг, уже на самом-самом краю терпения, ощутил, что наткнулся на барьер невинности, и рванулся сквозь него прямо к вершине наслаждения.

Она плакала. Плакала, прижавшись к нему. А потом подняла свою маленькую ручку и отвела с лица мокрые пряди. Тонио сидел на кровати, не отрывая от нее рук и не сводя глаз с изгибов хрупкого тела под дождем волос. И почувствовал, приподнимая ее лицо, что умрет, если она сейчас оттолкнет его.

– Я не хотел причинить тебе боль, – прошептал он. – Я ведь не знал…

Но ее маленький ротик раскрылся ему навстречу так же податливо, как и прежде.

Ее обнаженное тело, все эти восхитительные, благоуханные округлости и впадинки так и льнули к нему, а на простынях темнело пятно ее девственной крови.

И хотя, чтобы успокоить девушку, он ласково заговорил с ней и окружил ее самыми нежными словами и поцелуями, ему казалось, что речи эти звучат где-то далеко-далеко и их произносит кто-то другой. Он просто любил ее, безумно любил ее. Она принадлежала ему. А вид крови на простынях вытеснял из его сознания всякую рациональную мысль. Кристина не принадлежала ни одному мужчине до него! И Тонио сходил с ума от страсти. Он чувствовал, что все течение его жизни сотряслось и скрылось в тумане, как тонкая тропка, вьющаяся на север, скрывается в тумане после землетрясения. Он ощущал ужас, а еще абсолютно слепую потребность сделать так, чтобы любимая получила наслаждение. Точно такую же потребность, но уже по отношению к нему самому Тонио подметил у кардинала в самые первые страстные ночи всего несколько месяцев назад.

Несколько месяцев назад! А казалось, прошло много лет. Все это виделось таким же далеким и фантастическим под луной времени, какой давно уже стала Венеция.

Ему хотелось снова взять ее. Теперь он бы показал возлюбленной такое мастерство и такую нежность, что вся ее боль исчезла бы, как кровь, текущая у нее между ног. Он бы целовал ту заветную точку и шелковую кожу между бедер, и под мышками, и под тяжелыми белыми грудями. Он бы дал ей не просто то, что мог бы дать любой мужчина, а все секреты своего терпения и умения, все благовоние и вино тех ночей, что были проведены в любви ради любви, когда в его объятиях еще не было этой драгоценной, трепещущей и беззащитной женщины.

– Это тайна, тайна! – прошептал он, и сердце его снова заколотилось.

2

Проснувшись в десять часов утра в своей собственной постели, Тонио быстро приступил к работе и разогрел голос в серии сложных дуэтов с Паоло. Потом надел белоснежную кружевную манишку, гобеленовый жилет и свой любимый серый бархатный камзол и прицепил самую тяжелую шпагу, после чего немедленно отправился на Виа-дель-Корсо. Там его карета некоторое время двигалась бок о бок с каретой Кристины, а затем он как можно более незаметно проскользнул в ее кабинку.

Девушка была необыкновенно прелестна, и, оказавшись рядом, он тут же набросился на нее с жаркими поцелуями и непременно овладел бы ею тут же, в карете, если бы ему удалось ее на это уговорить.

Волосы Кристины были теплыми, полными благоухания, согретого утренним солнцем, и, когда она слегка щурилась, темные ресницы делали глаза еще более прозрачно-синими. Он коснулся ее ресниц подушечками пальцев. И почувствовал, что влюблен в эту чуть припухшую нижнюю губку.

Но стоило ему забыться, как печаль снова овладела бы им, и когда он это почувствовал, то перестал целовать Кристину, хотя и не отпустил. Он посадил ее к себе на колени, он качал ее на правой руке, ее волосы проливались на него золотистым дождем, а потом ее лицо приняло то самое обманчивое выражение наивности и серьезности, смешанных в щедрых пропорциях, и он впервые произнес вслух ее имя:

– Кристина.

В шутку он попытался произнести его так, как это делают англичане, как его произносила она сама, делая из звука плотную преграду. Однако это оказалось так трудно, что он нахмурился и произнес ее имя по-итальянски, так, чтобы язык оставался в передней части рта и воздух свободно мог проходить от слога к слогу: он его спел.

Она рассмеялась чудесным журчащим смехом.

– Ты никому не сказала, где я был этой ночью? – внезапно спросил он.

– Нет. Но почему я не должна никому говорить? – удивилась она.

Ее звенящий голосок завораживал его. Было почти невозможно прислушиваться не к музыке голоса, а к словам.

– Ты молода, наивна и явно не знаешь света, – объяснил он. – Я не могу допустить, чтобы ты страдала. Сама мысль об этом непереносима. А ты о себе совсем не заботишься.

– Так ты собираешься меня скоро оставить?

Он был поражен ее вопросом. И не знал, выдало ли лицо его чувства. Он теперь не мог сосредоточиться ни на чем, кроме того, что он сейчас рядом с ней и обнимает ее.

– Тогда позволь мне отпугнуть тебя сразу и навсегда, – сказала она. – Позволь мне сказать тебе, что мне дела нет до мнения света.

– Хм-м-м…

Он отчаянно пытался слушать. Но Кристина была такой соблазнительной, а дерзость, с какой она произнесла последние слова, особенно возбудила его. Она вся так и пылала решительностью, словно была самым обыкновенным человеком, а вовсе не эфирным созданием, хотя, конечно же, она не могла быть просто человеком, обычной женщиной, ибо за такой красотой не мог скрываться еще и ум.

Нет, что за чепуха! Несмотря на всю ее привлекательность, в речах художницы проглядывал ясный и мощный интеллект.

– Мне нет дела до того, что другие думают обо мне, – объясняла она. – Я была замужем. Я была послушна. И делала то, что мне велели.

– Но ты была замужем за человеком слишком старым для того, чтобы помнить о своих правах или привилегиях, – ответил Тонио. – Ты молода, ты наследница состояния, ты можешь снова выйти замуж.

– Я не собираюсь снова выходить замуж! – воскликнула Кристина, прищурив глаза и глядя на солнце, мелькавшее среди листьев. – И почему ты должен говорить это мне? – спросила она с искренним любопытством. – Почему тебе так трудно понять, что я хочу быть свободной и хочу рисовать, хочу работать в своей мастерской, хочу жить такой жизнью, которая мне по душе?

– Ах, ты говоришь это сейчас, – заметил он, – но потом можешь сказать что-то прямо противоположное, а ничто не повредит тебе больше, чем опрометчивость.

– Нет. – Она приложила палец к его губам. – Это не опрометчивость. Я люблю тебя. Я всегда любила тебя. Я любила тебя с того первого мгновения, когда увидела много лет назад, и ты это знал. Ты знал это даже тогда.

– Нет. – Тонио покачал головой. – Ты любила то, что видела на сцене, на хорах в церкви…

Кристина с трудом удержалась от смеха.

– Я любила тебя, Тонио, и я люблю тебя сейчас, – сказала она. – И я не вижу никакой опрометчивости в моей любви к тебе. А если бы даже в этом и было что-то неблагоразумное, мне нет до этого никакого дела.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, веря ей в эту минуту. И когда он обнял Кристину, ему показалось, что прелесть ее юности и невинности переросла в нечто более сильное и прекрасное.

И все же он мягко сказал:

– Я боюсь за тебя. И до конца не понимаю.

– Да что тут понимать? – шепнула она ему на ухо. – Разве в те годы в Неаполе ты не замечал хоть краешком глаза, как я несчастна? Ты же все время наблюдал за мной. – Она поцеловала его и положила голову ему на грудь. – Что я могу рассказать тебе о своей жизни? Что я пишу от зари до зари. Что работаю по ночам при плохом освещении. Что мечтаю о заказах, о росписи капелл и храмов. И все чаще нахожу, что больше всего мне хочется писать лица – бедных и богатых и тех, кто поднимает меня на гребень моды, и тех, кого вижу на улицах. Неужели это так трудно понять? Такую жизнь?