История Похитителя Тел - Райс Энн - Страница 69

– Прости меня, я выбрал неправильную линию. В своем призвании ты себя потеряла. Неужели ты не понимаешь, что, играя на пианино, ты была самой собой? Ты была единственной Гретхен! Вот что означает быть виртуозом. Но ты решила себя потерять.

– Думаю, ты прав. Музыка просто не для меня.

– О, Гретхен, ты меня пугаешь!

– Но здесь нечего пугаться. Я не говорю, что другой путь хуже. Если ты своей музыкой, своем пением, своей недолгой карьерой рок-певца, как ты говорил, приносил пользу, значит, это и был твой вариант. Я приношу пользу по-своему, только и всего.

– Нет, в тебе живет какое-то яростное самоотречение. Ты испытываешь жажду любви, как я ночь за ночью испытываю жажду крови. Своей работой ты наказываешь себя, отрекаешься от плотских желаний, от любви к музыке, от всего, что похоже на музыку. Ты действительно виртуоз – виртуоз собственной боли.

– Ты ошибаешься, Лестат, – сказала она с новой улыбкой и покачала головой. – Ты и сам знаешь, что не прав. Это ты хочешь так думать о подобных мне людях. Лестат, послушай меня. Если все, о чем ты говорил, правда, то разве в этом свете не становится очевидным, что тебе суждено было со мной встретиться?

– То есть?

– Иди сюда, посиди со мной, давай поговорим.

Не знаю, почему я заколебался, почему испугался. В результате я вернулся к одеялу и сел, скрестив ноги, напротив нее, прислонившись к стенке книжного шкафа.

– Понимаешь? – спросила она. – Я – представитель противоположной стороны, о которой ты никогда не задумывался, и я могу принести тебе именно то утешение, к которому ты стремишься.

– Гретхен, ты же ни на секунду не поверила в то, что я о себе рассказал. И не можешь поверить. Я и не жду, что ты поверишь.

– Да нет же, я верю тебе! Каждому твоему слову. Буквальный смысл ничего не значит. Ты ищешь того, что искали святые, отрекаясь от нормальной жизни, попадая на службу к Христу. Не имеет значения, что ты не веришь в Христа. Это не важно. Важно то, что в существовании, которое ты влачил до сих пор, ты чувствовал себя несчастным, несчастным до безумия, а мой путь предлагает тебе альтернативу.

– Ты говоришь все это обо мне? – спросил я.

– Ну конечно. Смотри, что произошло. Ты спустился на землю в этом теле, ты попал в мои руки, ты подарил мне необходимые минуты любви. Но что дала тебе я? Что я для тебя значу?

Она подняла руку, призывая меня к спокойствию.

– Нет, не надо больше говорить о всемирном масштабе. Не спрашивай, существует ли Бог в буквальном смысле. Подумай о моих словах. Я говорила о себе, но к тебе это тоже относится. Сколько жизней ты отнял в своем потустороннем существовании? Сколько жизней я спасла – спасла в прямом смысле слова – в миссиях?

Я уже собрался было отрицать такую возможность, но внезапно мне пришло в голову, что лучше подождать, помолчать и просто подумать.

Меня опять посетила неприятная мысль о том, что я, может быть, никогда не отберу назад свое сверхъестественное тело, что я, может быть, попал в эту плоть на всю жизнь. Если я не смогу поймать Похитителя Тел, если я не соберу остальных мне на помощь, то смерть, к которой я, по собственным моим словам, стремился, меня таки настигнет. Я совершил скачок во времени.

А что, если в этом заключается некий план? Что, если судьба существует? И я проведу эту смертную жизнь, работая так же, как и Гретхен, посвящу остальным свое физическое и духовное начала? Что, если просто вернуться с ней в ее аванпост в джунглях? О нет, естественно, не в качестве ее любовника. Такие вещи, понятно, не для нее. Но если я поеду как ее ассистент, ее помощник? Что, если я брошу свою смертную жизнь на алтарь самопожертвования?

Я снова заставил себя молчать, представляя эту картину.

Конечно, здесь было еще одно преимущество, о котором она ничего не знала, – богатство, которое я мог бы даровать ее миссиям и другим похожим организациям. И пусть это богатство другим покажется неисчислимым, я его сосчитать мог. В этом грандиозном загорающемся видении мне были ясны его ограниченность и произведенный эффект. Накормить и одеть целые деревни, набить больницы лекарствами, обеспечить школы книгами, досками, радио и пианино. Да, пианино. О, старая, старая сказка! Старая, старая мечта…

Я молча все обдумывал. Я видел, как день за днем трачу свою смертную жизнь – потенциальную смертную жизнь – и свое состояние на осуществление этой мечты. Она медленно скользила перед глазами, как песчинки в песочных часах.

Почему же в эту самую минуту, пока мы сидим в чистой комнатке, в бескрайних трущобах Востока голодают люди? Они голодают и в Африке. По всему миру гибнут они от болезней и катастроф. Их жилища смывают наводнения; их пища и надежды умирают от засухи. Разум человеческий не выдержал бы всех страданий одной отдельно взятой страны, будь они описаны даже без особенных подробностей.

Но даже если я отдам этому начинанию все, что у меня есть, чего я добьюсь в конечном итоге?

Откуда мне знать, что современная медицина в затерянной в джунглях деревне работает лучше, чем старые обычаи? Откуда мне знать, будет ли ребенок из джунглей счастливее, если получит образование? Откуда мне знать, стоит ли все это потери самого себя? Как мне заставить себя хотя бы интересоваться ответом на эти вопросы? Вот в чем весь ужас.

Мне было все равно. Да, я мог оплакивать конкретную страдающую душу, но меня не волновала возможность принести себя в жертву безымянным миллионам! В действительности она вселяла в меня ужас, жуткий, темный ужас. Грустнее некуда. Это, на мой взгляд, вообще не жизнь. Прямая противоположность выхода за пределы бытия.

Я покачал головой. Тихо, запинаясь, я объяснил ей, почему это видение казалось мне таким страшным.

– Два века назад, когда я впервые вышел на сцену бульварного парижского театра – когда увидел радостные лица, услышал аплодисменты, – я почувствовал, что мое тело и душа нашли свою судьбу; я почувствовал, что все надежды моего детства наконец-то начали сбываться.

О, были и другие актеры, хуже и лучше; с того момента их появился миллион, и придет еще миллион. Но в каждом из нас сияет неповторимая сила; каждый из нас оживает по-своему в свой единственный ослепительный миг; каждый из нас имеет шанс навеки затмить другого в глазах зрителя, и это – единственное достижение, доступное моему пониманию: достижение, когда торжествует цельная личность – моя личность, если хочешь.

Да, ты права, я мог бы стать святым, но для этого мне пришлось бы основать орден или повести армию на битву; мне пришлось бы совершать чудеса такого масштаба, что весь мир пал бы на колени. Я из тех, кто должен бросать вызов, даже если я жестоко ошибаюсь. Гретхен, Бог дал мне мою душу, и я не могу ее похоронить.

К своему изумлению, я увидел, что она продолжает улыбаться мне, ласково, не задавая вопросов; что на ее лице читается спокойное любопытство.

– Лучше царить в аду, – осторожно спросила она, – чем служить Небесам?

– О нет. Если бы я мог, то выстроил бы рай на земле. Но я не могу оставаться незаметным, я должен блистать и должен тянуться с тому экстазу, от которого ты отреклась, – к тем самым острым ощущениям, от которых ты бежала! Вот что для меня значит выйти за пределы бытия! Пусть создание Клодии и было жестокой ошибкой – но я вышел за пределы бытия! Когда я создал Габриэль, пусть это покажется порочным – но я тоже вышел за пределы бытия. Это был конкретный, решительный и ужасный поступок, который потребовал от меня всей моей личной силы и мужества. Они не должны умереть, сказал я, и, возможно, именно эти слова ты говоришь о деревенских детях.

Но я использовал это выражение, чтобы затянуть их в свой противоестественный мир. Целью было не просто спасение, но создание из них подобных мне существ – уникальных, ужасных существ. Я наслаждался именно тем, что даровал им индивидуальность. Мы будем жить, даже в том состоянии, что называют живой смертью, мы будем любить, будем чувствовать и бросим вызов тем, кто посмеет осуждать нас и уничтожать. Вот как я выхожу за пределы бытия. И самопожертвование с искуплением здесь ни при чем.