Приключения богатыря Никиты Алексича. Сотоварищи - Деркач Сергей Вячеславович - Страница 11

Гул подъезжающего поезда заставил Егора напрячься. Чтобы он не тормозил, мне пришлось буквально тащить его к переходу за рукав. Паренек с восхищением смотрел, как железный монстр выпускает и заглатывает в свое чрево толпы народа. Приближался час пик, и нужно было спешить, чтобы успеть до наплыва людей поспеть на нужную электричку.

– Вот это подземелье! – Егор восхищенно причмокнул, поспешая за мной. – Так светло, чисто. А убранства какие богатые! И это все для простого люда?

– Да уж, – пробормотал я. Местные толстосумы в метро не ходют. У них персональный транспорт.

Если с эскалатором Егор справился легко, то в вагон он заходил с опаской. Благо, толпа помогла. Нас буквально занесли внутрь, едва не вырвав у меня из руки пластиковый пакет с обновками. Послушник мой несколько растерялся, но быстро взял себя в руки, притиснувшись ко мне вплотную.

– Егор, попустись, – попросил я тихо. – Здесь так не принято, нас могут неправильно понять.

Паренек слегка отступил.

Пока ехали под землей, Егор осматривал пассажиров, приглядывался, пытаясь понять, почему люди ведут себя так, а не иначе. Почему книги читают тут, а не дома, почему уступают друг другу места, вежливо меняясь перед выходом, заранее подходили к дверям, которые без всякого волшебства открывались и закрывались, да кто из них громко объявлял остановки. Но, когда поезд выехал на поверхность и народу поуменьшилось, Егор переключился на окрестности. Он буквально прилип к окну, разглядывая величественный, широкий Днепр, который сейчас был покрыт седыми бурунами волн. Я много раз уже видел эту реку, пил ее воду, пусть не чистую, но все равно сладкую, и каждый раз наполнялся благоговением перед ней. Древний, могучий Славутич легко, как перышки, нес на себе суда и катера, и казалось, нет конца и края той силушке, что всю землю Руси Киевской питает да с людом ее делится. Смотришь с крутого берега на воды седые, и понимаешь: вот, откуда такая жажда воли и несгибаемый характер у русичей, вот почему не согнет их ни один враг, даже сродственник с севера, брат, якобы, старший. Ибо потерялся, оторвался в своей гордыне он от корней своих истинных. В том его сила, и в том погибель. На все свой срок. Откуда я это знаю? Да уж пришлось по разным странам побывать да народ разный повидать.

Поймав восхищенный взгляд Егора, я понял, что он о том же думает. Что ж, тогда нам легче будет понять друг друга, дабы не слова – мысли друг друга угадывать.

Я продолжал наблюдать за Егором, а сам все думал о деле новом. Как-то все несуразно все получается. Есть в поспешности дэва что-то, что пока ускользает от разумения, что-то очень важное и такое очевидное.

На «Дарнице» мы покинули вагон, пересели в маршрутку и, по бульвару Перова, доехали до улицы Алишера Навои. Нужный мне дом находился в некотором отдалении от дороги, прилегал к небольшому парку, коих в Киеве было множество. Не смотря на то, что рабочий день в Пограничье заканчивался, люду на улице из-за дождя было немного. Мамочки не выгуливали своих отпрысков, детвора не играла во дворах. Мы почти добрались до цели, как меж домами нам навстречу вышло сразу около восьми отроков. Они громко смеялись, перемешивая свою речь матерными словесами. При этом отроки не стеснялись прикладываться к бутылям с пивом, дымить сигаретами. Интуиция клюнула мозг, предупреждая о скрытой угрозе. Чем ближе мы сходились, тем сильнее клевала моя помощница, дырявя извилины. Мне ничего не оставалось, как успокоить ее и собраться.

До отроков оставалось несколько шагов, когда они вдруг смолкли, остановились, нагло глядя на мою куртку. Мы тоже притормозили. Егор с интересом разглядывал их. До него, видно, еще не дошла серьезность положения.

Один, самый развязный, приблизился, спросил ехидно:

– Дядя, дай мобилку позвонить.

– Маме? – я сделал вид, что понимаю его.

Дружки заржали, а отрок, испросивший мобилку, повернулся к ним, криво усмехнулся, потом резко подпрыгнул ко мне, поднося к моему лицу нож. Если бы в его руках оказалось нечто серьезное, я бы еще подумал, бояться аль нет, но такой зубочисткой особого вреда не нанесешь.

– Ты не выпендривайся, дядя, а то тетя не узнает, попишу, – грозно, как ему казалось, прошипел развязный, пахнув мне в лицо перегаром.

– Кому он писать собрался? – спросил Егор, начиная кое-что соображать.

– Маме, наверное, – ответил я, легонько, одним пальцем отводя острие в сторону. – Егорушка, давно хотел спросить: чему вас в школе учили? Не покажешь?

– А то!

Отроки так ничего и не успели понять. Тот, что с ножом, смотрел на нас, как баран на новые ворота, его дружки продолжали ржать и попивать пиво, когда Егор, набрав полны легкие воздуха, начал демонстрацию. Лучше бы я справился сам, честное слово! Проще раскидать отроков за минуту, нежели двадцать секунд стоять под соловьиным свистом, пусть даже сбоку. Как сказали бы научники, свист этот состоит из звуковой волны различных диапазонов, доводящих людской мозг до обморочного состояния. Мне, тренированному богатырю, и то в невмоготу было, что уж говорить про злодеев малолетних. Их сдуло, раскидало в стороны. Сигаретки и бутыли повыпадали из ослабевших пальцев, ножичек звякнул обиженно об асфальт, а сами отроки зашлись в крике, катаясь у ног Егора и вымаливая пощады. Мне с трудом удалось прервать послушника.

– Ты чего, Егор? – я с наслаждением оторвал руки от ушей и вслушался в сладкую тишину. – С начала по-хорошему с ним надо было, ручками да ножками, кулачками да коленками, а ты сразу свистеть! Кто ж так с детьми поступает? Не хорошо.

– Виноват! – Егор снова принял вид лихой и придурковатый согласно уложениям Приказа. – Вдругорядь не повторится.

– Идем уже, блаженный.

Переступая через полубезумных отроков, мы двинулись дальше. Я, на всякий случай еще раз оглянулся, проверяясь. Недоросли, приходя постепенно в себя, поднимались на ноги, таращись нам вслед испуганными взглядами. А то! Вдругорядь десять раз подумаете, оторвыши, прежде чем разбойничать-злодейничать. И другим закажете.

В подъезд хрущевки, где жил нужный мне человек, мы вошли уже через несколько минут. Я еще раз проверился, нет ли хвоста, взошел на третий этаж и остановился у двери справа. Егор уже собирался стучать, но я остановил его, нажав на кнопку звонка. За дверью послышалось соловьиное щебетание, чьи-то шаги, и, наконец, дверь открылась. На пороге возник среднего роста и телосложения мужчина в очках и аккуратной седоватой бородкой. Волосы мужчины, длинные, седоватые, кучерявились по плечам.

– Никитушка! – мужчина обнял меня, искренне радуясь. – Наконец-то! Я уж заждался. Дело к вечеру идет, а тебя все нет да нет.

– Здравствуй, дядя Афанасий, – я тоже обнял мужчину. – Вот, товарищ мой, Егором зовут.

– Ну, проходите, не стойте на пороге.

Оказавшись в квартире, я разоблачился и сразу прошел в гостиную. Мне не раз приходилось бывать в этой квартире. Как говорят в Пограничье, она являлась нашей явкой. Здесь начинается и заканчивается каждое мое задание. Ну, почти каждое. Во всяком случае, большинство из них. Афанасий, он же доктор исторических наук Афанасий Витальевич Сизовский, был моим связным, по совместительству работая профессором в Киевском Политехническом Университете. На что способен этот человек – говорить не буду, скажу только, что отроков, попытавшихся напасть на нас, он раскидал бы не хуже меня. Да и оружием всяким владеет неплохо. А по внешнему виду не скажешь: обыкновенный интеллигентик, как говорят в Пограничье, ничего особенного.

– Вы проходите, молодой человек, – приглашал Афанасий Егора, который немного растерялся. – Вот сюда, в гостиную. Квартира небольшая, всего две комнаты, но, надеюсь, вам тут понравится. Вы располагайтесь, а я сейчас.

Егор вошел в гостиную, осматриваясь, словно в музее. Посмотреть тут было на что. Хрущевка небольшая, но обставлена со вкусом. Мебель, которую Афанасий подобрал под старину, была выдержана в стиле конца девятнадцатого века. Место ненужной посуды занимали книги, хотя компьютер, стоящий на небольшом столике возле окна рядом с телевизором, мог бы легко заменить всю эту библиотеку. Афанасий не смотрел на новшества, любил своими руками полистать страницы. По стенам вместо ковров висели картины в искусно сделанных рамках. Узнаю, узнаю работу Марьи-искусницы. Только она может так душевно подобрать цвет и узор для каждой картины персонально.