Плач к небесам - Райс Энн - Страница 119

Тонио всматривался в портрет. Волосы, высвобожденные из-под ленты, падали ему на лицо.

– Как верно она тебя изобразила, да? А главное, по памяти. Абсолютно! – Гвидо покачал головой.

Он смотрел вниз на этот маленький портрет: белое лицо, черные глаза. Миниатюра была похожа на белое пламя, горящее на раскрытой ладони Тонио.

– Она будет сердиться на меня, – сказал Гвидо, – за то, что я о нем забыл.

На самом деле он о нем не забыл. Он просто ждал удобного случая, такого, как сейчас, тихого и спокойного момента, и теперь сам не понимал, почему это принесло ему такое удовлетворение.

– А как она вообще? – прошептал Тонио. Почти беззвучно, словно втянул звук в себя, вместо того чтобы его выдохнуть. – Живет одна в Риме, пишет портреты…

– О, она пользуется большим успехом, – улыбнулся Гвидо. – Хотя в последнее время, полагаю, слишком много времени проводит в театре.

Гвидо увидел, как Тонио снова опустил взгляд на портрет.

Во время каждого выхода на аплодисменты Тонио смотрел на ложу Кристины и низко кланялся художнице со свойственной ему грацией. А она, перегнувшись через перила, улыбалась ему и бурно аплодировала.

– Но как же она живет? – упрямствовал Тонио. – Неужели никто за ней не присматривает? Неужели графиня не… Я имею в виду…

Гвидо выждал секунду, а потом медленно повернулся и направился к своему письменному столу. Там он сел и стал смотреть в окно, на просветлевшее небо. Звезды исчезли, и в просвете облаков показались первые лучи зимнего солнца.

– Неужели у нее нет родственников, которые заботились бы о ней? – шептал Тонио. – И что бы они подумали, если бы узнали, что она послала такой подарок человеку, который…

И он снова замолчал, держа миниатюру перед собой обеими руками, как нечто ужасно хрупкое. Гвидо не смог сдержать улыбку.

– Тонио, – мягко сказал он. – Она свободная молодая женщина и живет своей жизнью, как мы живем своей. – И, еще более смягчив тон, спросил: – Что, я снова должен выступить в роли свахи?

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1

После заключительного выхода на поклоны Тонио продрался в гримерную сквозь готовую его растерзать толпу поклонников и, велев синьоре Бьянке с вежливыми извинениями отослать графского кучера прочь, быстро переоделся.

Во время второго антракта он послал Кристине записку, и последняя часть спектакля оказалась для него поистине мучительной. И только после того, как занавес опустился окончательно, Паоло вручил ему ответ художницы.

Но лишь полностью переодевшись и став опять самим собой, если не считать спутанных, взлохмаченных волос, Тонио вскрыл записку:

«Площадь Испании, палаццо Санфредо, моя мастерская на верхнем этаже».

Какое-то мгновение он стоял в оцепенении. И даже не сразу заметил, что вошел Гвидо с какими-то важными новостями о предстоящем пасхальном сезоне во Флоренции, и впервые заговорил о том, что, прежде чем покинуть страну, они должны выступить в каждом из лучших театров Италии.

– От нас ждут ответа в ближайшее время, – сказал Гвидо, стуча пальцем по листку бумаги, который держал в руке.

– Но почему им нужно знать это сейчас? – пробормотал Тонио.

Вошла синьора Бьянка. Ей стоило большого труда закрыть за собой дверь.

– Ты должен выйти хотя бы на несколько минут, – сказала она, как говорила это каждый вечер.

– …Потому что мы говорим о Пасхе, а Пасха будет всего через сорок дней после того, как мы закончим выступать здесь. Речь идет о Флоренции, Тонио! – воскликнул Гвидо.

– Хорошо, да… То есть, конечно… Мы еще поговорим об этом, – бормотал Тонио, тщетно пытаясь причесать волосы.

Сложил ли он записку? Сунул ли он ее в карман? Гвидо тем временем налил себе вина. В комнату проскользнул Паоло, весь красный, и с преувеличенным облегчением рухнул у двери на пол.

– Выйди к ним, Тонио, сейчас же, а то конца этому не будет! – Синьора Бьянка развернула его и вытолкала к толпе.

Но почему это было так трудно для него? Казалось, все хотели его потрогать, поцеловать, схватить за руку и сказать ему, как много он для них значит. И он чувствовал, что не хочет никого обидеть. Однако чем больше он улыбался и кивал, тем больше к нему приставали, и к тому времени, как он снова прорвался в комнату, он был уже настолько вне себя, что залпом выпил вино, предложенное ему Гвидо.

В гримерную, как обычно, вносили цветы: огромные оранжерейные букеты. Синьора Бьянка шепнула ему, что люди ди Стефано за дверью.

– Черт! – воскликнул он и нащупал в кармане записку Кристины. На ней не стояло подписи, но он внезапно вытащил ее, и, не обращая внимания на то, что Гвидо, Паоло и синьора Бьянка таращатся на него, как на потерявшего рассудок, сжег ее на пламени свечи.

– Постой-ка! – воскликнула синьора Бьянка, когда он повернулся, чтобы уйти. – Куда ты собрался? Скажи мне, скажи маэстро, пока не ушел!

– Какая разница! – раздраженно ответил он. И, увидев, что Гвидо чуть улыбается, как взрослый, подсмеивающийся над детской страстью, тихо взъярился.

Едва вступив в коридор, он увидел людей Раффаэле. Но это были не слуги, а графские бравос.

– Синьор, его сиятельство желает видеть…

– Хорошо, но не сегодня. Он не может, – быстро сказал Тонио и двинулся в сторону улицы.

На мгновение ему показалось, что сейчас эти люди помешают ему пройти. Но прежде чем схватиться за шпагу или сделать еще что-нибудь столь же глупое, ледяным тоном он повторил слова отказа. Очевидно, бравос Раффаэле были совершенно не готовы к такому обороту дела и, не зная, как поступить, стушевались и не решились силой запихнуть Тонио в ожидавшую снаружи карету.

Но когда он уселся в собственный экипаж, то увидел, что и они тут же вскочили на коней. Поэтому Тонио, придумав хитрый план, приказал кучеру отвезти его на площадь Испании.

У палаццо Санфредо его карета замедлила ход и поползла как черепаха. Миновав палаццо, Тонио добрался до второго проулка, где проезд был таким узким, что карета чуть ли не царапала стены, и там незаметно выскользнул из нее и закрыл дверь, а потом, спрятавшись в темноте, подождал, пока бравос графа проедут мимо.

Итак, долгожданный момент настал.

Тонио открыл нижнюю дверь палаццо и, увидев факел, освещавший лестничную площадку, остановился и взглянул наверх. Лестничный колодец казался продолжением улицы – такой он был заброшенный, холодный. Глядя на него, Тонио постарался ни о чем не думать. Иначе ему неизбежно пришли бы в голову мысли о том, что уже три, нет, четыре года он не лежал в постели с женщиной, и о том, что он не в состоянии избежать предстоящего, хотя и не имел ни малейшего представления, чем это могло бы закончиться.

В какой-то момент он даже пробормотал вслух, хотя и довольно невнятно, что можно найти решение. Надо уверить себя, что она некрасива, непривлекательна. И тогда он освободится от наваждения.

Но все же он не двигался с места.

И уж совершенно врасплох его застало появление со стороны улицы двух англичан. Те говорили на своем родном языке и тут же чуть ли не по-приятельски поздоровались с ним. Ему показалось, что они прямо-таки с благоговейным ужасом поглядывают на его рост, хотя и сами были немного выше, чем итальянцы. Тонио просто оцепенел. Он был совершенно уверен в том, что они пялятся на него, потому что он уродлив. Ледяным взглядом проводил он их вверх по лестнице.

Ему пришло в голову, что, будь здесь зеркало, он мог бы посмотреться в него и увидеть, кто же он все-таки. Дитя-переросток, как ему иногда казалось, или – раз и навсегда – чудовище? Он задумался. Печаль захлестывала его, делала слабым, и ему вдруг пришло в голову, что он легко мог бы отправиться нынче вечером к графу, и тогда эта девушка, окончательно им оскорбленная, стала бы отныне держаться от него подальше.