Дитя лета - Райс Луанн - Страница 41

– Дорогой мой, ты ведешь себя так, что можно подумать, это твоя родная дочь. И если бы я не знала, что ее мать была беременна по прибытии, то подозрения пали бы на тебя.

– Беременна по прибытии, – эхом повторила Энн. – БПП.

– Да, Роуз не моя дочь, – спокойно ответил Лаэм.

Отчего же такая забота? Трогательно, весьма трогательно. Только знаешь что? Я позволю себе сказать – прекрасно понимая при этом, что рискую и что не сносить мне головы, – на правах старшей в семье, заменившей тебе дорогих родителей, на правах последнего оставшегося в живых представителя старшего поколения Нилов. Изложу факты так, как я их понимаю. Мне кажется, что, сосредоточив внимание исключительно на дамах Мэлоун, ты лишаешь себя возможности найти себе достойную пару: интеллигентную, образованную женщину равного социального статуса, которая мечтала бы выйти замуж за такого прекрасного молодого человека, как ты!

– Женщину равного социального статуса? – повторил он, чувствуя себя так, будто попал в викторианский роман, что нередко случалось в общении с тетушкой. Однако он также знал, что, при всей сложности своего характера, она внесла на счет Роуз довольно крупную сумму; этот счет он открыл много лет назад, когда проблемы Роуз стали очевидны.

– Да, и ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. У тебя есть степень доктора наук!

– Послушайте, – решительно тряхнул головой Лаэм, – мне нужно как можно быстрее возвращаться в Мельбурн. Передайте Джессике спасибо за желание помочь.

У Энн заблестели глаза.

– Все мы знаем, кто по-настоящему заботится о Роуз.

– Ш-ш-ш, – предупредил ее Лаэм.

– Подушечки можете оставить на стойке, – объявила Камилла. – Они прелестны своей безыскусностью. Никто не посмеет сказать, что Камилла Нил настолько бессердечна, что запретила торговать сосновыми подушечками!

– Спасибо, Камилла, – воскликнула Энн, подмигнув Лаэму за спиной у тетушки, – вы настоящий гуманист!

– Энн права, тетя Камилла, – сказал Лаэм и крепко обнял ее.

– Не будем слишком отвлекаться от дел, – сказала Камилла и преклонила голову на плечо племянника, прежде чем удалиться, слегка прихрамывая.

– «Женщина равного социального статуса», – улыбнувшись, процитировала Энн. – Какая-то странная комбинация Джейн Остин и мыльной телеоперы.

Лаэм усмехнулся, пытаясь собрать все вещи в одну руку. Энни помогла ему загрузиться, но вдруг остановилась и погладила его по щеке.

– Ты очень хороший, Лаэм Нил. Такой же, как твой кузен Джуд.

– Спасибо, – смутился он.

– У моей подруги Лили очень тяжелый случай, но ты все равно не отказывайся от нее.

– Но между нами совсем не те отношения, – сказал Лаэм. – Я просто забочусь о Роуз.

– Ну-ну, – согласилась Энн, – но ты все же помни, что я сказала – не отказывайся. Ты ей нужен, Лаэм. И всегда был нужен.

Лаэм покачал головой, пытаясь скрыть те чувства, которые всколыхнули в нем ее слова. Он хорошо умел скрывать свои эмоции. Сделал серьезный вид и закинул сумку через плечо.

– Всегда, – повторила Энн, еще раз потрепав его по щеке. – С того самого дня, как она появилась в городе в состоянии БПП. Передай ей мою любовь, передашь?

– Не сомневайся, – сказал Лаэм, не в силах засмеяться, хотя лукавый взгляд Энн явно этому способствовал. Вместо этого он принялся неловко заталкивать в сумку хвойную подушечку. Глядя на вышивку, Энн вдруг сказала:

– А знаешь, ведь со дня рождения Роуз никто больше не видел Нэнни. Джуд говорил, что все китобои ищут ее, но она куда-то исчезла.

– Что ты говоришь? Обычно, приплывая на лето, она остается здесь до снегопадов.

– Знаю. Джуд тоже удивляется.

Они попрощались, и Лаэм вышел на улицу. Он направился к своему припаркованному неподалеку фургончику; накануне он вернул машину начальнику береговой охраны, а на обратном пути напросился в попутчики к смотрителю маяка.

Усевшись поудобнее, Лаэм покатил к югу. Подпрыгивая на каменистой дороге, он время от времени поглядывал на залив и заметил несколько черных спин финвалов, направлявшихся к месту кормления. Черный блеск, то и дело вздымавшийся над поверхностью воды, снова исчезал в глубине.

На соседнем сиденье лежал его неизменный ноутбук, и Лаэм остановился на обочине, чтобы посмотреть последние данные. Экран запестрел зелеными и пурпурными точками. В водах близ Галифакса очень много акул, больше обычного. Пурпурные точки с редкими интервалами особенно сгущались книзу. Лаэм ввел запрос ММ 122 и стал ждать появления на экране зеленой точки Нэнни, но она не появлялась. Он снова впечатал индекс – сигнала по-прежнему не было. Может быть, вышел из строя ее передатчик? Блоку питания было уже несколько месяцев, и его вполне можно было бы заменить этим летом на новый, при условии, что Джуд сумеет подойти близко к животному. Лаэма прошиб холодный пот, едва он подумал о хищниках; акулы просто кишели в заливе, он знал это и без подсказки пурпурных точек. Внезапно он вспомнил, как пристально разглядывал Нэнни в бинокль Джеральд Лафарг в день празднования рождения Роуз. Сколько же в мире хищников – всех мастей! Ему стало дурно от этой мысли.

Вынув мобильный телефон, он набрал номер Джуда.

– Эй, ты куда исчез? – непроизвольно вырвалось у Джуда, едва он увидел на дисплее номер Лаэма.

– Я был в больнице.

– Как они там?

– Мужаются, как обычно. Послушай, Энн сказала мне, что ни один китобой не видел Нэнни.

– Да, это так, она куда-то исчезла.

– Знаешь что? Я видел, как за ней наблюдал Лафарг. Он меня ненавидит и знает, как я отношусь к белугам, особенно к этому киту.

– Как ты относишься к Роуз ему тоже известно, к тому же он видел, как Роуз и ее друзья сходили с ума от восторга при виде Нэнни в тот день, на празднике. Вот подонок.

– Ты думаешь…

– Скотина, этот номер у него не пройдет. Я разузнаю, что и как. Кое-кто из его команды постоянно болтается в баре гостиницы. Может быть, удастся что-нибудь выудить из этих парней.

Лаэм поблагодарил брата и дал отбой. Нужно возвращаться на дорогу, ехать в Мельбурн. Он еще раз придвинул к себе ноутбук и дал команду, чтобы в случае появления ММ 122 поступил звуковой сигнал. Каждая миля казалась все длиннее и длиннее, по мере того как компьютер молчал.

Потерять Нэнни – даже подумать страшно. В голове роились мысли о Конноре, но еще больше – о Роуз. Как он ей скажет, что что-то случилось с Нэнни?

Это невозможно. Этого не в состоянии сделать даже грубый, несгибаемый исследователь акул.

Лили сидела рядом с Роуз; девочка спала. Солнечный свет струился в окна. Лили не выходила на улицу целыми днями. Так можно вообще забыть, что значит лето. Она достала из сумки рукоделие. Она всегда вышивала в больнице, и именно поэтому у нее было так много готовых работ. Это успокаивало; игла скользила вверх-вниз сквозь канву, и это движение повторялось снова и снова, как дыхание, как биение сердца. Через несколько минут она закрыла глаза, и перед ней замелькали картинки лета из далекого прошлого – из детства.

Сад, полный роз, оранжевых лилий, жимолости. Их сладкий аромат мешался со вкусом соленого воздуха… Совсем другого, чем воздух скалистого Кейп-Хок. К аромату туманного моря ее детства на линии отлива песчаного побережья примешивался сладковатый запах гниения болотистых низин. Не то чтобы там вовсе не было скал. Были. Длинные полосы гранита, спускавшиеся к воде, напротив дома – того места, которое она всегда, сколько себя помнила, считала домом. И женщина, которая любила ее, которая ее вырастила…

Лили открыла глаза. Не думай об этом, велела она себе. Это слишком тяжело, слишком болезненно. Глядя на Роуз, всю в проводах и датчиках, она понимала, что, если начнет вспоминать ту, другую часть своей жизни, ей будет не по силам совладать с тем, что предстоит впереди. Она пропадет. Руки возобновили привычное движение, и, вернувшись к работе, она успокоилась.

Она принимала все решения, руководствуясь любовью. Человеческая жизнь – это постоянный риск. Лили выросла на таинственных книгах Нэнси Дрю. Она слушала истории о людях, которые исчезали, меняли имена. В мире было бесконечно много потерь. Люди жертвовали семьями, отношениями, любовью поколений. Но при этом сохраняли – жизнь. В мире столько зла, и Лили столкнулась с ним в образе мужа. Никто не поверил бы ей, потому что его маска работала безупречно. Он очень умело скрывал свое истинное лицо.