Сокол и огонь - Райан Патриция - Страница 41

— Вы предпочли бы брачный союз без любви?

— Я бы предпочла вообще обойтись без брачного союза. Сама мысль об этом мне неприятна. Но поскольку мои пожелания не принимаются в расчет, я соглашусь на этот брак без каких-либо чувств, не говоря уже о любви. Мужчины всегда используют любовь, чтобы завладеть сердцем женщины, держать ее в узде и даже уничтожить, если им это выгодно.

До него не сразу дошел глубинный смысл этих горьких слов.

— Когда мне нужна была помощь, — продолжала она, — Райнульф пожертвовал собой ради меня и теперь я собираюсь сделать для него то же самое.

— И даже готовы ради него загубить свою дальнейшую жизнь?

— Я уже решила. Никакой «дальнейшей жизни» для меня не существует. До сих пор я жила, была счастлива и все это благодаря Райнульфу. Настала моя очередь пожертвовать собой.

Что он мог ей сказать? Что лучше расторгнуть брачный договор, чем идти на ненавистный ей союз? Тот самый брачный союз, который он же сам и устроил и от которого зависело его будущее? Поскольку в обычной жизни Торн не был склонен к самокопанию и сомнениям, то сейчас он почувствовал сильное смущение, впервые со всей откровенностью осознав свою истинную роль в ее судьбе. Одно дело Райнульф. Его выгоды от этого брака оправданы хотя бы тем, что Мартина сама чувствует себя обязанной вернуть ему его свободу. Но ему, Торну, она ничем не обязана и тем не менее он, ни секунды не колеблясь, готов обменять ее руку на свое благополучное будущее.

И что же теперь?.. А теперь он не может перестать думать о ней, не может перестать желать ее, тосковать по ней…

То, что раньше казалось таким простым, стало вдруг невероятно сложным и запутанным. Даже все его самообладание не помогало. Чувства и желания, всегда сдерживаемые и находящиеся под контролем, вдруг взбунтовались. То, что творилось внутри него, напоминало ему скованного цепью дикого медведя, который яростно кидается на свои путы, стараясь разорвать их и освободиться…

Сквозь шум дождя за окном до них донеслось отдаленное полуночное пение, фантастическое и завораживающее.

Торн посмотрел на лежащую в его объятиях женщину, такую теплую и желанную. Он чувствовал сквозь тонкую ткань простыни ее обнаженную грудь, прижатую к его груди, слышал биение ее сердца… Она все еще беспокойно подрагивала.

Находиться здесь, в такой час в ее постели! Это же почти святотатство, преступление! Он понимал, что должен немедленно покинуть комнату, но не мог; не мог оставить ее одну, испуганную и дрожащую, — это было выше его сил.

Сейчас, сейчас он поможет ей успокоиться, подождет, пока она не уснет, а потом, конечно же, уйдет. Он поднял ее тяжелую косу, снял скреплявшую ее ленточку и начал аккуратно расплетать ее волосы. Скоро она расслабилась, перестала вздрагивать, и ее дыхание стало ровным.

— Вы когда-нибудь думали о том, что такое судьба? — спросила Мартина.

— Судьба? — Его пальцы скользили по мягкому золотому шелку ее волос. Торн не нашелся что ответить.

— Вот. А я думала, — прошептала она. — Мне кажется, что судьба — это лента, длинная-предлинная золотая лента. Она вьется по нашей жизни, проходя сквозь нее, и мы поначалу даже не замечаем ее, лишь изредка видим ее отблеск то там, то здесь. И вовсе не думаем о ней, пока вдруг не обнаруживаем, что она уже обвилась вокруг нас, опутала так, что мы не в силах освободиться.

«Для столь рассудительной и рациональной женщины сказанные слова звучат чересчур образно и даже фантастически», — с улыбкой подумал Торн.

— А разве Райнульф не говорил вам о свободе воли? Кажется, это была самая первая лекция, которую он прочел мне.

Она усмехнулась:

— И мне тоже. Конечно, свобода воли существует, и поэтому тем более обидно вдруг обнаружить, что ты всего лишь пленница своей судьбы.

— Мне хочется верить, что я все-таки еще способен сам направлять свою жизнь и свою судьбу в нужное мне русло.

— Всем хочется в это верить. Но не кажется ли вам иногда, что есть какие-то другие, несоизмеримо более могущественные силы, которых вы даже не можете осмыслить, и они незаметно управляют вами?

Торн ярко представил сидящего внутри него медведя, рвущегося с цепи.

— Нет, — солгал он. Это была не совсем ложь, а скорее полуправда. Да, неодолимое чувство, которое он испытывает к Мартине, увлекает его за собой, и он не может справиться с ним. Но он не допустит, чтобы медведь вырвался на свободу, у него должно хватить сил удержать его на привязи.

— Моя мать была жертвой своей судьбы, — сказала Мартина. — Долгие годы она была пленницей своей любви к Журдену. И только смерть освободила ее. Она наложила на себя руки, и это было первое и последнее проявление ее свободной воли.

Рука Торна замерла в ее волосах, — Вы расцениваете ее самоубийство как акт свободной воли?

— Нет, я не одобряю ее. Я хочу сказать, что понимаю ее. И даже в некотором роде восхищаюсь ею. Это был для нее единственный способ освободиться от пут, и она воспользовалась им.

— В том, что она с собой сделала, нет и не может быть ничего достойного восхищения, Map… миледи. Я понимаю, что она считала себя крайне несчастной, но вы ошибаетесь, обясняя ее слабость как силу духа. Она просто сдалась, не подумав о том, что тем самым обрекает свое дитя на неизбежную гибель.

— Значит, по-вашему, это не было бы так ужасно, если бы она не несла ответственности за меня? Если бы у нее не было ребенка?

— Послушайте, ведь это не научный диспут, миледи. Не надо строить предположений. Правда заключается в том, что у нее был ребенок и она даже не задумалась о его судьбе, когда решила свести счеты с жизнью.

— Но я выжила.

— Благодаря Райнульфу. Но в вашем сердце остались глубокие, незаживающие шрамы, разве не так? Эти кошмарные сны, в которых вы находите ее мертвое тело… хорошо еще, что вы оказались достаточно сильной, чтобы не сойти с ума от всего этого.

— Самое страшное в моих снах — это даже не то, как я обнаруживаю ее мертвой, — помолчав, сказала Мартина. — Иногда мне это даже и не снится. Самое страшное — это вода. Во сне она превращается в кровь. В озеро крови… — Она вздрогнула и обвила его руками. — С того момента вода приводит меня в ужас, я боюсь ее. Будучи ребенком, я плавала постоянно, но теперь уже много лет ни разу не входила в воду.

— И все же вы прыгнули в воду, когда это потребовалось для того, чтобы спасти Эйлис.

— У меня просто не было выбора.

— Нет, у вас был выбор. Вы могли отступить, поддаться сидящему в вас страху и позволить ей погибнуть, но вы не сделали этого. Вы призвали на помощь всю свою волю, преодолели страх и спасли ее.

Она задумалась над его словами и глубоко вздохнула.

— Вам надо снова поплавать, — сказал Торн, — просто так, ради удовольствия.

— Я боюсь, — прошептала она.

— Страх для того и существует, чтобы побеждать его. — Он гладил ее по голове, массируя пальцами ее кожу. — Вы должны поплавать.

— М-м-м.

— Вы должны.

— М-м-м, — она слегка напряглась под его рукой.

— Обещайте мне, что вы сделаете это.

— Хм-м?

— Скажите, что как-нибудь пойдете и поплаваете. Это важно. Преодолев страх один раз, вы сможете и дальше поступать в соответствии с вашей волей. Обещайте мне!

— Да-да, обещаю, — пробормотала Мартина.

— Вы просто соглашаетесь, чтобы отделаться от меня. — Торн недоверчиво усмехнулся.

Она не ответила, уютно сворачиваясь подле него клубочком, теплая и полусонная.

Сквозь сон она услышала чей-то смех. Мартина открыла глаза. Кто-то лежал в кровати рядом с нею. Она вдохнула знакомый и терпкий мужской запах.

Торн!

Голоса приближались. Кто-то оживленно переговаривался, смеясь.

— Что там… — начала было она.

Торн зажал ей рот рукой. Она увидела его глаза в призрачном свете догорающего светильника, в них было предостережение. Она кивнула, и он убрал руку.

— Это Райнульф и Мэтью, — наклонившись к ее уху, фошептал он. — Они вернулись, когда вы спали. Они идят там, в зале, и беседуют. Поэтому я не мог уйти из вашей спальни незамеченным.