Маршал Советского Союза. Трилогия - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 2

– А… – затянул ухмыльнувшийся Петрович, – так ты об этом. А я уж грешным делом подумал, что наш бравый маршал смерти испугался.

– Смерти? – Николай Васильевич улыбнулся. – Если бы только можно с ней договориться, чтобы всю эту мерзость исправить. Если бы только можно… – покачал он головой. – Кто же знал?

– Василич, что с тобой? Неужели эти каракули мерзопакостные тебя так расстроили? – взволнованно спросил Петрович.

– Нет, что ты. Это так… мусор, – сказал Николай Васильевич и поиграл желваками. – Мне больно и тошно сейчас жить. Понимаешь?

– Все переживаешь из-за Советского Союза? Не перегорел? – спокойно и внимательно спросил резко подобравшийся Петрович, превратившийся в несколько мгновений из старика в старого солдата с цепким и тяжелым взглядом.

– И никогда не перегорю, – ответил мгновенно протрезвевший и ставший таким же старым солдатом Николай Васильевич. – Я никогда этого не прощу ни себе, ни им.… Никогда.

– Остынь. Что сделано, то сделано. Нам с тобой поздно браться за оружие. – Петрович взял Агаркова за плечо. – Наша война закончилась. – Так они и стояли минуту, смотря друг другу в глаза.

– Нет, – наконец покачал головой Агарков, – она закончится только с нашей смертью. Она вот тут, – постучал он себя по груди. – Вот тут. И как мне жить после того, что произошло в девяносто первом? И в девяносто третьем? – Он сел на диван, нахмурился, а потом выдал на русском командном языке все, что он думает о политике пробравшихся во власть авантюристов и предателей. Грубый и цветистый мат старого солдата минут десять лился нескончаемой рекой, превращаясь в своеобразную исповедь, безжалостно дерущую по живому все, что прикрывалось ширмой стеснения и приличия.

– Василич, пойду я, пожалуй, – сказал сильно расстроившийся Петрович. – Слишком больно ты говоришь.

– Что на душе, то и говорю… – пробурчал Агарков. – Надоело оправдываться. Тошно… безумно тошно. Не в моем возрасте политесы разводить.

– Зря ты так. И тебе и мне нужен покой. Зачем умирать с такой злобой внутри? Не страшно?

– Мне? – Агарков повернулся и посмотрел в глаза своему старому приятелю, от чего тот вздрогнул. Никогда в своей жизни Петрович не видел столько боли, страдания и злобы в одном взгляде…. Никогда. – Нет. Мне просто обидно, что даже душу продать некому, чтобы избавить свою Родину от этого позора….

Петрович ушел молча, а Николай Васильевич, выпив стакан водки для успокоения нервов, лег спать. Слишком уж он разволновался.

Агарков умер утром следующего дня – 26 декабря 1993 года. Нервы, водка и плохая погода оказались непосильным сочетанием для изношенного сердца. Николай Васильевич ушел во сне, но переполняющие все его естество эмоции не дали его душе упокоиться с миром. Настоящий солдат никогда не возвращается с войны, даже если кто-то умудрился договориться о перемирии и прямо сейчас не стреляют. Война всегда с ним – в его душе. Николай Васильевич ошибся только в одном – солдаты не уходят с войны даже после своей смерти. Они не желают покоя и мира. Никогда не успокаиваются. И Вселенная иногда идет навстречу таким душам, давая им второй шанс. Пусть даже и в несколько извращенной форме.

Часть 1

«Смерть – это только начало»

Глава 1

21 ноября 1935 года. Москва. Дом на набережной. Квартира Тухачевского.

– Михаил Николаевич уже спит. Он очень устал. У вас что-то срочное? – как сквозь туман донеслось до Агаркова.

– Нет, нет, мы, пожалуй, зайдем завтра. Будить не нужно, пускай отдыхает, – произнесли смутно знакомые голоса, после чего послышались шаги и звуки закрываемой двери.

Николай Васильевич резко и глубоко вздохнул, выгибаясь всем телом, и открыл глаза.

В комнате было прохладно, свежо и темно. Он огляделся. Из-за плотно занавешенных окон в помещении стоял густой мрак, из которого зрение выхватывало лишь отдельные фрагменты обстановки. Комната была совершенно незнакома, как и запахи. С улицы доносились звуки дождя и… автомобилей, движущихся по асфальтированной дороге.

– Что за чертовщина, – подумал старый маршал и, решительно встав с дивана, пошел к выключателю. – Стоп. Откуда я знаю, что выключатель здесь? – пронеслась в его голове очередная мысль. – Я же эту комнату вижу в первый раз… или не в первый? – Но он все же решил проверить и привычным движением руки протянулся к небольшой эбонитовой коробочке с рычажком, прикрученной к стенке. Щелкнул переключателем. Загорелся несколько тусклый электрический свет, освещая окружающую его тьму. – Странные обои, – вновь пронеслась мысль в голове у Николая Васильевича.

– Дорогой, ты уже проснулся? – раздался женский голос из-за двери. Он вызывал приятные эмоции и чувство какой-то близости. Николай Васильевич попытался сообразить, где он и что вообще происходит… – Дорогой, ты меня слышишь?

– Да. Я еще полежу немного, – ответил Агарков, пытаясь потянуть время и осмотреться. Каждая секунда была на счету, по крайней мере, чувство опасности просто раздирало Николая Васильевича противоречивыми эмоциями. Но разобраться с ситуацией ему не дали. Дверь открылась, и в комнату вошла миниатюрная женщина с черными волосами и живыми глазами. – Нина, – не то спросил, не то заявил Николай Васильевич. Для него эта женщина была чужой, однако смутные чувства и эмоции накатывали из глубины сознания. Нет, он ее не любил, но…

– Миша, что с тобой? – запричитала эта незнакомая женщина. – На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Нет, что ты, – сказал Агарков, понимая, что у него на лбу выступил холодный пот, а голова кружится. В голове поднимался дикий вихрь незнакомых мыслей, чужих воспоминаний… Чужих?! Николай Васильевич замотал головой, сделал несколько шагов вперед, аккуратно подвинув с прохода эту знакомую незнакомку. Вышел в коридор. Сделал шаг. Взглянул в зеркало и, увидев там отражение надменного и холеного лица азартного авантюриста и властолюбца, одновременно чуждое и ненавистное и в то же время – обыденно-знакомое, постоял, покачиваясь, несколько секунд с выражением искреннего, неподдельного ужаса. А затем мутный вихрь в голове рывком поднялся выше и накрыл сознание. Николай Васильевич – или уже Михаил Николаевич – рухнул на пол.

Интерлюдия.

– Что с ним? – щебетал знакомый голос незнакомки, едва прорывающийся сквозь толщу потока информации и эмоций, который крутился вихрем вокруг сознания Николая Васильевича.

– Ничего страшного. Нина Евгеньевна, не переживайте вы так. С ним все нормально. Просто высокая температура. По всей видимости, Михаил Николаевич где-то простудился, вот и плохо стало. Пускай полежит немного. Думаю, поутру придет в себя, а там уж и меня вызывайте.

Глава 2

26 ноября 1935 года. Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

– Врачи говорят, что Михаил Николаевич уже идет на поправку.

– И чем вызвано плохое самочувствие товарища Тухачевского? – задумчиво пыхтя трубкой, спросил товарищ Сталин.

– Врачи разводят руками. Внезапное повышение температуры. Холодный пот. Потеря сознания. В течение первых суток была дважды зафиксирована остановка сердца. Кратковременная. Но при этом никакой инфекции не обнаружено, следов алкоголя или отравления тоже. Михаил Николаевич смог очнуться только несколько часов назад и пока еще очень слаб. Плохо узнает людей. По заявлению Нины Евгеньевны он совершенно переменился характером. Стал спокоен. Вдумчив. Молчалив.

– Когда товарищ Тухачевский поправится?

– Медики очень осторожны в прогнозах, товарищ Сталин. Впрочем, если Михаил Николаевич будет чувствовать себя хорошо, его могут выписать через три-четыре дня. Но не раньше, поскольку опасаются рецидива.

– Хорошо, вы можете идти, – кивнул Иосиф Виссарионович и продолжил свое чтение.

Глава 3

28 ноября 1935 года. Москва. Отдельная палата одной из московских больниц. Раннее утро.