Кривой дом (сборник) - Кристи Агата - Страница 53

Постепенно я понял причину его всегдашнего плохого настроения. Его болезнь оказалась не только страшным испытанием — она в корне изменила его жизнь, лишив ее всякого интереса.

— В следующем семестре я был бы уже в одиннадцатом классе. Хватит сидеть дома и готовить уроки с сопливой девчонкой. Ей ведь всего двенадцать лет.

— Но у вас разная программа?

— Ну конечно. Она не проходит латынь и математику, но кому же приятно делить учителя с девчонкой!

Я попытался успокоить его мужскую гордость, заметив, что Жозефина очень развита для своих лет.

— Вы так думаете? А я считаю, что она ужасно тупая. Она просто помешана на детективных романах, повсюду сует свой нос и все записывает в свою черную книжечку. Делает вид, что очень много знает. Просто глупый ребенок — вот кто она,—-высокомерно заявил Юстас.— Во всяком случае, девчонки не могут быть сыщиками,— продолжал он,— я так ей и сказал. Она, конечно, взбесилась. Я думаю, мама права: чем раньше Дефо отправят в школу, тем лучше.

— А ты не будешь скучать без нее?

— Нет конечно! Боже мой! Этот дом невозможен! Мама вечно мотается в Лондон, заставляет драматургов заново писать пьесы для нее и поднимает ужасный шум из-за всяких пустяков. Папа запирается в своей комнате с книгами и иногда даже не слышит, когда к нему обращаются. Не понимаю, почему небо наградило меня такими родителями. А мой дядя Роджер — он всегда такой сердитый, что даже страшно. С тетей Клеменс полный порядок — она никогда не пристает, но я часто думаю, что у нее не все дома. Тетя Эдит неплохая, но очень старая. Конечно, после приезда Софьи стало немного лучше, но она тоже бывает колючей. Странная семейка, правда? Имеют мачеху, которая по возрасту годится в сестры. Чувствуешь себя круглым дураком.

Я хорошо понимал его. Я еще помнил свою обостренную чувствительность в этом возрасте.

— А как насчет дедушки? Ты любил его?

Лицо Юстаса приняло странное выражение.

— Дедушка был явно антиобщественным элементом.

— В каком смысле?

— Он ничем не интересовался, кроме наживы. Лоуренс говорит, что это очень плохо. Кроме того, он был ужасным индивидуалистом. Такой человек должен был уйти, как вы думаете?

— Ну,— сказал я резко,— од и ушел.

— Вот и хорошо. Не хочу быть желчным, но ведь нельзя получать удовольствие от жизни в таком возрасте.

— А разве он не получал?

— Он не мог... Во всяком случае, ему пора было уйти. Он...

В этот момент в комнату вошел Лоуренс. Он начал возиться с книгами, но мне показалось, что он поглядывает на меня. Потом взглянул на часы и сказал:

— Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы и так потеряли слишком много времени.

— О’кей, сэр.— Юстас неторопливо направился к двери и вышел, насвистывая.

Лоуренс Браун кинул на меня быстрый взгляд, облизнул губы. Я был уверен: он вернулся только для того, чтобы поговорить со мной. Делая вид, что ищет какую-то книгу, он спросил:

— Ну как, они продвигаются?

— «Они»?

— Полиция.

Его нос дергался, руки дрожали. Мышь в ловушке, подумал я.

— Они не посвящают меня в свои секреты.

— О, я думал, что ваш отец — полицейский офицер.

— Да, но, естественно, не разглашает служебные тайны.

— Значит, вы не знаете... что... если...— Его голос замер.— Они не собираются произвести арест?

— Насколько я знаю, нет. Но я могу и не знать.

Он нервно заговорил:

— Вы не представляете себе, что это такое... Постоянное напряжение... Не знаешь, что... Я хочу сказать, они приходят и уходят... задают вопросы, которые явно не относятся к делу...

Он замолчал. Я спокойно ждал. Хочет говорить — пусть говорит.

— Вы были здесь, когда инспектор высказал свое чудовищное предположение? Насчет миссис Леонидас и меня... Это чудовищно! Чувствуешь себя таким беспомощным! Нельзя помешать людям придумывать всякие гадости. Только потому, что она была намного моложе мужа... У них грязные мысли. Я чувствую, что это заговор.

— Заговор? Интересно!

— Понимаете, семья мистера Леонидаса всегда держалась со мной очень высокомерно. Они презирали меня, смотрели на меня сверху вниз только потому, что богаты. Что я для них? Учитель. Да, я не воевал, но я всегда следовал своим убеждениям. Я считаю, что война — это величайший грех. Надо мной всегда смеялись. Однажды я кинулся в горящий дом, где оставалась женщина. Но сразу заблудился в дыму и потерял сознание. Пожарники с трудом нашли меня. Я слышал, как они говорили: «Мы бы справились и без этого дурака». Мне не стоит пытаться — все равно все против меня. Кто-то убил мистера Леонидаса, чтобы погубить меня.

— А что вы думаете о миссис Леонидас?

Он стал менее похож на мышь — больше на мужчину.

— Миссис Леонидас — ангел. Ее нежность и доброта к старику мужу были просто удивительны. Считать ее убийцей — смехотворно. И тупоголовый инспектор не понимает этого.

— В его картотеке много дел о молодых, нежных женах, отравивших своих престарелых мужей...

— Круглый идиот ваш инспектор,— сказал Лоуренс сердито.

Он подошел к книжному шкафу. Я решил, что ничего больше от него не узнаю, и медленно вышел из комнаты.

Когда я шел по коридору, открылась какая-то дверь и прямо на меня вывалилась Жозефина. Ее лицо и руки были перепачканы, на одном ухе висела паутина.

— Где ты была, Жозефина?

Я заглянул в приоткрытую дверь. Несколько ступенек вели на чердак, где стояли какие-то канистры.

— Вы не видите?

— Что ты там делала?

— Занималась розыском.

— Что можно искать на чердаке?

На это Жозефина ответила:

— Мне надо помыться.

— Я бы сказал, просто необходимо.

Жозефина исчезла в ближайшей ванной. В дверях она бросила:

— Я считаю, пора бы случиться следующему убийству. А что вы на это скажете?

— Что ты мелешь, Жозефина?

— А в книгах к этому времени всегда происходит еще одно убийство. Кто-то кого-то убирает с дороги раньше, чем тот успеет рассказать то, что знает.

— Ты читаешь слишком много детективных историй. В жизни так не бывает, а если в этом доме кто-то что-то и знает, то пока не собирается никому ничего рассказывать.

Ответ Жозефины .был приглушен шумом воды.

— Иногда они и сами не подозревают о том, что что-то знают.

Я даже заморгал, стараясь понять смысл этих слов. Затем, оставив Жозефину мыться, спустился вниз.

На лестнице я встретил Бренду. Она, подойдя, положила руку мне на плечо.

— Ну?

— Ничего,— покачал я головой.

Бренда тяжело вздохнула.

— Я ужасно боюсь, Чарльз.

Я жалел ее и хотел успокоить, отчетливо представляя себе ее одиночество в этом враждебном окружении. Кто был на ее стороне? Браун? Но он слабее ее. Разве можно опереться ка него в трудную минуту? Я хотел помочь ей, но что я мог сделать? Кроме того, у меня было чувство, что глаза Софьи с упреком наблюдали за мной. Я вспомнил, как Софья сказала: «Итак, она вас уже прибрала к рукам». Софья не видела, вернее, не хотела видеть отчаянного положения Бренды. Одна, без всякой поддержки, подозреваемая в убийстве...

— Следствие назначено на завтра,— сказала Бренда.— Что же будет?

— Ничего. Вам нечего беспокоиться. Следствие обяжет полицию продолжать поиски. Вероятно, газеты поместят соответствующую информацию. До сих пор ведь ничего не сообщали о насильственной смерти мистера Леонидаса. Видимо, его семья обладает очень большим влиянием. Но после следствия поднимется шумиха. Вы должны быть готовы к этому.

— Газетчики — это страшно.

— Будь я на вашем месте, Бренда, я бы не давал никаких интервью. И знаете, вам следует взять адвоката...

Она пришла в дикий ужас.

— Нет-нет, не в этом смысле. Но ведь кто-то должен защищать ваши интересы, наставлять вас, советовать вам. Понимаете, вы очень одиноки...

Она сжала мою руку.

— Да. Вы все понимаете. Вы очень помогли мне, Чарльз. Очень...

Я спустился по лестнице с приятным чувством удовлетворения.