Черная камея - Райс Энн - Страница 14

Она была прекрасно сложена, с молочно-шоколадной кожей, карими глазами и чрезвычайно густыми волосами, обесцвеченными до желтоватого оттенка, которые она коротко подстригала, отчего голова казалась совершенно круглой.

– А, вот и мой молодой хозяин. – Жасмин тоже обняла меня. – Мой таинственный молодой хозяин. – Она прижала меня к своему бюсту и опустила голову мне на грудь. – Мой непоседливый малыш, которого я почти не вижу.

– Ты моя подружка навеки, – прошептал я, целуя ее в макушку.

В столь тесном соседстве кровь жертвы сослужила мне хорошую службу. А кроме того, я был полон надежд и потому слегка не в себе.

– Входи же, Квинн, – позвала меня тетушка.

Жасмин мягко подтолкнула меня к спальне, а сама направилась к задней двери.

– Да ты, как я вижу, не один, а с другом! – приветливо воскликнула тетушка, когда я появился на пороге с Лестатом.

В ее комнате было теплее, чем в остальной части дома.

Голос у тетушки Куин если и не был молодым, то, во всяком случае, не выдавал ее истинного возраста, и говорила она с четкой дикцией командира.

– Я так рада, что у тебя появилась компания. К тому же такой превосходный молодой человек, – заметила она, мило, чуть иронично улыбаясь Лестату. – Подойдите поближе, чтобы я могла вас рассмотреть. Выйдите на свет.

– А вы, моя милая леди, прекрасны, как мечта.

Для выразительности Лестат произнес эти слова с чуть усиленным французским акцентом и, склонившись через мраморный столик с камеями, поцеловал тетушке Куин руку.

Несомненно, несмотря на возраст, она и была мечтой: хорошенькое личико, не слишком худое, чуть удлиненное, тонкие губы, подкрашенные розовой помадой, и глаза, окруженные тонкой сеточкой морщинок, но не утратившие яркой голубизны. Бриллианты и жемчуга на ее груди, равно как и дорогие бриллиантовые кольца на длинных пальцах, ошеломляли своей красотой.

Казалось, драгоценности составляли часть ее силы и достоинства, а возраст лишь давал преимущество и увеличивал присущую ей женственность.

– Подойди сюда, малыш, – велела она мне.

Я подошел к тетушке и наклонился, подставляя щеку для поцелуя. Это вошло у нас в привычку, с тех пор как я дорос до шести футов четырех дюймов. Она частенько брала мою голову руками и, поддразнивая, отказывалась отпустить. Но на этот раз она так не сделала – видимо, ее внимание было в значительной степени поглощено обаятельным гостем, с улыбкой стоявшим возле столика.

– Ах, какой чудесный на вас сюртук, – сказала она, обращаясь к Лестату. – Настоящий сюртук с расклешенными полами. Где вы такой сшили? И пуговицы идеально к нему подходят. Позвольте мне получше их разглядеть. Вы, наверное, уже догадались, что я буквально помешана на камеях. А в последние годы вообще ни о чем другом не думаю.

Лестат подошел к столику, а я ретировался, уступая ему место. Меня вдруг охватил страх, довольно сильный, что тетушка может интуитивно о чем-то догадаться, но уже в следующую минуту я понял, что Лестат полностью владеет ситуацией.

Разве другой вампир, мой Создатель, когда-то точно так же не околдовал тетушку Куин? Так какого черта я испугался?

Пока она разглядывала пуговицы, отметив, что на каждой из них изображена одна из девяти греческих муз, Лестат смотрел на нее сверху вниз и лучезарно улыбался, словно и правда был очарован. Я еще больше полюбил его за это, ибо тетушка Куин была для меня самым дорогим человеком на свете. И теперь, когда эти двое оказались вместе, я испытывал невыразимую радость.

– Я рок-музыкант, мадам, – сообщил тетушке Лестат. – Сами знаете, в наши дни рокер может рядиться во что угодно, даже в широкополый сюртук, если пожелает, вот я и потакаю всем своим прихотям. Я склонен к театральности, и эта черта во мне неистребима. А в тех случаях, когда есть возможность проявить собственную эксцентричность, я становлюсь совершенно неуправляемым и сметаю все препятствия на своем пути. Знаете, моя любовь к антиквариату превратилась в самую настоящую манию.

– О, это великолепная страсть, – откликнулась тетушка, явно наслаждаясь его обществом.

Лестат тем временем отошел в тень и снова присоединился ко мне.

– Как вы оба красивы, мои мальчики! – восхищенно выдохнула тетушка и вновь обратилась к Лестату: – Вы ведь знаете, мать Квинна певица, хотя в каком именно жанре, я даже не могу точно сказать.

Для Лестата это было новостью, и он, бросив на меня любопытный взгляд, хитровато улыбнулся.

– Она поет в стиле кантри, – поспешил я пояснить. – И обладает сильным голосом. Ее зовут Пэтси Блэквуд.

– То, что она поет, очень отдаленно напоминает стиль кантри, – заметила тетушка с легким неодобрением. – Впрочем, сама Пэтси, кажется, называет это «кантри-поп». Однако у нее хороший голос, а иногда получаются неплохие стихи. Особенно удачны печальные баллады в кельтском стиле, хотя сама она этого не сознает. Ее так и тянет на минорные песенки блугрэсс[7], и если бы она прислушивалась к себе и пела то, что действительно любит, а не то, что, как ей кажется, следует петь, то, возможно, добилась бы настоящей славы, о которой так мечтает.

Тетушка Куин вздохнула.

Я поразился не столько мудрости ее слов, сколько их, так сказать, нелояльности: раньше она никогда не критиковала своих родственников. Видимо, под пристальным взглядом Лестата в ее душе что-то всколыхнулось. Не исключено, что он прибег к магии, и теперь тетушка откровенно высказывала свои самые тайные мысли.

– Молодой человек. – Она вновь перевела взгляд на гостя. – Отныне и навеки я ваша тетушка Куин. Но как величать вас?

– Лестат, мадам, – ответил он, сделав ударение на последнем слоге. – Я тоже не очень знаменит, а в последнее время вообще перестал петь, разве что только для себя, когда гоняю как сумасшедший на своем черном «порше» или с головокружительной скоростью несусь на мотоцикле. Вот тогда я превращаюсь в самого настоящего Паваротти...

– О, вы ни в коем случае не должны превышать скорость! – неожиданно серьезно объявила тетушка Куин. – Именно так я потеряла своего мужа, Джона Маккуина. У нас только что появился новый «бугатти». Вы ведь знаете марку «бугатти»? – (Лестат кивнул.) – Муж чрезвычайно гордился этой чудесной спортивной машиной. И вот однажды в безоблачный летний день мы неслись по шоссе вдоль Тихого океана, со скрипом тормозя на поворотах, – хотели скорее попасть на калифорнийское побережье. Внезапно Джон потерял управление и вылетел из машины прямо через лобовое стекло. Он умер на месте. А когда я очнулась, то увидела, что лежу в нескольких дюймах от края скалы, которая обрывалась прямо в море, и ко мне бегут люди.

– Ужасно, – тоже очень серьезно заметил Лестат. – Это было давно?

– Ну конечно, очень давно, когда я была настолько глупа, чтобы допустить такое. После я так и не вышла во второй раз замуж. Мы, Блэквуды, никогда не заключаем повторные браки. А Джон Маккуин оставил мне целое состояние – хоть какое-то утешение. Я больше не встретила такого, как он, полного страсти и множества счастливых заблуждений. Признаюсь, не особенно и старалась. – Она покачала головой, словно сожалея о прошлом. – Ох, что-то мы заговорили о мрачном. Он похоронен в склепе Блэквудов на кладбище в Метэри. У нас там большая усыпальница, похожая на часовню. Скоро и я займу там свое место.

– О господи, только не это! – прошептал я, не на шутку испугавшись.

– А ты пока помолчи, – велела мне тетушка. – Лестат, мой дорогой, расскажите мне о своей одежде, о своих столь странных и смелых пристрастиях. Мне очень импонирует ваш вкус. Представляю, как вы несетесь на мотоцикле в своем великолепном сюртуке. Картина довольно забавная, должна признаться.

– Знаете, мадам, мое увлечение сценой и жажда завладеть микрофоном давно в прошлом, но от причудливых нарядов я ни за что не откажусь. – Лестат тихо рассмеялся. – Не в силах отказаться. Я пленник капризной моды, но сегодня, как видите, одет довольно просто, хотя мог бы нацепить ворох кружев и бриллиантовые запонки. А еще я завидую Квинну за то, что он носит такую щегольскую кожаную куртку. Наверное, меня можно было бы назвать готом[8]. – Он взглянул на меня так непринужденно, словно мы были обычными людьми. – Кажется, так теперь называют щеголей, предпочитающих наряжаться по моде прошлого?