Собрание сочинений в 12 т. Т. 11 - Верн Жюль Габриэль - Страница 43

- Да, через сутки, - ответил Брокс. - Так положено по расписанию.

- Ты, что ли, отвезешь меня в Ригу?…

- Я, Пох.

- Клянусь святым Михаилом, хотелось бы мне уже быть дома… вместе с тобой, конечно!

- Вместе со мной, Пох?… Ты очень любезен!… Но почему такая спешка?…

- Потому что я хочу пригласить тебя, Брокс.

- Меня?

- Тебя. И если ты любишь хорошо выпить и закусить в приятной компании - это должно прийтись тебе по душе.

- Вот как! - удивился Брокс, облизываясь. - Кто же сам себе враг, кто же этого не любит? Речь идет об обеде?…

- Лучше, чем об обеде! Это будет настоящий свадебный пир.

- Свадебный?… - воскликнул кондуктор. - А с чего бы это вдруг меня пригласили на свадебный пир?…

- Потому что ты лично знаком с женихом.

- С женихом?…

- И с невестой тоже!

- Ну, коли так, - ответил Брокс, - я принимаю приглашение, даже не зная, кто эти будущие супруги.

- Сейчас узнаешь.

- Погоди, Пох, хочу сказать тебе заранее, что это прекрасные люди.

- Еще бы… прекрасные люди. Ведь это я - жених.

- Ты, Пох?!

- Да, я. А невеста - моя милая Зинаида Паренцова.

- О, прекрасная женщина!… Правду говоря, не ожидал я этого…

- Тебя это удивляет?…

- Нет, что ты! Вы составите славную пару, хотя тебе и стукнуло пятьдесят, Пох…

- Да, а Зинаиде сорок пять, Брокс. Ничего не поделаешь, наше счастье будет короче, вот и все! Эх, дружище, любишь-то - по своей воле, а женишься - когда возможно. Мне было двадцать пять лет, когда я полюбил Зинаиду, а ей двадцать. Но у нас обоих вместе не было и ста рублей! Пришлось подождать, пока я сколотил небольшой капиталец, да и она, со своей стороны, накопила подходящее приданое. Мы порешили объединить наши сбережения… И вот теперь деньги у нас в кармане. Ведь в Лифляндии бедные люди чаще всего так поступают!… Оттого, что ждешь много лет, только крепче любишь, да и за будущее нечего опасаться.

- Твоя правда, Пох.

- У меня теперь хорошее место в банке Иохаузенов - пятьсот рублей в год. После свадьбы братья обещают мне прибавку. Да и Зинаида зарабатывает столько же. Вот мы и богаты… по-своему, конечно!… Правда, у нас нет и четверти того, что у меня сейчас в сумке…

Пох запнулся, бросив подозрительный взгляд на неподвижно сидящего спутника, который, казалось, спал в своем углу. Никак он сболтнул лишнее!…

- Так-то, Брокс. По-своему богаты! - повторил он. - Поэтому, думается мне, Зинаиде лучше всего на наши сбережения купить мелочную лавочку!… Кстати, в гавани продается как раз такая…

- Ну, а я обещаю посылать тебе много покупателей, дружище Пох! - воскликнул кондуктор.

- Спасибо, Брокс, заранее спасибо! Я от тебя другого и не ожидал. Зато какое место я тебе приготовил на пиру!

- Какое?

- Недалеко от новобрачной. Увидишь, как Зинаида еще будет красива в подвенечном платье, с миртовым венком на голове, с ожерельем на шее - подарком госпожи Иохаузен.

- Верю тебе, Пох, верю!… Такая хорошая женщина не может не быть красивой. Когда же торжество?

- Через четыре дня, Брокс, шестнадцатого числа… Вот почему я и говорю: поторопи ямщиков. За стаканчиком-другим - не постою!… Пусть хорошенько погоняют лошадей!… Ведь твоя карета везет жениха, нельзя же, чтобы он чересчур состарился в дороге.

- Еще бы! Зинаида отказалась бы тогда от тебя!… - смеясь, ответил веселый кондуктор.

- Эх, какая это замечательная женщина! Будь я на двадцать лет старше, она и тогда пошла бы за меня!

Задушевный- разговор банковского артельщика с приятелем Броксом, смена лошадей, подкрепляемая каждый раз стаканчиком шнапса, делали свое дело, и путешественники быстро и незаметно оставляли за собой перегон за перегоном. Никогда рижская почтовая карета не катила с такой скоростью.

Пейзаж не менялся. Все те же необъятные равнины, откуда летом доносится крепкий запах конопли. Дороги, проложенные большей частью телегами и повозками, содержались неважно. Иногда приходилось ехать опушкой леса. Попадались все те же древесные породы: клен, ольха, береза и стонущие под порывами ветра ели. На дороге и в полях встречалось мало людей. Суровая на этих широтах зима только-только кончалась. Благодаря понуканиям Брокса карета неслась, нигде не задерживаясь, от села к селу, от деревни к деревне, от станции к станции. Опоздания не предвиделось. От ветра тоже большой беды не было, так как он дул в спину.

Когда меняли лошадей, банковский артельщик и кондуктор выходили поразмяться, но незнакомец ни разу не покидал своего места. Он только пользовался случаем, чтобы выглянуть наружу из дверцы кареты.

- Не больно он поворотлив, наш спутник! - твердил Пох.

- Да, и не больно-то разговорчив!… - ответил Брокс.

- Не знаешь ли ты, кто это?

- Нет… Я даже не разглядел, какого цвета его борода!

- Придется ему все же открыть лицо, когда в полдень будем обедать на станции…

- Быть может, он такой же едок, как и говорун! - возразил Брокс.

Сколько жалких деревушек повстречали они по дороге, прежде чем достигли села, где карета должна была остановиться в обеденный час. Сколько захудалых хижин, ветхих бедных лачуг с покосившимися ставнями, с зияющими щелями, куда врывался суровый зимний ветер, промелькнуло по пути! А между тем лифляндские крестьяне - крепкий народ: мужчины с жесткими всклокоченными волосами, женщины в лохмотьях, босые дети с перепачканными руками и ногами, как у беспризорного скота. Несчастные мужики! Летом они страдают в своих лачугах от жары, зимой - от холода и в любое время от дождя и от снега. Что же сказать о их пище? Черный хлеб с мякиной, слегка смоченный конопляным маслом, ячменная и овсяная похлебка и лишь изредка кусочек сала или солонины! Что за жизнь! Но они привыкли к ней и не знают, что такое роптать. Да и что толку роптать?…

В час пополудни во время остановки путешественники нашли довольно приличную харчевню, где им подали сытный обед: суп из молочного поросенка, огурцы, плавающие в миске с рассолом, большие краюхи так называемого «кислого» черного хлеба (о белом хлебе нечего было и мечтать), кусок семги, выловленной в водах Двины, свежее сало с овощами, икру, имбирь, хрен и столь необычное на вкус брусничное варенье. Все это запивалось чаем, который течет здесь в таком изобилии, что его хватило бы на целую прибалтийскую реку. Словом, прекрасный обед, который привел Брокса и Поха на весь день в благодушное настроение.

Что касается другого пассажира, то обед, казалось, не изменил его угрюмого нрава. Он велел подать себе отдельно в темном углу харчевни и лишь чуть-чуть приподнял капюшон, так что можно было заметить клочок седеющей бороды. Напрасно банковский артельщик и кондуктор пытались его разглядеть. Поел он поспешно, ничем не запивая, и задолго до остальных вернулся на свое место в карете.

Поведение незнакомца возбуждало любопытство его спутников, в особенности Поха, весьма раздосадованного тем, что ему не удалось выжать из этого молчальника ни одного слова.

- Мы так и не узнаем, кто этот человек?… - спросил Пох.

- Я тебе скажу, кто он, - ответил Брокс.

- Ты его знаешь?

- Да! Это пассажир, заплативший за проезд, с меня и этого достаточно.

Еще не было двух, когда тронулись снова в путь, и карета быстро покатила по дороге.

- Эй, вы, голубчики! Вперед, ласточки! -ласково прикрикнул ямщик, и под щелканье его кнута лошади помчались во всю прыть.

Должно быть, запас новостей Поха истощился, так как беседа его с кондуктором становилась все более вялой. Да и отяжелел он, видно, после плотного обеда. Голова его была затуманена парами водки, и он вскоре начал клевать носом, как говорят о человеке, одолеваемом сном, когда голова его болтается из стороны в сторону. Не прошло и четверти часа, как Пох погрузился в глубокий сон. Должно быть, в грезах ему являлся милый образ Зинаиды Паренцовой.

Между тем погода ухудшалась. Тучи опускались все ниже к земле. Карета к этому времени въехала на болотистую равнину, весьма мало пригодную для прокладки проезжей дороги. По зыбкой земле струились многочисленные ручейки, которыми изборождена северная часть Лифляндии. В топких местах пришлось устлать дорогу кое-как обтесанными бревнами. Проезд в карете по едва пригодной даже для пешехода дороге был очень труден. Многие из этих плохо уложенных бревен, лишь одним концом упиравшихся в землю, шатались и раскачивались под колесами кареты, скрипевшей, как старое железо.