Черная камея - Райс Энн - Страница 24

– Эти существа причинили тебе боль? – спросил я, чувствуя по его манере, что это так.

Лестат кивнул.

– Они оставили мое тело в часовне на попечении моих друзей... – Впервые за время нашей встречи я заметил в нем колебание, волнение и даже легкое смятение. – Но мою душу они забрали с собой. И в царстве, таком же осязаемом, как эта комната, они заставили меня исполнять их приказы, всякий раз угрожая снова отобрать мой правый глаз, причем навсегда, если я не стану им подчиняться.

Лестат замолчал в нерешительности, покачивая головой.

– Думаю, именно из-за глаза они получили надо мной некую власть, сумели добраться до меня в земном царстве и забрать с собой, – вновь заговорил он. – Этот самый глаз был украден в другом измерении и возвращен на место уже на земле. Можно предположить, что оттуда, с высоких Небес, если это, конечно, Небеса, эти существа увидели сквозь земные туманы мой яркий, блестящий глаз.

Он вздохнул, словно внезапно почувствовав себя несчастным, и пытливо посмотрел на меня.

– Этот раненый, запятнанный, так сказать, глаз послужил им ориентиром в поисках, своего рода каналом между двумя измерениями, которым они воспользовались, чтобы спуститься на землю и насильно призвать к себе мою душу.

– Куда они тебя забрали? Что они с тобой делали?

– Если бы мне только знать, что они действительно были посланниками Небес! – тихо и страстно воскликнул он. – Если бы мне только знать, что Мемнох-дьявол и те, кто пришли после него, показали мне правду! Тогда все приняло бы другой оборот и я бы сумел спасти свою душу!

Я страстно жаждал продолжения, и все же осмелился вставить несколько слов:

– Но ты не можешь это знать. Они так и не сумели тебя убедить.

– Как я могу одновременно с их величественными замыслами принимать мир, полный несправедливости? – Он снова покачал головой, обвел глазами комнату, словно не зная, на чем задержать взгляд, а потом, посмотрев на меня, продолжил: – Я не могу полностью принять то, что узнал от Мемноха и тех, кто пришел после него. Я никогда никому не рассказывал о своем последнем рискованном путешествии, хотя другие Охотники за Кровью, из тех, что любят меня, – знаешь, я прозвал их Когортой Возлюбленных, – догадываются, что со мной произошло нечто из ряда вон выходящее, ведь они все отлично чувствуют. Я даже не знаю, которое из моих тел было настоящим – то, что лежало на полу часовни, или то, что бродило с так называемыми ангелами. Я против собственной воли торговал знаниями и иллюзиями. История моего последнего таинственного, никому не известного путешествия, которую я пока никому не доверил, тяжким грузом лежит на моей душе и грозит вот-вот ее раздавить.

– А теперь ты можешь ее рассказать? – спросил я.

Я подумал, что только сильная личность не боится предстать перед другими несчастной, убитой горем.

Лестат пожал плечами и покачал головой.

– Нет, не могу. У меня пока нет сил поведать эту историю, и в этом вся правда. Необходимы не просто силы. Необходима смелость для такого признания, а как раз сейчас мое сердце потеплело от твоего присутствия. У тебя есть что мне рассказать, а точнее, у нас есть общее дело. Да, сейчас мое ненасытное сердце прикипело к тебе.

От избытка чувств я разрыдался как ребенок. Потом высморкался и попытался успокоиться. Кровь на платке. Кровь в теле. Кровью пропитанный разум. Яркий блеск глаз, смотрящих на меня. Фиалковых глаз.

– Мне следовало бы радоваться удаче и не задавать лишних вопросов, но я не могу удержаться, – сказал я. – Почему ты не уничтожил меня? Почему не наказал за то, что я вторгся в твой дом, за то, что так поступил со Стирлингом? Что тебя удержало? Я должен знать.

– А зачем тебе это знать? – поинтересовался он, тихо рассмеявшись. – Это для тебя так важно?

Я покачал головой и пожал плечами. И снова промокнул глаза.

– Думаешь, во мне говорит тщеславие? – спросил я.

– Скорее всего, – с улыбкой ответил Лестат. – Но кому, как не мне, это понять? Я ведь одно из самых тщеславных созданий. – Он хмыкнул. – Ты разве не заметил, как я рисовался, беседуя с твоей тетушкой?

Я кивнул.

– Так и быть, – усмехнулся он. – Начну перечислять причины, по которым я тебя не убил. Ты мне понравился. Я высоко оценил женственность твоего лица и характера в сочетании с мужественным телосложением, мальчишеское любопытство в глазах и свойственную мужчине широту и свободу движений, по-детски откровенную манеру говорить и мужской голос, неуклюжесть и одновременно природную грацию.

Он хитро улыбнулся, подмигнул правым глазом и продолжил:

– Мне нравится, что ты любил Стирлинга. Нравится, что ты так искренне почитаешь свою замечательную тетушку Куин. На меня произвело впечатление, как ты опустился перед ней на колени и поцеловал ее ножки, хотя к тому времени я уже все про тебя решил. Мне нравится твоя любовь к окружающим тебя смертным. Мне нравится, что ты более щедр, чем я. Мне нравится, что ты ненавидишь Темную Кровь и что твой Создатель тебя обманул. Ну что, разве мало? Или достаточно?

Я буквально опьянел от благодарности.

– Только не думай, что я настолько бескорыстен, – продолжал Лестат с чуть большим жаром. – Это не так. Ты мне нужен, иначе меня бы здесь не было. Мне приятно чувствовать твою потребность во мне. Я хочу помочь тебе. Давай же, братишка, проведи меня в свой мир.

– Мой мир, – прошептал я.

– Да, братишка. Отправимся туда вместе. Поведай мне историю своего рода, расскажи о том, как жил сам. Расскажи об ужасном и столь обожаемом тобой Гоблине. Расскажи, откуда он обрел свои силы. Я хочу услышать обо всем. Твоя божественная тетушка Куин пропела увертюру, но ты должен пропеть остальное, акт за актом. Выкладывай, Квинн, а уж я сам решу, что в твоем рассказе важно и что можно не принимать во внимание.

– Я люблю тебя, – выдохнул я. Лестат заразительно рассмеялся.

– Конечно, любишь, – сказал он. – Я прекрасно тебя понимаю, потому что сам люблю себя. И мне стоит больших усилий не столбенеть перед каждым своим отражением в зеркале.

Настала моя очередь смеяться.

– Но из любви ко мне, – продолжал Лестат, – ты откровенно расскажешь все и о себе, и о ферме Блэквуд. Начни с семейной истории, а затем перейди к своей собственной.

Я вздохнул. Все взвесил. И сделал решительный шаг.

7

Мое детство прошло между двумя, можно сказать, противоположными полюсами: с одной стороны, я водил дружбу с Гоблином, с другой – слушал разговоры взрослых.

Мы с Гоблином были единственными детьми в Блэквуд-Мэнор, поскольку туристы почти никогда не привозили сюда своих отпрысков. Я довольно-таки рано освоил словарный запас взрослых и с удовольствием играл в кухне, слушая их бесконечные беседы и споры, или таскался за экскурсоводами – сначала за моим прадедом Гравье, а позже за дедушкой, Папашкой, – которые показывали дом, подробно описывая все его богатства и пересказывая связанные с ним легенды, включая мрачную историю Манфреда, Великого старика.

Прадед Гравье, обладатель низкого зычного голоса и величественной внешности, был особенно хорош в роли экскурсовода, когда наряжался в черный костюм и белоснежную рубашку с таким же шелковым галстуком. Но к тому времени, когда я начал хоть что-то понимать, он уже был очень стар. Незадолго до смерти прадед Гравье лег в больницу и больше домой не вернулся. Кажется, мне тогда не было и пяти, и никаких воспоминаний о церемонии его похорон память не сохранила. Скорее всего, меня вообще там не было. И тем не менее прадедушка Гравье оставил неизгладимый след в моей душе.

Он на удивление быстро приобрел славу семейного призрака. Возможно, далеко не последнюю роль в этом сыграло мое заявление, что как-то утром, спустившись по лестнице, я увидел его у парадного входа и он будто бы спокойно мне улыбнулся, помахал правой рукой, а через секунду исчез.

Старшие не велели мне рассказывать такие истории, ведь я, мол, знаю, что прадедушка Гравье на Небесах и нам следует зажечь за него свечку перед маленьким алтарем Святой Девы. Это алтарь был установлен в кухне, и перед ним уже горели около десяти свечек – за всех умерших родственников. Иногда подобные алтари можно увидеть в китайских прачечных.