Летняя королева - Чедвик Элизабет - Страница 87

Людовик отпустил гонца, пробормотав обязательные в таких случаях фразы, но глаза его блестели.

– Теперь придется присмотреться к новому графу Анжуйскому, – вымолвил он. – Не знаю, хватит ли у молодого человека духу справиться со всеми обязанностями. Когда он прибыл во дворец вместе с отцом, мне он показался вполне заурядным юношей.

Алиенора ничего не ответила, отчасти оттого, что пыталась свыкнуться с ошеломляющим известием, отчасти оттого, что теперь оно все изменило. А еще она гадала, насколько зауряден в действительности юный Генрих.

– Франция только выиграет, если ей придется иметь дело с неопытным юнцом.

– Он очень любил своего отца, – заметила Алиенора. – Это было сразу видно, когда они приезжали в Париж. И должно быть, безутешен в своем горе.

– Как ему и положено. – Людовик отвернулся к своим придворным.

Королева под благовидным предлогом ушла к себе в спальню и уселась за письмо к Генриху, в котором рассказала, что очень скорбит, и пообещала помолиться за его отца. Она похвалила стойкость Генриха и выразила надежду лично принести ему свои соболезнования в ближайшем будущем. Тон письма не выходил за рамки вежливости, в нем не было ни одного слова, которое мог бы дурно истолковать какой-нибудь Тьерри де Галеран, – уж кто-кто, а он, несомненно, прочтет ее корреспонденцию, если подвернется случай. Королева запечатала послание и велела горничной отдать его гонцу из Анжу. Сама же налила себе вина и уселась перед камином. Она уставилась на красные угольки, думая, что если бы действительно вышла замуж за Генриха, то ей пришлось бы разыгрывать против Людовика политическую шахматную партию и привлечь на помощь все свое мастерство и удачу – иначе не выжить.

Алиенора вступила в Пуатье верхом на пятнистой кобыле, чья шкура напоминала светлую кольчугу. На ее руке в латной перчатке восседала Ла Рина, с белыми блестящими перьями. Небо сверкало голубизной, словно подсвеченное, а солнце, несмотря на подступавшую осень, припекало достаточно сильно. Королеву охватило чудесное чувство свободы и сознание того, что она наконец дома. Тем временем со всех сторон сбегались вассалы, чтобы ее приветствовать. Сначала она не увидела Жоффруа де Ранкона, но заметила в толпе нескольких баронов из Тайбура и Жанси. А потом разглядела и его, сразу узнала темные вьющиеся волосы и высокую прямую фигуру. Он повернулся, и ее сердце снова упало, когда она поняла, что это никакой не Жоффруа, а гораздо более молодой человек, чуть ли не юноша.

Он приблизился и опустился на одно колено, склонив голову:

– Мадам, отец шлет свои извинения за отсутствие и надеется увидеть вас в самое ближайшее время. Небольшое недомогание не позволило ему выехать, чтобы встретить вас, поэтому вместо него приехал я, его тезка.

Алиенора понимала, что Жоффруа не удержало бы в постели «небольшое» недомогание. Ничто, кроме катастрофы, не помешало бы ему прибыть сюда сегодня, и потому в душу закралось беспокойство. Однако она ничего не могла поделать, тем более на глазах у всех, рядом с юношей, который понятия не имел о той глубокой связи, что объединяла ее и его отца.

– В таком случае я желаю ему быстрого выздоровления и надеюсь вскоре его увидеть, – произнесла она и велела юноше подняться.

Он согласно кивнул, но Алиенора заметила сомнение в его взгляде. Они обменивались банальностями, и оба это понимали.

И снова она устроила прием в огромном зале Пуатье. Над тронами, где рядом восседали король и королева, висел шелковый балдахин, расцвеченный золотыми звездами. Ла Рина, примостившаяся на высокой подставке сбоку от Алиеноры, символизировала ее власть. Алиенора не бывала в Пуатье с тех пор, как вернулась из Иерусалима, и хотя декор зала отличался богатством, все здесь требовалось обновить. Кое-где облезла штукатурка, а после чудес Иерусалима и Константинополя убранство казалось ничтожным и провинциальным. И королева поклялась себе, что, как только освободится от этого брака, тотчас отстроит новый зал, который будет лучше представлять статус Аквитании среди королевских дворов мира.

Людовик рано отправился на покой в мрачном настроении. Алиенора заподозрила, что виной тому были ее вассалы: они приветствовали ее радостными криками, а к королю отнеслись с пренебрежением. Радость, с которой была воспринята новость о разводе, нанесла удар по гордости Людовика. Алиенора отнеслась к его ревности с юмором и презрением и теперь с удовольствием принимала придворных. Чем больше хмурился Людовик, тем больше она флиртовала, блистая остроумием и наслаждаясь властью. Она знала, что ее вассалы теперь гадают, что будет после развода. Многие уже сейчас боролись за посты кастелянов в тех крепостях, которые оставляли французские гарнизоны. Алиенору забавляли уловки баронов, жаждущих получить свой кусок пирога, но она ничего не обещала, ни на что не намекала, не готовая раздавать дары, и сохраняла осторожность. Если Жоффруа был настолько серьезно болен, как о том ходили слухи, то она не могла на него рассчитывать, вопреки надежде. Королева решила первым делом нанести визит в Тайбур.

Алиенора и Людовик прибыли в Тайбур дождливым утром в начале октября. Огромная крепость, охраняющая переправу через Шаранту, блестела, как в кольчуге, а река казалась плоским стальным листом, отражающим свинцовое небо. Дождь моросил и оседал на лице Алиеноры влажной паутиной, когда они въезжали во двор крепости. Сын Жоффруа, выехавший на день раньше, чтобы все приготовить к их приезду, сейчас поспешил навстречу гостям и увел их с дождя. Его сестры, Бургундия и Берта, также вышли к гостям со своими мужьями. Бургундия – высокая, как отец, с темно-карими глазами. Берта – пухленькая, с ямочками на щеках, обычно веселая, но сейчас притихшая перед королевой.

Большой зал был убран и украшен. В камине горел яркий огонь, пол застелен свежим тростником. Новые свечи мерцали в подсвечниках, поддерживая слабый серый свет, проникавший сквозь окна. Алиенора оглядела зал и почувствовала, как со всех сторон на нее давят воспоминания. В этом самом зале она когда-то играла в шахматы с Жоффруа, наслаждалась музыкой, танцевала с ним и его семейством. Она видела его деток в колыбельке и плакала по ним всем, когда супруга Жоффруа умерла при родах. Позже, став молодой женщиной, она уже по-другому смотрела на Жоффруа, когда тот брал ее за руку. А потом умер отец, и ее мир разрушился. В последний раз она посещала Тайбур в качестве молодой жены Людовика.

На этот раз ей с Людовиком выделили разные спальни. Не было даже видимости семейного союза. Алиенора с облегчением убедилась, что ей предоставили другую комнату, а не ту, в которой она провела свадебную ночь: спальня была маленькая, с уютными красными шторами и жаровней, прогоняющей холод от реки. Мягкий свет ламп создавал приятную атмосферу. На сундуке с откидным сиденьем выстроились книги, а сам сундук стоял там, где было больше всего света, на тот случай, если ей вдруг захочется почитать. Пока Амария помогала ей снять плащ, старшая дочь Бургундия принесла медный таз с теплой ароматизированной водой для умывания.

– Я огорчилась, узнав, что ваш отец болеет, – сказала Алиенора. – Можно ли надеяться, что ему немного лучше?

Бургундия потупилась, стараясь не расплескать воду.

– Ваш визит улучшит его состояние, мадам, – ответила она. – Он часто говорил о вашем приезде и каждый раз чувствовал себя бодрее.

Алиенора умылась и тщательно оделась: нижнее платье из тончайшего льна, изящно расшитое, а поверх – платье из зеленого шелка с широкими рукавами, украшенное изумрудами и жемчугом и подпоясанное золотым поясом с такими же камнями. Она велела Амарии убрать ей волосы в золотую сеточку и подушить запястья, шею и виски ароматизированным маслом, подаренным Мелисендой в Иерусалиме. Завершив туалет, она глубоко вздохнула, успокоилась и пошла на встречу с Жоффруа.

В зале присутствовал его сын вместе с придворными. Сам Жоффруа сидел на стуле возле окна, в самом светлом месте. Он также принарядился по случаю, выбрав расшитую тунику из темно-красной шерсти. При появлении Алиеноры он уперся руками в подлокотники и рывком поднялся.