Молдавские сказки - Крянгэ Ион - Страница 14

— Да знаешь ли ты, что это есть? Отгадай сперва, потом увидим.

— Чему ж это быть? — говорит Кирика. — Фасад дома, очаг, пламя, таганец, чугунок, вода в чугунке, мука и пестик — мамалыгу мешать.

— Молодец, Кирика! Теперь и сам вижу, что малый ты хоть куда! Сколько просишь за год, если ко мне пойдешь?

— Да видишь ли… на год не нанимаюсь.

— А на сколько же?

— На три года сразу, потому не привык я ходить от хозяина к хозяину, да и научиться кой-чему хочу, пока от тебя не уйду.

— Да по мне так еще лучше, мэй Кирика. И что ты за три года просишь?

— Что прошу? Еды и одёжи дашь сколько потребуется, а когда выйдет срок, позволишь взять из хаты твоей, что захочу.

— Это еще что за уговор? Может, душу мою забрать вздумается или, кто знает, что еще в голову взбредет.

— Да нет же, дядя Ипате, будь спокоен, так много от тебя не потребую. И потом, что я у тебя заберу из хаты, того тебе не надобно.

— Вот так так, — сказал Ипате. — Цепом бы тебя за такие речи. Балан пусть разберется в словах твоих, раз не говоришь ты толком.

— Что же, дядя Ипате. Уговор — не спор; лучше раньше договориться, чем позже.

— Вот это же и я говорю, чертова перечница. Не води ты меня, скажи ясно, чтобы знал я, что твое и что мое.

— Да ну же, дядя Ипате, да ну же; не скупись из-за пустяка, не о царстве же речь идет.

— Знаешь что, Кирика, оставайся у меня, тогда и договоримся. Вижу, что парень ты с головой и — чем черт не шутит — может, и работяга; вроде знаешь, что к чему,

— Об этом, дядя Ипате, не беспокойся, — отвечает Кирика. — Не смотри, что я мал. Ту работу, что я для тебя проверну, другой не сделает, будь он со звездой во лбу.

— Что ж, может и так. Хорошо бы, мэй Кирика, кабы все с молоком было, что ты говоришь. Зато тебе и впрямь хозяин достался, добрее доброго; только заранее уговоримся: не сквернословь, а не то, смотри, выведешь меня из себя, и как бы чего не случилось.

— И на этот счет будь спокоен, дядя Ипате.

— Значит, уговорились. А теперь поесть тебе надо. Вот тебе овечий сыр с муждеем[13] и мамалыгой. Ну, уплетай, а после за дело берись.

Присел паренек по-пастушьи, на одно колено, перекусил на скорую руку и принялся за работу. И так он справлялся усердно и ловко, будто с рождения здесь находился, а сам Ипате еще с большей охотой трудился рядом с ним, вовсе забыл про скуку, себя не помнил от радости: с того дня, как нанялся к нему Кирика, удача так и перла к нему со всех сторон, и уже он счет потерял своему добру.

Утыканные колючками плетни, сквозь которые и ветру не проникнуть было; хлева и загоны для волов и коров; зимний загон для овец; курятники, свинарники, сусеки для кукурузы, амбары для пшеницы и много-много другого добра сотворил своей рукой Кирика как по щучьему веленью! Можно сказать, стократно и тысячекратно разбогател Ипате с тех пор, как пришел Кирика к нему. Тут-то увидел Ипате, на что способен Кирика, и полюбил его как родного.

Так прошло два года, и однажды сказал Кирика своему хозяину:

— Хозяин, не гневайся, но скажу тебе слово: почему не женишься? Не сегодня-завтра спохватишься, поймешь, что состарился и наследника не оставил. После жизни еще ведь смерть есть. Кто знает, что может случиться, упаси господь? Кому тогда все добро достанется?

— Что ты, что ты, Кирика? Уж если не женился я, когда пора мне была жениться, неужто теперь женюсь? Видать, хочешь, чтобы черт надо мной потешался… Разве не видишь, что солнце за полдень клонится? Уже скорее я стар, чем молод…

— Потише, потише, хозяин, а то людей такими словами перепугаешь. Не прикидывайся стариком, еще не прошло твое время. Я так думаю, самая пора тебе жениться, есть чем жену и детей прокормить. Слава господу, многие бы не прочь иметь то, что ты имеешь.

— Вот еще, — сказал Ипате, — чудной ты какой-то, мэй Кирика; этакий вздор иногда мелешь. Есть у меня разве посевы или все, что нужно в хозяйстве? Думаешь, так вот жену держат… Жениться — не в пляс пуститься.

— За этим ли дело стало, хозяин?

— А то за чем же, мэй Кирика? Не знаешь разве, что прежде всего брюхо, а уж потом остальное?

— Хозяин, если на то пошло, то уж я постараюсь, чтобы был ты с пшеницей и имел из чего хлеб да калачи печь не только к свадьбе, но и к крестинам.

— Откуда, Кирика?

— Видишь, там вдалеке нива пшеничная зреет?

— Вижу.

— Ступай тотчас же к помещику, скажи, что берешься сдать ему в скирдах весь его хлеб и что денег за работу не берешь, а просишь столько пшеницы, вместе с соломой, сколько унесешь на спине с твоим работником.

— Как так, мэй Кирика? Словно ты не в своем уме… Уж не думаешь ли, что одни мы сумеем пожать и собрать такую уйму пшеницы, ведь на это сотни и тысячи рук нужны, не шутка. И всего-то ради двух охапок пшеницы? Какой же дурак за это возьмется?

— Хозяин, коли хочешь знать, кто я такое и на что горазд, слушай меня, ступай к боярину и скажи ему, как я тебя научил.

Ипате то думает — пойду… то десять раз — нет. В конце концов собрался он с духом, пошел на боярский двор. Явился к боярину, говорит:

— Прошу не гневаться, барин! Нет ли нужды в жнецах?

— Есть, и даже большая, человек добрый; видать, сам бог тебя послал. Совсем поспела пшеница, жатву откладывать нельзя.

— А я, барин, сжать ее берусь.

— Как так, один?

— Уж это мое дело, барин. Берусь в скирдах ее сдать. Разве не по-хозяйски говорю?

— Как вижу, расчет у тебя на много рук.

— Много ли, мало ли, барин, сколько бог даст; лишь бы я дело сделал.

— Сколько ж ты просишь за все?

— Сколько прошу, барин? Как сдам тебе хлеб в скирдах, позволь мне столько пшеницы забрать, вместе с соломой, сколько унесу на спине с моим батраком.

— Ты что, говоришь всерьез или шутишь?

— Упаси боже, я всерьез говорю, барин.

Подумал боярин, что не в своем уме Ипате, и, чтобы отвязаться, говорит:

— Если так, человек добрый, завтра же с утра принимайся за дело. Посмотрю, каков ты работник, тогда в цене и сойдемся.

— Цена, барин, как было сказано.

— Ладно, ступай, ступай; там видно будет!

Вернулся Ипате домой, а Кирика спрашивает:

— Ну, хозяин, как с боярином уговорился?

— Да как? Взялся я хлеб в скирдах ему сдать, как ты сказал, но страх меня взял, когда прошел я вдоль поля и увидел, до чего оно велико. Трудное дело мы затеяли, вряд ли его до конца доведем. Боярин меня и вовсе за сумасшедшего посчитал. Да и не без причины, как видно. Черт его знает, как нам тут быть!

— Будь покоен, хозяин, положись на меня… — отвечает Кирика. — Прихватим-ка лучше все необходимое и отправимся нынче же вечером, чтобы рассвет нас в поле застал.

Вот пустились они оба в путь. К вечеру, как только пришли, говорит Ипате:

— Видишь, Кирика? Не шутка ведь. Сдается мне, тут нам не сдобровать!

— Хозяин, знаешь что? Ложись, отдыхай, утром поговорим.

Ипате, с заботой на сердце, прилег на траву и, будучи усталым, крепко заснул. А Кирика вмиг всю нечистую силу собрал и на работу поставил. Одни жнут, другие снопы вяжут, третьи копнят и копны дыханьем сушат, четвертые убирают и скирдуют. Чертова страда, иначе не скажешь!

Проснулся Ипате на рассвете, огляделся и обомлел: вся работа сделана. Где прежде нива была, скирда большая стоит и две поменьше на гребне холма, а Кирика словно сквозь землю провалился. Дыбом поднялись у Ипате со страху волосы на макушке, кинулся он во все стороны, ищет Кирику. Только когда увидел его спящим на верхушке скирды, опомнился немного. А тут и боярские слуги ни свет ни заря встали, в поле пришли посмотреть, как дело идет. Когда увидели, перепугались очень и — бегом к боярину. Боярин проворно с постели встал, вскочил на коня, духом одним примчался в поле — и такое чудо увидел, какого испокон веков никто не видал и не слыхал!

— Ну, барин, работа готова, — сказал Ипате. — Хорошо, что сам пожаловал, при тебе расчет получать будем.