Тайфуны с ласковыми именами - Райнов Богомил Николаев - Страница 4

В общем, невезение, с которого началась эта история, продолжается и, судя по всем признакам, будет продолжаться и дальше. Впрочем, разве это невезение? Это нечто более неприятное – коварство. Коварство Горанова или кого-то другого, стоящего за ним.

Эти размышления, не имеющие особого практического смысла, не мешают мне заниматься чисто практическими делами, которые человек в силу привычки делает машинально: выбираю ложечкой белок яйца и наблюдаю за обстановкой. В этот ранний час ресторан почти пуст, если не считать немцев – супружеской четы, быть может, пожелавшей отпраздновать здесь, среди осенней сырости Лемана, свою серебряную свадьбу, – да рыжеволосого англичанина, который, подобно мне, ест яйцо всмятку и, вероятно, из-за близорукости, так низко наклонился над столом, словно намеревается опорожнить яичную скорлупу не ложечкой, а крючковатым носом, торчащим у него на лице, словно птичий клюв.

В холле отеля, куда я попадаю несколько минут спустя, кроме дежурного администратора в окошке и женщины, оглашающей помещение сдавленным воем пылесоса, никого нет. На тротуаре безлюдно. Стоящие поблизости машины пустуют. Окинув беглым взглядом свою, прохожу со щемящей тоской мимо и направляюсь по набережной к рю Монблан. Мне навстречу дует ледяной ветер, насыщенный мелкими капельками дождя, однако бывают моменты, когда человеку приходится пренебрегать удобствами во имя гигиены, духовной и физической.

Пренебрежительно оставляю в стороне два моста и сворачиваю лишь на третий – Пон де ля машин, имеющий то преимущество, что предназначен исключительно для пешеходов и достаточно Длинный, так что совсем нетрудно заметить, тащится ли за тобой хвост или ты пока свободен от этого бремени. Хвоста нет, но, может, мне только так кажется, может, за мною следят издали. Поэтому, ступив на рю де Рон, решаю посвятить несколько минут витринам – сворачиваю сперва в один пассаж, затем в другой, попадаю на небольшую площадь, ныряю в узенькую улочку и наконец выхожу на Гранд-рю, которая тоже довольно узка, несмотря на свое внушительное название. Тесная и крутая, этакий мрачный желоб, ведущий в верхнюю часть старого города.

Знакомый мне дом. Я посетил его несколько лет назад, тоже после провала. Того провала, который стоил жизни моему учителю и другу Любо. Поднимаюсь по темной лестнице на второй этаж, с трудом различаю в полумраке табличку на дверях: «Георг Росс» – и трижды нажимаю на кнопку звонка, один длинный и два коротких.

Внутри слышится топот, наконец дверь открывается, и на пороге замирает пожилой человек в халате, с большой головой, покоящейся на тонкой птичьей шее. Хозяин окидывает меня взглядом, и я убеждаюсь, что он меня узнал. Однако это не мешает ему спросить:

– Что вам угодно?

– Господин Георг Росс?

Старик кивает.

– Мне хотелось узнать, сюда ли переехала фирма «Вулкан».

– Да. Уже два месяца… Заходите.

Пароль нынче другой, но человек тот же. Он словно законсервировался с годами и останется таким до конца дней своих. Я прохожу по знакомой прихожей и оказываюсь в столь же знакомой гостиной со старинной мебелью – стиль ее так и остался для меня загадкой – и с огромным зеркалом над камином, сделавшимся от времени зеленым, как застоявшаяся вода.

– Мы можем выпить по чашке кофе, – любезно предлагает хозяин. – Моя прислуга приходит только к десяти.

– Надеюсь, все та же?

– Да, все та же, жива и здорова. Чему тут удивляться, если даже я еще жив.

– Так и должно быть.

– Верно, так и должно быть. Когда жизнь человека теряет всякий смысл, он обычно живет до глубокой старости.

– Зря вы на себя клевещете, – пробую я возразить. – Разве беспокойство, причиняемое мной, не говорит о некой осмысленности?..

– А, пустяки.

Он небрежно машет рукой и уходит варить кофе, но я останавливаю его:

– Я хотел у вас спросить, не оставил ли господин Чезаре для меня…

– Оставил, – бормочет хозяин. – Только я оставил кофейник на плитке.

На душе у меня становится легче, и даже кажется, что мрачная гостиная делается какой-то светлой, словно в ее окно внезапно заглянуло осеннее солнце.

Кофе принесен, разлит в хрупкие фарфоровые чашки и выпит. Старик снова уходит. Продолжительное время передвигается какая-то мебель, хлопают дверки, и наконец письмо несуществующего Чезаре у меня в руках. Я распечатываю конверт, внимательно читаю послание, затем на всякий случай перечитываю его заново, после чего, чиркнув спичкой, поджигаю листок перед камином, чтобы превратить бумагу в пепел.

Из письма Белева я узнаю следующее:

«Лицо, проживающее под именем Андрея Горанова, то же самое, с каким Цанев встречался в Мюнхене. Я пока не успел установить, кто он в действительности. Но нет никаких следов самого Горанова. В том же доме живет эмигрант по имени Лазарь Пенев, подвизавшийся некоторое время на радиостанции „Свободная Европа“.

Человек, который выдает себя за Горанова, ни с кем не общается – по крайней мере с тех пор, как я за ним наблюдаю. Крайне осторожен, весьма подозрителен, почти не выходит из дому. Если поддерживает с кем-либо связь, то, вероятно, через Пенева, который часто бывает в городе.

Не исключено, что Пенев меня заметил, когда я в прошлый раз был в Мюнхене. Поэтому я все время старался следить за ним издали. Вчера, когда я шел за ним следом, он меня видел, но узнал, нет ли – сказать трудно. На всякий случай я пока прекращаю за ним наблюдение и оставляю для сведения эту справку».

Пока послание Белева постепенно превращается в пепел, я слышу голос хозяина:

– Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

– Да. Дайте мне, пожалуйста, листок бумаги и конверт.

Мое письмо еще короче:

«Попытка ликвидировать Б. Он находится в городской больнице в Лозанне. Предлагаю перейти к варианту „Дельта“.

Запечатав конверт, передаю его господину Россу.

– Буду вам очень обязан, если вы сумеете еще до обеда связаться с братом Чезаре.

– Никак не сумею, – сокрушенно разводит руками старик. – Сегодня не тот день. Только завтра.

Хорошо, что «тот день» – завтра, а не через неделю. Но ничего не поделаешь. Хозяин не радист, а всего лишь скромный почтовый ящик. Скромный и слишком старый почтовый ящик, но все еще приносящий пользу вопреки утверждению, что его жизнь уже лишена всякого смысла.

– Надеюсь, ваши дела складываются не так скверно? – сочувственно спрашивает хозяин.

Он понятия не имеет о том, что собой представляют «наши дела», не проявляет ни малейшего любопытства, и все же в его взгляде нетрудно уловить тень беспокойства. Беспокойства не за себя, а за этого неизвестного человека, за незваного гостя, который забрел в этот тихий дом, чтобы обменяться какими-то загадочными письмами.

– Ничего страшного, – говорю в ответ. – Наши дела редко идут как часы. Даже в этой стране часов.

Наконец я подаю ему руку и спешу избавить его от своего присутствия.

Я снова в этом узком желобе, именуемом Гранд-рю, но, к счастью, теперь я спускаюсь под гору, и пронзительный ветер дует в спину.

Итак, кое-что проясняется – по крайней мере то, что касается вчерашней катастрофы. У тебя не было уверенности, узнал ли он тебя… Теперь ты в этом убедился, хотя и слишком дорогой ценой. Дорогой для тебя, а для дела и подавно.

Двумя годами раньше Белев занимался в Мюнхене изучением некоторых людей, связанных со «Свободной Европой». Его, разумеется, занимала не столько «Свободная Европа», сколько обратная сторона медали – ЦРУ. Очевидно, тогда-то он и сталкивался с Пеневым. И, очевидно, Пенев его видел и запомнил.

Выслеживать кого-то, думая, что тебя никто не знает, и вдруг столкнуться с типом, которому ты хорошо известен, – конечно же, чистая случайность, и Белев здесь ни в чем не виноват. Вина его в том, что не держался от Пенева на почтительном расстоянии. Слишком полагался на свой профессиональный опыт и пошел за ним следом. И вот в пути натолкнулся еще на одну случайность, уже трагическую, и Пенев его заметил.