Смерть в театре (сборник) - Пентикост Хью - Страница 54

— С удовольствием,— сразу согласился Шанс,— ну а потом?

— Когда мы приехали в Нью-Йорк, я позвонил Анне и сразу же ей все рассказал. Она буквально обезумела от страха и умоляла не приводить Шарон домой, а сначала осторожно подготовить Люси. У нее самой появился новый поклонник, правда, еврей, но, как говорят, весьма симпатичный.

— Обычное отношение,— сухо сказал Шанс.

— Прошу извинить меня,— заторопился Джеф,— наверное, так говорить невежливо, но я сейчас так нервничаю, что не отдаю себе отчета в собственных словах. Этого человека зовут Джералд Браун. Он врач-психиатр, у него несколько печатных работ.

— Да, у него великолепные книги об искусстве, живописи и театре,— сказал Шанс.— Удивительно эрудированный человек.

— Завтра под вечер он представится советнику. И если в этот момент появлюсь и я, го наверняка все испорчу Анне...

Шанс покачал головой.

— Но все же я-то тут при чем?

— Надо выиграть время и найти наиболее благоприятный момент для нас всех... Люси на репетиции?

— У нас два дня отдыха. Труппа устала. Мы возобновим работу с понедельника.

— Вы же знаете, как много зависит от настроения Люси, от того, в ударе она или нет... Если вы познакомитесь с Шарон и согласитесь с моим планом, в чем я почти не сомневаюсь, то после того, как пройдет первый шок, вы сумеете замолвить за меня словечко...

Симпатичное лицо Шанса озарилось улыбкой.

— Если все, что вы говорите, Джеф, правда, а надо признаться, вы объяснили то, что до сих пор мне было непонятно, то взрыв произойдет до того, как вы успеете и пальцем шевельнуть. Конечно, я с радостью вам помогу, но действовать придется крайне деликатно. Должен сказать, что в лице доктора Джералда Люси натолкнулась на крепкий орешек, который сразу не раскусишь и не перебросишь с руки на руку, как тебе заблагорассудится. Он привык обуздывать самых агрессивно настроенных маньяков, это его профессия!

Дом Тауэрсов был выстроен в самом начале Пятой авеню в 1882 году Хамзи Тауэрсом, железнодорожным королем. В него он привез семнадцатилетнюю жену, и с тех пор Ада Тауэрс занимала все те же комнаты. И все то же вязаное покрывало лежало на большой кровати с резными столбиками. Семьдесят семь лет назад к этому ложу подвел новобрачную Хамзи Тауэрс. Это было летним вечером. Он снял с нее кружево свадебного наряда и овладел молодой женой.

Многие браки того поколения представляли собой результат бессмысленного сексуального тяготения друг к другу, в итоге на свет появлялось множество хрупких и слабовольных мужчин и женщин, которые становились постоянными посетителями самых подозрительных домов столицы.

Брак Хамзи и Ады Тауэрс стал исключением в этом отношении по многим причинам. Хамзи не был ни дикарем, ни грубияном, и Аду вряд ли можно назвать обычной женщиной. Несколько месяцев она не могла опомниться от неприятных ощущений ее первой брачной ночи, тогда как Хамзи было достаточно нескольких часов, чтобы понять: он вел себя по-свински по отношению к девушке, которую по-настоящему любил. Ада не стала задумываться — скотина ее муж или нет. Ее гораздо больше интересовало, почему она так плохо подготовлена к тому, чего он ждал от нее, и любил ли он ее несмотря на проявленную грубость.

Хамзи дальше повел себя умнее: насколько мог нежно попросил у нее прощения и объяснил своей девочке-жене то, чего ей никто не удосужился рассказать до свадьбы. Он всячески выказывал ей свою любовь, стараясь избегать всего того, что ее пугало. Они продолжали спать вместе, но лишь через три месяца сблизились вновь.

Это был счастливый и нежный союз людей, настолько близких по своим взглядам, что его можно было назвать исключительным.

Дело Хамзи процветало, жили они в роскоши. У них были общие интересы, они смеялись и радовались вместе, переживали вдвоем горести, отыскивая во взаимной любви и доверии друг к другу утешение, которое скрашивало их жизнь, и средство, которое исцеляло их раны. Однако с горем они столкнулись с самого начала. Первый ребенок появился на свет мертвым, второй умер от скарлатины в первые же месяцы жизни и только в двадцать четыре года Ада родила крепкого и здорового сына Дарвина.

В целом Дарвин был неглуп, но ему не хватало той деловой хватки, которой так отличался его отец. Он обладал совершенно иным складом ума, превосходной памятью, элегантными манерами и чистым, музыкальным голосом. Дарвин закончил юридический факультет университета, и перед ним открывалось обеспеченное будущее.

— На мой взгляд, он излишне мелочен и пунктуален,— как-то сказал Хамзи Тауэрс своей жене.

— Любовь моя, я не знаю никого, равного тебе,— совершенно искренне ответила Ада.

Среди этого безмятежного счастья единственной драмой, которую ей пришлось пережить одной, была смерть самого Хамзи на «Луизитании», когда он плыл в Европу, чтобы выполнить поручение президента Вильсона, связанное с экономическими вопросами. Аде тогда исполнилось пятьдесят лет. Она утратила смысл жизни и так и не обрела сто в последующие сорок четыре года!

Узнав о гибели мужа, Ада потеряла создание, долго и опасно болела, а с постели поднялась глухой. Ее лечили лучшие врачи, но какие бы новейшие средства ни применялись, последними словами, услышанными Адой, были те, которые извещали ее о смерти Хамзи. Она продолжала спать в большой супружеской постели и, натягивая на себя одеяло, всем существом тосковала но Хамзи. Она больше не слышала пи, шума улицы, ни шагов сына, ни смеха внучек. Зато для нее постоянно звучал голос ее возлюбленного Хамзи, который, прижимая ее к себе, повторял только одно слово: дорогая, дорогая, дорогая...

Визит доктора Джералда Брауна к Тауэрсам в одно из воскресений того августа имел отголоски, которые не мог предвидеть Джеф Хандлей.

Джералд Браун был последним и весьма серьезным претендентом на руку Анны Тауэрс. Его выдвинули руководить психиатрической клиникой при университете, председателем Административного совета которого был советник Дарвин Тауэрс. Именно от него зависело, получит ли Браун данный пост. Поэтому Анна волновалась вдвойне и чувствовала себя в известной мере ответственной за все, что должно было произойти, и за все те помехи, которые могли препятствовать осуществлению планов ее поклонника.

Если бы ее отец и Люси совершенно не знали этого человека, тогда его назначение полностью зависело бы от его качеств как специалиста, которые уже помогли ему получить единогласную поддержку у остальных членов Совета. Но Анна понимала, что в решающую минуту, при тайном голосовании, советник без труда сумеет склонить чашу весов в противоположную сторону. Для этого достаточно будет желания Люси. Поэтому Анна предпочла бы, чтобы знакомство Брауна с членами ее семьи произошло уже после того, как он будет проведен в Совет университета. Но, к сожалению, советник, вернее, Люси, думали иначе. И Анна не могла не переживать из-за того, что одновременно решаются два таких серьезных вопроса. Об этом она сказала Джералду.

— Подумаешь! — воскликнул Джералд, целуя ее.— Конечно, мне было бы приятно получить этот пост в университете, но если меня не назначат, я буду жить так, как жил до сих пор. Вы для меня гораздо важнее соображений карьеры, моя дорогая, и мы поженимся независимо от желания вашего отца и вашей странной сестры. Обещаю вам держаться во время этого чаепития со всем блеском и терпением, которые мне пришлось выработать для приемов в высшем свете. Забудьте страхи и не терзайтесь напрасно сомнениями, все будет хорошо.

Никогда еще Анна Тауэрс не пыталась состязаться со своей сестрой, признавая ее превосходство в смысле красоты, обаяния, умения очаровать мужчин и того магнетизма, который в последнее время стали называть «сексапильностью».

У Анны были скорее мальчишеские манеры, угловатая непосредственность и живость, но они ей очень шли. Невзирая на ее излишне строгие костюмы, исключительная женственность чувствовалась в ее легкой походке, в чуть насмешливом разговоре, поэтому надетая ею на себя маска никого не обманывала.