Та сторона, где ветер - Крапивин Владислав Петрович - Страница 5

– Чего не понял?

– Сигналов, – сказал Шурик.

– Ха! Все понимают, а он неграмотный, значит? Спросил бы – научили бы…

Шурик пожал плечами и выплюнул стебелек.

Щелканье подошв рассыпалось за углом. И вылетел Илька.

Не сбавляя скорости, словно конькобежец, он описал крутую дугу и, чтобы остановиться, с разбегу уперся ладонями в забор. Доски и столб закачались. Закачался и Яшка, смешно размахивая тонкими руками. Не удержался и прыгнул, отбил пятки об асфальт. Замахнулся острым кулачком на Ильку:

– Козел бешеный! Тормоза не держат, что ли? Как тресну!

Илька ловко присел.

– Оставь его в покое, – сказал Шурик. И спросил у Ильки: – Узнал?

– Про что?

Шурик движением бровей указал вверх:

– Чей он?

Илька заморгал.

– Я не знаю…

– А-а… – разочарованно протянул Шурик. – Я думал, ты узнавать бегал.

– Я еще вчера бегал, – сказал Илька немного виновато. – Но там, на Якорной, сидят Витька и Серега Ковалевы. А на улице Чехова еще какие-то голубятники. Но они ведь тоже, наверно, знают про катапульту. Им теперь только попадись. Да, Яшка?

– Еще бы! – усмехнулся Воробей, и его треугольное личико даже сделалось круглее.

– А ты при чем? – сказал Ильке Шурик. – Ты в этой истории ведь не участвовал.

– Будут они разбираться! – сказал Воробей.

Илька потоптался, вздохнул и показал на змея:

– Знаете что? Вот, по-моему, он это нарочно, вот и все.

– Кто? – рассеянно спросил Шурик. Он что-то обдумывал и опять жевал травинку.

– Тот, кто его запустил, – объяснил Илька. – Вон он где! Выше всех. Вот он и думает: раз выше – значит, плевать на всех.

Яшка скривил маленький рот:

– Гляди-ка ты, «выше»! У меня «Шмель» еще выше поднимался.

– Ух и врешь! – изумился Илька.

– И кроме того, твой «Шмель» упал, – заметил Шурик.

Яшка понял, что перегнул. Но ни ссориться, ни стукать по шее Ильку не хотелось. Белый «конверт» висел в небе как насмешка над всеми змеевиками.

– Генкин «Кондор» все равно поднимется выше, – твердо заявил Яшка.

– Он может, – согласился Шурик. – Но Генки нет.

Илька открыл рот, но сказать ничего не успел. Сказал Воробей:

– Генка теперь злой. С английским у него дело – гроб. Увяз.

– А он и не старался выкарабкаться, – спокойно произнес Шурик.

Яшка уставился на него колючими глазами:

– «Не старался»! А ты знаешь? А чего стараться, если все равно бесполезно! Если человек не может!

Шурик согласился:

– Может быть. Я не знаю: я учу немецкий. Он, говорят, легче.

– У разных людей голова по-разному устроена, – задумчиво произнес Яшка. – У одного языки учатся хорошо, а у другого никак. У Галки, у моей сестры, в медицинском институте английский язык да еще латинский, на котором рецепты выписывают. И она хоть бы что. А я в этот латинский заглянул – ну ни капельки не понятно.

Шурик пожал плечами:

– А ты сразу понять хотел? Ты хоть латинские буквы знаешь?

– Знаю. «Рэ» – как «я», только наоборот. «Лэ» – как «гэ» вниз головой. «И» – палка с точкой.

– Сам ты палка с точкой… – вздохнул Шурик.

Яшка снова задрал голову. Белый «конвертик» стоял в небе не двигаясь.

– Даже не дрогнет, – сказал Илька.

– У Генки все равно лучше, – ответил Яшка и плюнул. – Надо Генку позвать. «Кондора» поднимем, тогда этот беляк сразу…

Что такое это «сразу», Яшка сказать не умел. Но он понимал и другие понимали, что, если «Кондор» поднимется выше беляка, все будет в порядке.

Илька опять хотел сказать, что Генку он уже позвал, но Шурик перебил:

– Про английский с ним не говорите, когда придет.

– Уже пришел, – хмуро откликнулся Генка.

Никто не заметил, как он оказался рядом: все разглядывали белого змея.

– Извини, я не видел, – спокойно сказал Шурик.

Генка поморщился и резко вскинул плечи. Таких людей, как Шурка, он не понимал. Терпеть не мог он, когда кто-нибудь так легко во все стороны раскидывал свои «извините» и «простите». Ему всегда было мучительно неловко за такого человека. Сам Генка в жизни своей никогда не просил прощения. Сколько раз бывало, что стоял он в учительской и завуч Анна Аркадьевна ждала от него всего четыре коротеньких слова: «Простите, больше не буду». Или даже всего одно слово: «Простите». Но он стоял и молчал, потому что легче было ему выдержать сто разных несчастий, чем выдавить это слово…

Генка смотрел на змея, плотно сжав губы. Глаза его сузились и колюче блестели.

– Запустим «Кондора»? – осторожно спросил Яшка.

– Еще чего! – не двигаясь, сказал Генка.

– Ген, давай, а? – запрыгал Илька. – Я сбегаю за ним.

Генка промолчал.

Илька перестал прыгать.

– Ну а что делать? – спросил Шурик.

– Сбить.

… Они долго ничего не говорили. Сбить змея – это пиратское дело.

– Все-таки… мы же не голубятники, – нерешительно произнес Шурик.

– А я и не знал, что мы не голубятники, – сказал Генка, продолжая смотреть на змея.

Яшка молчал. У него были свои причины, чтобы молчать.

– Он ведь сам виноват, да, Гена? – заговорил Илька. – Ему сигналили, а он не отвечает. Конечно, надо сбить, наверно.

Шурик задумчиво почесал подбородок.

– Вообще, конечно… Раз он не отвечает…

– Как его достанешь? – глядя в сторону, пробормотал Яшка. – Высотища-то…

– А катапульта? – быстро вмешался Илька.

– Помолчи! – цыкнул Яшка.

– Илька правильно говорит, – заступился Генка.

– Так я и знал! – тихо и печально сказал Воробей. – А мне опять отдуваться, да?

Катапульту недавно отбили у голубятников. Вернее, не отбили, а увели из-под носа.

Это было грозное на вид оружие, слегка похожее на пушку. На колесах от водовозной тележки, с дощатым лафетом, с диванными пружинами и туго закрученными веревками. А вместо ствола торчал гибкий шест с примотанной на конце старой поварешкой. Голубятники полмесяца трудились над страшной машиной и похвалялись, что, когда ее доделают, ни один «конверт» не вернется на землю целым.

Доделать ее они сумели, а выполнить угрозу не смогли. В семь часов вечера пираты-голубятники спрятали катапульту в огороде у Сереги и Витьки Ковалевых. В девять она исчезла. Как это случилось, до сих пор остается тайной. Только Яшка Воробей знает, да Шурик, да Генка. И еще Володька Савин, капитан «Леонардо», и его дружок Игорь Кан, у которого «Пассат». Кроме того, пожалели малыша Ильку и под большим секретом рассказали эту историю ему.

Услыхав этот рассказ, Илька даже стонать начал от хохота и, лежа в траве, так дрыгал ногами, будто ему сразу несколько человек щекотали живот холодными пальцами. А потом вдруг замолчал, сел и посмотрел на всех потемневшими глазами. И сказал, что это совсем предательское дело – так к нему относиться. Все всегда про всё знают, а ему не говорят. Все всегда делают интересные дела, а его не берут. Если думают, что он маленький и ничего не может, тогда пусть сами бегают, если надо кого-нибудь куда-нибудь позвать, или что-нибудь узнать, или принести, или еще что-нибудь. А он бегать не обязан.

Ильку хотели успокоить, но он успокаиваться не стал, а поднялся с травы и пошел прочь.

Только он был не злой человек и скоро перестал обижаться. Да и неинтересно было ссориться, потому что на следующее утро начали испытывать катапульту и предложили Ильке дергать веревку.

Он хорошо дергал, но стреляла катапульта плохо. Не так, как полагалось. Кирпичные обломки летели из привязанной к шесту поварешки не вверх, а низко над землей. Первый врезался в Яшкино крыльцо и оставил на нем оранжевую вмятину. Второй пробил брешь в помидорных кустах. Третий со свистом ушел за забор, и все со страхом ждали, когда там что-нибудь зазвенит или загремит. Но было тихо.

Наконец пришел Шурик, обозвал всех непонятным словом «питекантропы» и занялся катапультой всерьез. Передвинул какую-то палку, покрутил сверху маленькое колесо от детского велосипеда, подумал, покрутил еще и сказал: