Мумия - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 3

Первой захлопала Галя Карповна, за ней – весь класс. Руська бил в ладоши «коробочкой» – то есть пальцами правой руки в расслабленную ладонь левой; звук от этого получался громкий и резкий, как выстрел. За его спиной Толик хлопал «венчиком» – это еще громче, но глуше. На Руську навалилось какое-то не совсем понятное разочарование – все, что происходило сейчас с ним и с остальными, было таким простым, деловитым… и непонятно, почему об этом так не хотят говорить, почему разволновалась мама и чего боится Толик…

Ильич сел, каким-то птичьим движением достал из ящика стола огромную коробку конфет, опять хитро прищурился.

– Желание поговорить с народом у меня всегда есть, – сообщил он. – Да вы угощайтесь, не стесняйтесь. Интересно стало в школе учиться?

– Вот ты, девочка, – показала пальцем на Машку носатая тетка.

– Интересно, Владимир Ильич! – закричала Машка. Мы учимся русскому языку и литературе, математике и географии, физике и химии, рисованию пению и физкультуре! По всем предметам у нашего класса полная успеваемость!..

– И пению учитесь? – прищурился Ильич. – А какие песни поете?

– Революционные, Владимир Ильич! – у Машки от натуги сорвался голос. – И про нашу любимую партию!

– А неужели детских песен никаких не поете? Я вот помню, мы пели… нет, забыл… берите конфеты, берите! Забыл песню…

Все стали подходить и брать конфеты. Руська тоже подошел и взял. Конфеты были необыкновенно вкусные, он проглотил обе в один миг и вдруг услышал, как за спиной вздохнул – нет, протяжно всхлипнул Толик.

– Сходи, возьми, – сказал Руська. Вкусные – жуть.

– Не, – сказал Толик.

– Ну, хочешь, я схожу? – предложил Руська.

– Нет, – голос у Толика стал совсем слабый. – И ты… ты не ходи…

Тетка с длинным носом взглянула на часы.

– Все, дети, – сказала она. – Время Владимира Ильича очень дорого для страны и для всех нас, попрощаемся с ним, до свидания Владимир Ильич!

– До свидания, до свидания! – заговорили все и повернулись к выходу.

– Держи меня… – прошептал Толик и повис на Руське. Руська вцепился Толику в ремень, оглянулся – кто поможет? Галя Карповна была далеко. Подоспел Ромка Жариков, вдвоем с Руськой они подхватили Толика под руки и повели к выходу. Ильич – Руська успел заметить – уже сидел, как вначале, и водил пером по бумаге. И вдруг Руське страшно захотелось, чтобы хоть что-то случилось… чтобы Ильич показал классу «козу»… он опять оглянулся и обомлел: Ильич, не отрываясь от письма, поднял левую руку, выставил указательный палец и мизинец – и боднул воздух…

В коридоре стало плохо еще и Машке. Дядька в военной форме под белым халатом поднял ее на руки и отнес на кушетку. Толика посадили рядом, он был весь синий и дышал ртом. Не надо так волноваться, кудахтала Галя Карповна. Посмотрела бы на себя, подумал Руська.

– Передохнули? – спросила тетка с длинным носом. – Прошу в столовую. Вам будет дан обед из трех блюд, кто захочет добавки может попросить официантку.

– Дойдешь? – тихонько спросил Руська Толика. Толик промычал что-то в том смысле, что да, дойду.

Ха, подумал Руська, когда их повели по коридору, тут самому бы не упасть! Ноги были тяжелые, как гири, и совсем не отрывались от пола. И все так: шаркали о паркет и плелись, пошатываясь. Машку сзади всех вел, придерживая, тот военный в белом халате. Навстречу классу попалась странная парочка: горбун, который проверял на честность, и с ним гибкий тонкий человек в мягком сером костюме, круглолицый и круглоглазый. Проходя мимо, этот человек сказал горбуну: «Покушал любимый. Ты погляди, Федор, от сарделек одни шкурки остались…» – на что горбун зашипел и заозирался.

– Ты видел? – прошептал Толик.

– Кого? – не понял Руська.

– Ты что, не знаешь, кто это?

– Который?

– Ну не горбатый же.

– Нет. А кто он?

– Это же кошачий бог!

Руська оглянулся, но никого в коридоре уже не было.

В столовой их рассадили за столы по восемь человек, и официантки в белых передниках и наколках стали разливать суп. Суп был страшно вкусный, только слишком горячий. На второе было что-то тоже вкусное, но как оно называется, Руська не знал. Потом принесли компот и мороженое. Мороженое Руська уже еле ковырял, засыпая. Кошачий бог, думал он, надо же…

В автобусе Руська уснул. Разбудила его Галя Карповна. Оказывается, всех развозили по домам, и больше того – завтра на уроки можно не ходить, и еще больше – мама или папа могут завтра не идти на работу, вот талон на отдых, передай им… Руська не помнил, как добрался до кровати. Он спал, ему снился почему-то кошачий бог, как он долго и тщательно вяжет оберег, надевает на шею, оглядывается через плечо, хитро подмигивает и делает Руське «козу». Как он сказал? Сад… сер… седельки? Что такое седельки? Надо будет спросить… Потом приснилась мама, она сидела у стола и плача, втыкала булавку в какую-то бумажку. Мама очень боялась, но все равно втыкала и втыкала. Потом сожгла бумажку на огне. Мама, позвал Руська, но вместо мамы подошел кошачий бог и сказал: гордись, теперь ты настоящий пионер. Почему галстук красный знаешь? Это цвет крови, пролитой… – сказал Руська и испугался чего-то. Правильно, сказал кошачий бог, вот смотри: он сжал галстук в кулаке, и закапала кровь. Мама! – опять позвал Руська, открой, открой глаза, сказала мама, скорей открой! Руська открыл. Завешенная газетой, горела лампа, и за столом сидели отец и тетя Люба, Машкина мама.

– Ты пить хочешь? – спросила мама.

– Пить, сказал Руська. – Да, хочу.

– Сейчас… мама налила из чайника воды в стакан, поднесла Руське ко рту. Руська жадно выпил.

– Русланчик, – спросила тетя Люба, – как ты себя чувуствуешь?

– Ничего… сказал Руська. – Голова только болит… и тошнит везде.

– А Машеньку в больницу забрали, – сказала тетя Люба. – Так ей плохо было, так плохо…

– Он у нас герой, – сказал отец. – Он у нас выносливый…

– Все обойдется, Люба, – сказала мама. – Бывает…

– Да обойдется, конечно… я, что ли, сомневаюсь…

Вдруг что-то звонко хрустнуло, мама вскрикнула. Отец, сердито ворча, встал, стряхивая с ладони осколки стекла – и вдруг быстро-быстро закапала кровь.

– Это не я! – испуганно сказала тетя Люба.

– Ясно, что не ты, – отец, держа ладонь перед собой, как полную до краев чашку, пошел к рукомойнику. – Какая из тебя колдунья…

Мама помогла ему промыть руку, перевязала чистой тряпочкой.

– Может, в больницу сходишь? – сказала она. – Укол сделают.

– Да ну, – отмахнулся отец. – Заживет, как на собаке.

– Пойду я, – сказала тетя Люба. – Хорошо с вами…

– Куда ты торопишься, – сказала мама. – Чего тебе там одной делать?

– Спать лягу. Завтра с утра – в больницу, кровь для Машеньки сдавать…

– Слушай, Люба, – сказал отец, – если надо будет – я ребят организую. Ты говори, не стесняйся.

– Спасибо, Петя. Сказали, пока хватит…

Она ушла. Отец налил себе чаю в новый стакан. Сквозь повязку проступило яркое пятно.

– Давай поворожу, – сказала мама. – Кровь остановлю, да и заживет скорее.

– Хочешь на работу меня завтра выгнать? Шучу, шучу. Руська, что ты?..

– Ничего, – сказал Руська. – Просто смотрю.

Следующий день был длинным и скучным. Руська пытался читать, играть с отцом в шашки… Хотелось не то чтобы спать – а просто лечь и отвернуться от всего. К вечеру рука отца разболелась, он дождался, когда вернется с работы мама, и пошел в больницу. Мама села чистить картошку. Руська лежал и смотрел на нее. Ему почему-то вспомнился кошачий бог, как он вяжет оберег, надевает его, оглядывается через плечо…

– Мама, – сказал Руська. – А знаешь, я там подумал, чтобы он показал «козу» – и он показал…

Мама поняла все сразу.

– Ты никому не говорил? – прошептала она. Губы у нее побелели.

– Н-нет… испугался Руська.

– Никому никогда не говори! – мама оказалась вдруг возле Руськи, схватила его за плечи. – Никому и никогда! Даже папе! Забудь! Забудь навсегда, чтобы никто-никто… потому что иначе всем конец: тебе конец, нам с отцом, дяде Косте с тетей Валей, их Женечке и Оксане… ты меня понял? Ты понял, да?