Дитя лета - Райс Луанн - Страница 3

Птицы суетились в вышине, осваивая небесную лазурь прямо над одиноким красным буем. Анжело подготовил удочки. Флора стояла рядом с Патриком, прижавшись телом к его ноге; он прокашлялся и поспешил заняться рыбой, тщетно пытаясь отвлечься от мыслей, преследовавших его всегда и везде.

И он знал, что, вернувшись, будет готов написать ей письмо этого года.

Кажется, все начиналось снова. Как случалось каждый год в это время. Точно так, как каждый год в Новой Англии наконец отступают холода, как птицы возвращаются на север из зимнего странствия, как зацветают розы и сады утопают в обилии цвета, как над ними нависает летнее солнцестояние, даруя самый долгий день… Так время возвращается вспять.

Мэйв Джеймсон подстригала кусты в саду. На ней была широкополая соломенная шляпа, белая ситцевая рубашка и ярко-розовые садовые перчатки. Несмотря на одежду, она намазалась солнцезащитным кремом. Когда она была еще маленькой девочкой, люди не знали о разрушительной силе солнца, все думали, что оно обладает большой целебной силой и чем его больше, тем лучше.

Но в прошлом году ей удалили раковое пятно на щеке, и она твердо настроилась сделать все, чтобы не допустить этого снова, быть по возможности здоровой и дожить до того момента, когда раскроется вся правда.

Она всегда тщательно следила за тем, чтобы не забывать смазывать внучку солнцезащитным средством. У Мары была такая белая кожа, типично ирландская – бледная и сплошь в веснушках. Ее – то есть Мары – родители погибли в катастрофе на пароме, когда отправились на родину ее матери, в маленький городок в Ирландии.

Мэйв взяла на себя воспитание их дочери, их единственного ребенка. Каждый раз, глядя на Мару, она видела в ней своего сына Билли, и бесконечно любила ее – больше, чем звезды в небе, больше всего на свете, – потому что это была прямая связь с ее милым мальчиком. И она добросовестно покрывала кремом веснушчатую кожу малышки с головы до пят, прежде чем отпустить девочку на берег.

– В твоих голубых глазах живет душа отца, – приговаривала она, равномерно распределяя снадобье по телу внучки.

– А душа мамы?

– Да, и Нэнси тоже, – говорила Мэйв, потому что любила свою ирландку-невестку почти как собственного ребенка. Но, говоря честно, Мара все же была для нее воплощением Билли, – что уж тут поделаешь.

Так вот, она стояла в саду и состригала с розовых кустов сухие головки. Она пыталась сосредоточиться на поиске трилистников, но ее отвлекало присутствие двух газетчиков у дороги за оградой. Они настроили свои камеры и без конца ими щелкали. Завтра – в годовщину исчезновения Мары – все газеты непременно будут пестреть заголовками типа «Бабушка по-прежнему ждет, несмотря на все прошедшие годы», или «Роуз в память Мары», или еще какую-нибудь банальную пошлость.

Вечно местные газеты делают карикатуру из любого положения, стряпают нехитрое блюдо, которое легко усваивают читатели. А ведь правды не знает никто – кроме самой Мары. У Эдварда в этой страшной драме была своя роль, кое-что было известно Мэйв, но все знала только Мара.

Только Мара пережила все от начала до конца.

Кое-что удалось разузнать и следователю полиции, Патрику Мерфи, еще одному потомку Ирландии, хотя и не наследнику традиций ирландцев-полицейских, которых Мэйв помнила со времен своего детства в южной оконечности Хартфорда. То были крепкие ребята, железные, без глупостей, и мир воспринимали только в черном и белом. Либо так, либо так. Патрику это было несвойственно.

Патрик был другой. Пятьдесят лет Мэйв преподавала в школе, и, если бы в ее классе оказался Патрик Мерфи, она никогда в жизни не распознала бы в нем будущего полицейского. И вовсе не потому, что он был неспособен к тщательному расследованию. Уж если кто и мог отыскать Мару, так именно Патрик, это Мэйв знала точно. Но было в его облике что-то, что напоминало ей Джонни Мура, ирландского поэта, с которым она некогда была знакома.

Это она увидела сразу же, как только он появился у нее в доме, взял ее за руку, а потом они уселись в кресла-качалки на крыльце, и он рассказал ей о пятнах крови, обнаруженных на кухонном полу в доме Мары. Сердце Мэйв застыло. В самом деле. Она почувствовала, как сердце леденеет и сжимается, как сокращается сердечная мышца, оттягивая кровь от лица и рук так резко, что голова невольно клонится на грудь.

И когда несколько мгновений спустя она очнулась, то увидела, что Патрик стоит, опустившись перед ней на колени, и в глазах его слезы, потому что он думал о том же, о чем, казалось ему, думала и чего боялась она: что Мара погибла, что погиб ребенок, что обоих убил Эдвард.

Мэйв достаточно было лишь представить слезы в голубых глазах Патрика Мерфи, чтобы сердце ее опрокинулось раз, другой, по мере того как она пробивалась ножницами сквозь розовые заросли. Она знала, что он снова зайдет – может быть, на следующей неделе – проведать ее.

Зажав садовые ножницы рукой в розовой рукавице, Мэйв продолжала подстригать розовые кусты. Она уже добралась до того места, где возникала новая жизнь в виде крошечных зеленых листочков, высунувшихся из стебля. Между тем о себе начинал напоминать артрит.

Она почти физически ощущала, как сильно хочется стоявшим возле дома фотографам попросить ее принести желтые боты и лейку и поставить их во дворе точно так же, как их нашли назавтра девять лет назад.

– Привет, Мэйв.

Подняв глаза, она увидела, как через примыкающий участок к ней приближается соседка, ее ближайшая подруга, Клара Литтлфилд. Она несла плетеную корзину, наполненную французскими булочками, виноградом, сыром, сосисками; оттуда же торчала бутылка вина.

– Привет, Клара, – ответила Мэйв. Женщины поцеловались, столкнувшись соломенными шляпами.

– Какие у тебя чудесные розы в этом году! – воскликнула Клара.

– Спасибо… Ты только взгляни на кусты Мары, как они набрали силу.

– Действительно, – ответила соседка, и обе залюбовались пышными кустами, усыпанными розовым цветом; Мара посадила их в тот год, когда погибли ее родители, чтобы почтить их память. А теперь, много лет спустя, это было все, что осталось у Мэйв от самой Мары. Глаза женщины наполнились слезами, и она почувствовала, как рука Клары обвила ее плечи.

– Ты принесла провизию для пикника? – спросила Мэйв.

– Разумеется! Не могу же я явиться к тебе, не захватив поесть. Как тогда, в бессонные ночи – помнишь? – шестьдесят лет назад, когда мы по очереди готовили еду.

– Бессонные ночи продолжаются, – улыбнулась Мэйв. – Не важно, сколько нам лет…

Клара рассмеялась и снова обняла Мэйв, почти заставив ее забыть о причине нынешней бессонницы и этой их встречи. Вот уже восемь лет, как лучшая подруга приходила провести с Мэйв ночь накануне того злополучного июньского дня, когда Мара отложила зеленый садовый шланг и желтую лейку, сняла желтые сапожки и навсегда покинула бабушкин сад.

Навсегда – как же это долго!

Но насколько легче это пережить, подумала Мэйв, держась за руку с Кларой и направляясь на кухню, чтобы разобрать корзину с провизией, когда рядом с тобой всегда находится твой лучший друг.