Погонщики туч - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 4

Самолет Сельскохозяйственного института действительно напоминал вчера разукрашенную елку. К плоскостям его были прикреплены многочисленные воздушные шары, выкрашенные в яркие цвета. Гроздья их покачивались в воздухе, образуя целый фонтан красок, искрились на солнце, отражения их колыхались на воде. И кто-то из местных шутников привязал к пестрому тросу куклу с закрывающимися глазами. Кукла полулежала на плоскости, растопырив короткие целлулоидные пальцы, и, полузакрыв веки, насмешливо щурилась на летчика. Кукла была чем-то очень похожа на Шуру — не то курносым носиком, не то насмешливыми глазами. Зорин оторвал ее и со злостью забросил в воду.

И вот он летел с этой самой Шурой куда-то на Каспийское море, где она должна была произвести какие-то исследования в атмосфере. Какие именно, Зорин не знал. Шура начала было объяснять, но так как язык у нее не поспевал за мыслями и в каждой фразе она успевала произнести первые три слова, летчик мало что понял в потоке специальных терминов и холодно прервал ее:

— Меня не интересуют подробности. Я вообще не уважаю синоптики.

И сейчас, прокладывая курс на Астрахань, он думал про себя: «Ладно, один полет как-нибудь, а там подаю рапорт, чтобы вернули в дивизию. Я все-таки боевой летчик, а не шофер для взбалмошных девчонок».

Василий между тем изнывал от вынужденного бездействия, любопытства и невозможности поговорить. Охая, он размещал свои длинные ноги между ящиками и, пользуясь тем, что Шура была увлечена ландшафтом, старался заглянуть под кожух громоздкой машины.

— Что же это такое? — бормотал он. — Как будто электрофор, а может быть, и нет… Рубильники, вольтметр… Что это она заряжать собирается?

Встретив незнакомую машину, Василий всегда ощущал томительное желание немедленно разобрать ее. Василию хотелось скорее остаться наедине с механизмом, просмаковать все детали, полюбоваться, как ловко и умно они подходят друг к другу. И чем сложнее была машина, чем труднее было понять ее действие, тем приятнее была она сердцу механика.

— Баллоны… К чему здесь стальные баллоны? — разговаривал он сам с собой. — Ага, штамп! Черновский комбинат. Понятно — жидкий гелий. Это для воздушных шаров. А для чего же самые шары?

Василий написал записку лейтенанту: «По-моему, она будет измерять скорость ветра шарами. Только почему их так много?»

Летчик пожал плечами — он не ждал ничего дельного от девушки.

«Скоро Каспийское море», написал он в ответ.

Василий смирился, прислонился спиной к непонятной машине, положил руки в карманы и стал ждать моря. В одном из карманов вертелась отвертка, все время она просовывалась между пальцами и жгла ладонь.

Между тем чересполосица желтых бугров и голубых протоков волжской дельты сменилась плоской серо-желтой равниной. И только когда на этой равнине появился целый город буксиров и барж, Василий узнал 12-футовый рейд, где в открытом море каспийские пароходы перегружаются на волжские мелководные баржи, и понял, что серая равнина — это и есть Каспийское море.

НАД КАСПИЙСКИМ МОРЕМ

Но и над Каспийским морем невозможно было понять, чего ищет Шура.

Самолет по ее указаниям выписывал на карте хитрые зигзаги и петли.

— Возьмите на юг! — приказывала она. — Нет, вот на то облачко… Нет (когда они подлетали ближе), совсем не то, держите на запад…

А через 5-10 минут опять:

— Пожалуйста, вот на то облачко!

И снова:

— Нет, нет, совсем не то, вернитесь на прежний курс.

Они пересекли наискось северную часть Каспия, от дельты Волги почти до острова Кулалы, резко повернули на запад, гоняясь за очередными облачками, еще раз вышли к восточному берегу возле Кара-Богаза, затем углубились километров на сто в море и там описали круг. Лейтенант безропотно выполнял все приказания Шуры, раз навсегда решив не вмешиваться в ее «забавы», но когда горючее было израсходовано больше чем наполовину, не спрашивая Шуру, повел самолет на посадку в ближайший город — Красноводск.

От Красноводска у всех троих осталось поверхностное впечатление, как у транзитного пассажира, выглянувшего на минуту из вокзала на площадь. Василий не отходил от самолета. Лейтенант видел только порт да бензохранилище, где он выписывал и получал горючее. Шура провела два часа на набережной, изнывая от жары и пыли. Пыль еще усиливалась от того, что на каждой улице копали арык. Красноводск готовился принимать воды Аму-Дарьи, которую строители Туркменистана вновь после почти четырехсотлетнего перерыва возвращали по высохшему руслу в Каспийское море. Волнуясь, шагала Шура по чахлому скверику с серой травой и пила тепловатую опресненную воду с металлическим привкусом. Мальчик в лохматой папахе, угощавший ее из чайника, сообщил, понижая голос:

— Приходи завтра! Пароход ждем. Свежий вода будет, бакинский вода.

Но Шура решила не дожидаться воды — ни бакинской, ни аму-дарьинской. Заметив,что Василий кончил заправку и мешкает у входа в буфет, Шура собрала свою команду и заставила ее немедленно подняться в воздух.

— Или вы устали? — спросила она. — Хотите отдохнуть?

Конечно, Зорин устал и хотел отдохнуть, но ни за что он не мог бы сознаться в этом Шуре.

Из Красноводска они направились на юго-запад — к Ленкорани. Оранжевая полоса туркменского берега ушла назад, и вновь самолет повис над вогнутой чашей Каспия. Из-за однообразия моря движения самолета не было заметно — казалось, что он увяз в густом воздухе и, рыча, буксует в центре огромного шара с голубой верхней половиной и сизо-зеленой нижней. Около получаса продолжалась эта кажущаяся неподвижность, но затем, разглядев что-то на горизонте, Шура с восторгом воскликнула:

— Вот!

На юге, там, куда она показывала, плыли в воздухе бледноголубые прозрачные облака.

Но это были не облака, а горы — снежные вершины Иранского хребта Эльбурс. Подножие его было скрыто еще толщей непрозрачного воздуха, но гребень просвечивал сквозь редкую горную атмосферу. Казалось, он оторвался от земли и величаво парил над морем.

По мере приближения бесплотные вершины становились материальными, как бы обрастали телом. Отдельные пики — голубые на восточных склонах и розоватые на западных — слились в цепь; снизу, на некотором расстоянии от нее, наметилась узенькая яркосиняя полоса берега; затем берег и хребет соединились плотными темно-голубыми склонами. По ним клубились, скатываясь через перевалы, лохмотья облаков.

Внезапно лейтенант сделал крутой вираж, и берег переместился под левое крыло.

Шура вскочила с негодующим жестом.

— Чу-жа-я тер-ри-то-ри-я! — прокричал ей в ответ Зорин. — И-р-а-н!

Разочарованная девушка опустилась на сиденье. Она с вожделением смотрела на облака, такие близкие и недоступные, и даже облизывала губы, словно ей хотелось пить. Но вдруг глаза ее загорелись.

— Глядите, — воскликнула она, бросаясь к приборам, — кумулус! Какой великолепный экземпляр! Пробивайте его насквозь!

Действительно, слева, наперерез самолету, шло к берегу огромное кучевое облако (кумулус — по метеорологической классификации). Тугие пухлые края его, закрученные, как на плетеном хлебе, громоздились ввысь и где-то на высоте 5-6 километров расплывались плоской наковальней.

Василий вытянул шею и приготовился наблюдать. «Ну вот, сейчас начнется», подумал он.

Шура проворно открыла краны гелиевых баллонов и стала выбрасывать в люк пачки разноцветных камер, соединенных тонким шлангом. Они падали, как связки бананов, и на лету, наполняясь газом, раздувались в цепочки бус. Затем Шура включила рубильник громоздкой машины. Диски под кожухом провернулись раз, другой, все быстрее, быстрее, заныли, загудели тоненьким голоском, и тотчас же непонятная сила развела гроздья шаров. Теперь самолет волочил за собой как бы каркас гигантского зонта.

Больше Василий не успел ничего увидеть. Самолет окунулся в туман. Молочная пелена скрыла берег, море и небо. Через влажные крылья стали перекатываться растрепанные полупрозрачные клочья.