Лэшер - Райс Энн - Страница 58

Эвелин оставалась со мной в течение двух дней и двух ночей.

Никто не осмелился переступить порог моей спальни. Тобиас, разумеется, не замедлил явиться и принялся сыпать ругательствами и угрозами. Его сын Уолкер устроил шум у ворот. Не знаю, кто еще из членов их семейства удостоил нас своим визитом и что они все говорили. Не знаю даже, где происходили все эти разборки. Иногда мне казалось, что с лестницы доносится возбужденный голос Мэри-Бет. Судя по всему, она ругалась с Карлоттой. Ричард бесчисленное множество раз стучался в дверь, но я неизменно отвечал, что со мной все в порядке, и просил его уйти.

Мы с девочкой вместе лежали на моей кровати. Меньше всего мне хотелось причинить ей боль. И конечно, вся ответственность за то, что произошло, лежит только на мне. В свое оправдание скажу лишь одно: мы с ней качались на волнах сладчайшей нежности, и я упоительно долго ласкал ее и согревал в объятиях, пытаясь унять дрожь страха и одиночества, сотрясавшую это хрупкое тело. Конечно, то было чистой воды безумием, и все же мне казалось, я могу спасти ее своей любовью.

Однако же все еще жившее во мне мужское начало не позволило ограничиться столь простыми и невинными ласками. Поцелуи мои становились все более настойчивыми и страстными. Наконец девочка поняла, чего я от нее хочу, и с готовностью подчинилась этому желанию.

Остаток ночи мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, прислушиваясь к отдаленному гулу голосов, который стих только под утро.

Эвелин сказала, что моя мансарда нравится ей гораздо больше, чем чердак в том доме. А я с горечью подумал, что вскоре мне предстоит умереть в этой комнате.

Но об этом я не собирался говорить Эвелин. Я ощущал ее прохладную руку на своем разгоряченном лбу. Шелковые ее ладони слегка касались моих век.

Вновь и вновь она повторяла стихотворные строчки своего пророчества, и наконец я выучил их наизусть.

К рассвету я повторял их так уверенно, что Эвелин больше не было нужды меня поправлять. Записать стихотворение я не осмелился – в этом не было смысла. Язнал, что Мэри-Бет, мой злой дух, непременно найдет и уничтожит написанное, и сказал об этом Эвелин, попросив ее при случае прочесть загадочные стихи всем остальным. И непременно Карлотте. И Стелле. Но сердце мое, томимое тревожным предчувствием, мучительно ныло. Что ожидает всех нас? Каков смысл этих таинственных строчек?

– Я тебя огорчила, – печально заметила девочка. – Ты такой грустный.

– Дитя мое, до встречи с тобой я грустил постоянно. А ты, напротив, развеяла мою грусть. Подарила мне надежду.

Думаю, лишь в четверг к концу дня Мэри-Бет осмелилась наконец нарушить наше блаженное уединение и ворвалась в мою комнату.

– Да будет тебе известно, Тобиас и его банда собираются вызвать полицию, – сообщила она вместо извинения за свой бесцеремонный поступок.

Тон ее был на удивление спокойным и лишенным какого бы то ни было драматизма. Впрочем, она всегда была на редкость разумной особой и при любых обстоятельствах не теряла самообладания.

– Скажи, что им больше не удастся держать Эвелин взаперти, – отрезал я. – Она будет распоряжаться собой по собственному усмотрению. Будет жить там, где пожелает. И позвони Кортланду в Бостон.

– Он уже здесь, Джулиен.

Я распорядился прислать ко мне Кортланда Стелла тем временем отвела девочку вниз, в свою комнату. Я попросил ее не оставлять Эвелин ни на минуту и не давать ее в обиду. Чтобы обеспечить безопасность девочки, к ним присоединилась и Карлотта.

Итак, передо мной, повинно понурив голову, предстал старший и способнейший из моих сыновей, моя радость и гордость. На протяжении многих лет я изо всех сил скрывал от него то, что знал сам. Однако Кортланд был слишком проницателен, чтобы усилия мои увенчались полным успехом. Теперь он неизмеримо упал, в моих глазах. Я был слишком зол, чтобы думать о справедливости своих упреков. Именно Кортланду я поставил в вину все те лишения, которые пришлось претерпеть несчастному ребенку.

– Отец, клянусь тебе, я знать не знал о ее существовании. Да и теперь я не верю в то, что она моя дочь. Если хочешь, я расскажу тебе о том, что произошло той ночью. Хотя это темная история. Уверен, Барбара Энн подсыпала мне что-то в вино, так что я сам не понимал, что делаю. Она затащила меня в болота. Мы вдвоем сидели в лодке… Собственно, это и все, что я помню. А еще… Знаешь, она показалась мне очень странной… настоящей ведьмой. Поверь, отец, я ни в чем не виноват. Очнувшись, я обнаружил, что лежу в лодке, но уже один. Я отправился в Фонтевро. Однако они прогнали меня прочь. Тобиас вышел мне навстречу с ружьем в руках и во всеуслышание заявил, что пристрелит меня как бешеного пса. Я добрался до Сент-Мартинвиля и оттуда позвонил домой. Вот и все. Клянусь, больше я ничего не помню. Если Эвелин и в самом деле моя дочь, я искренне сожалею, что с ней так плохо обращались. Но мне никто не сообщил о ее рождении. Судя по всему, они не хотели, чтобы я об этом знал. Но обещаю, с этого дня я буду о ней заботиться.

– Прибереги все свои уловки и отговорки для судебных процессов! – рявкнул я в ответ. – А мне нечего пудрить мозги. Ты прекрасно знал, что у тебя родилась дочь. Разумеется, до тебя доходили слухи. Но сейчас не время ворошить прошлое. Ты должен защитить девочку, понял? Не допустить, чтобы эти негодяи вновь посадили ее под замок. Должен обеспечить ее всем необходимым, одеждой и деньгами. И, если она того пожелает, отправить в школу – подальше отсюда.

Сказав это, я презрительно повернулся к Кортланду спиной. Точнее, я повернулся спиной ко всему миру. Кортланд что-то лепетал в свое оправдание, но я не удостоил его ответом. Я думал об Эвелин, о том, как она объяснила причины своего долгого молчания. Мне казалось очень забавным лежать, повернувшись лицом к стене, и молчать. Пусть все думают, что у старика Джулиена нет больше сил ворочать языком.

Домашние входили и выходили. Эвелин увезли прочь, однако с ней отправились Карлотта и Кортланд. Они намеревались убедиться, что девочке обеспечили нормальные условия. По крайней мере, так мне сказали.

Лишь плач Ричарда проникал сквозь стену отчуждения, которой я отгородился от мира, и надрывал мне сердце. Чтобы не слышать этого плача, я все глубже уходил в себя, в тайники своего сознания, туда, где беспрестанно звучали загадочные строфы поэмы. Но все мои усилия постичь их туманный смысл оставались тщетными.

Что это могло означать? Особенно настойчиво в голове у меня вертелась последние строчки:

Мне было ясно как день, что род, о котором здесь идет речь, это, конечно же, мы, Мэйфейры. Эдем – это мир, в котором мы живем. Да, мы принесли в этот мир благоденствие и расцвет, и словечко «иначе» оставляло надежду на счастливый исход. Возможно, мы будем спасены. Возможно, томившее мою душу предчувствие неотвратимого конца не имеет под собой оснований.

Да, вне всяких сомнений, в этих пугающих строках звучала надежда, и именно в этом состоял их главный смысл. Эвелин так упорно повторяла свою пророческую поэму, дабы пробудить надежду в моем сердце. Но удастся ли мне дожить до тех дней, когда пророчество станет явью? Что до фразы: «Кто не человек, должен быть уничтожен», то она внушала мне ужас. Если речь идет о неком создании, отличном от людей, какой же огромной силой обладает это существо. Возможно, здесь имеется в виду святой Эшлер, однако вряд ли это так. Когда он будет вновь рожден, станет ли он человеком? Или иным, куда более опасным, созданием?