Начало Игры - Раевский Андрей - Страница 18

— Вся ночь впереди. У него полно времени. — Сфагам вернулся к очагу. — Это конечно глупо, но постарайся успокоиться. Твой страх ему только в помощь.

— Тогда расскажи ещё что-нибудь.

— О чём же тебе рассказать? — голос Сфагама стал мягче.

— Ну, если о приключениях тебе неинтересно…тогда расскажи мне про учителя и ученика.

Монах задумчиво шевелил кочергой поленья в очаге. Отблески пламени играли светом и тенью на его спокойно-сосредоточенном лице.

Гембра залезла на стул с ногами и обхватив руками колени, положила на них подбородок, приготовившись слушать. Огненные блики плясали в её огромных чёрных глазах.

Глава 8

Вот уже много дней над хижиной отшельника шёл дождь. — начал свой рассказ Сфагам. Нескончаемые потоки воды, как будто, хотели смыть её с высокого уступа горы, испытывая на прочность ветхую крышу. Отшельник сидел неподвижно возле маленького окошка и с самого утра молча вглядывался в бездонный шумящий туман, пронизанный водяными нитями.

— Послушай, — сказал он ученику. — Четыре дня мой дух будет витать в созерцании иных пределов. Я оставляю моё тело на твоё попечение. Ты должен всё время находиться рядом и следить, чтобы оно не стало добычей чуждых сил. Ты знаешь, как это делать. Если вдруг тебе надо будет во что б это ни стало отлучиться — сожги тело, но ни в коем случае не оставляй без присмотра. Иначе твоим учителем может стать кто-нибудь посторонний.

Ученик ответил, что выполнит всё в точности. Отшельник ещё долго смотрел в окошко, а затём лёг на циновку и погрузился в глубокую медитацию. Его тонкое тело, отделившись от бренной оболочки, которая осталась недвижно лежать в тесной хижине, поднялось высоко вверх. Оно летело навстречу ветру и дождю, пропуская сквозь себя потоки густого влажного воздуха, внимая бурым и сине-серым песням гор, отталкиваясь от вязко-колких замшевых волн, которые испускала смятая дождём трава и ловя неслышные шевеления затаённой в камнях жизни. Туманно-серая оболочка пейзажа сделалась прозрачной и открыла сияющее плетение бесчисленных тончайших нитей, пронизывающих всё — и небо, и землю, и камни, и воду и воздух. Все эти нити колебались и вибрировали так, что задень, казалось, одну — и это мельчайшее движение тотчас же отзовётся во все стороны, меняя рисунок мироздания. Но парящие облачка голубых и серебряных блёсток-звёздочек — тонкие тела, путешествующие в эфире, проплывали сквозь эти нити, почти не колебля их. Привычные контуры предметов просматривались сквозь эти сотканные из сияющего кружева фигуры, как едва различимые слабые очертания, как смутный набросок, сделанный художником, ещё не начавшим накладывать краски. Здесь не было разницы между зрением и слухом, а звуки-формы не сталкивались с оформляющей их мыслью, а сами были знанием. Полёт был лёгок и быстр.

Гембра слушала, как заворожённая, слегка покачиваясь на стуле, машинально стирая грязь с большого пальца ноги.

Первые два дня ученик провёл в неустанных занятиях, не забывая присматривать за телом учителя. Но уже к середине третьего дня тягостная тревога прочно поселилась в его сердце. Занятия не ладились и он не находил себе места. А присутствие в тесной хижине застывшего в неподвижности тела учителя ещё более усиливало чувство тоски и заброшенности. «Это учитель посылает мне испытание.» — думал ученик, решив выдержать срок до конца. Но будто какая-то сторонняя сила терзала его изнутри, подталкивая к тому, чтобы покинуть тесную обитель. Окутанный туманом простор, открывавшийся с горы казался ему тюрьмой. Ему нестерпимо хотелось спуститься с горы в деревню, с кем-нибудь повидаться, с кем-нибудь поговорить, увидеть человеческие лица, услышать голоса. «Ты ещё недостаточен сам для себя. Нити, привязывающие тебя к обыденному миру ещё крепки, как железные цепи.» — вспомнились слова учителя.

Утром четвёртого дня ученик, совершив все необходимые ритуалы, сжёг тело учителя на площадке для обрядов перед хижиной. Теперь его уже ничего не держало и он стал спускаться с горы.

А внизу в деревенском кабачке играла тростниковая флейта, разносились запахи вкусной еды и слышался тихий неспешный разговор. Ученик присел возле очага рядом с каким-то больным стариком, который пытаясь согреться, всё ближе придвигался к огню. Ученик заговорил со стариком. Тот отвечал глухо и невразумительно, но ученик не обращал на это внимания. Как и большинство людей, он слышал в разговоре только себя.

Тем временем, дух учителя, возвратившись назад и, обнаружив вместо тела лишь обгорелые останки, тоже направился к подножью горы. Залетев в кабачок, он увидел своего ученика, сидящим у очага и вдохновенно рассказывающего о преимуществах отшельнической жизни и необходимости самоограничений на путях поиска Истины. Старик уже давно не слушал его. Он умирал. Жизненная сила тонкими струйками мельчайших мерцающих частичек исходила из него, как мука из прохудившегося мешка и вот-вот должна была иссякнуть совсем. Дух же учителя, к этому времени, пребывал в затруднении, ибо не мог слишком долго существовать вне телесной формы. Силы его стали уже истощаться и тогда, не дожидаясь, пока последние искорки жизни покинут старика, он стал вселяться в его тело. На короткий момент их тонкие тела встретились и прошли друг сквозь друга. Учитель увидел залитый солнцем берег и убегающий из под ног песок, затем шум фруктовых деревьев высоко над головой. Кто-то сидел на дереве и звал его чужим именем. Потом замелькала неразличимая череда образов и ощущений. Девушка вытряхивала красное покрывало. С каждым взмахом возраст её мгновенно, но в то же время неуловимо менялся. Последний взмах — и из-за тяжёлых складок показался силуэт сгорбленной старухи. Тяжесть… Усталость… Тоска. И боль разочарования — умирающий старик тоже пролистал жизнь учителя.

— Что с тобой? Тебе плохо? — ученик потряс старика за руку.

Старик широко открыл невидящие глаза и медленно обвёл ими всю комнату. Затем он устало опустил голову и обмяк на грубом деревянном стуле.

— Ну, отдыхай, отдыхай.

Теперь дух учителя должен был осваиваться в новом, случайно обретённом доме. Он проникал в изношенные члены и органы, возрождая их к жизни. «Придётся немало потрудиться, чтобы приблизить это тело хотя бы к малому совершенству.» — думал учитель, направляя силовые потоки, то в измученные ревматизмом плечи, то в больную печень, то в ослабленное, отработавшее свой срок, сердце.

А ученик ничего не заметил. Он продолжал болтать, не подозревая, что перед ним сидит уже совсем другой человек. Тем более странными показались ему слова старика, который, казалось спал и вовсе его не слушал.

— Кто так горячо доказывает, тратя много слов, не имеет в себе подлинной уверенности, и слова его к себе же и обращены, чтоб смолкла неуверенность, — голос старика был одновременно и чужим, и знакомым. И страх объял ученика…

— Погоди-ка… У нас, кажется, гости, — тихо проговорил Сфагам, медленно поднимаясь с места, — Меч… и не показывай вида. Он уже в комнате.

Гембра напряглась, сжав рукоятку меча.

— Зеркало… — шепнул Сфагам.

Скосив взгляд на полированную бронзовую поверхность, девушка увидела в нём перетекание смутных очертаний, которые, с каждым мгновением, становились всё более отчётливыми. Сфагам схватил масляный светильник и резко повернулся, держа его на вытянутой руке.

Существо, стоявшее в двух шагах от них, с трудом поддавалось описанию. Первое, что бросалось в глаза, была массивная, покрытая короткой серо-бурой шерстью фигура. Она была не менее чем на три головы выше самого высокого из людей. Спина была согнута, едва ли не в горб, но при этом держалась неестественно прямо. Фигура двинулась немного вперёд и из густой тени показалась огромная голова летучей мыши с пастью, усеянной редкими, но крупными и острыми зубами. Шеи, будто бы, не было вовсе — оставалось только удивляться, каким образом голове, прилепленной прямо к сутулым плечам, удается так легко вертеться во все стороны. Невероятно длинные руки-лапы гнулись не как у людей, а наоборот, как у насекомого и подгребали к себе сверху. Существо сделало ещё один медленный шаг вперёд. Теперь стало видно, что оно передвигается не на двух, а на трёх ногах. Эти ноги, не то козлиные, не то человеческие, заканчивались мощными тяжёлыми копытами. Голова легонько покачивалась, словно принюхиваясь, руки-лапы тоже слегка шевелились, ощупывая воздух. Внезапно третья «лишняя» нога с неожиданным проворством метнулась вперёд, плотно прижав Сфагама к каменной обкладке очага. Шестипалая перепончатая ладонь с длинными когтистыми пальцами-крюками опустилась сверху на голову Гембры и, сжав в кулак волосы, подняла девушку в воздух. Та выронила меч, но несмотря на пронизывающую боль в шее и позвоночнике, пыталась сопротивляться. Она извивалась, болтая ногами и нанося беспорядочные удары по держащей её лапе. Всё это, однако, нимало не беспокоило нападавшего. Он спокойно поворачивал извивающуюся фигуру то одним, то другим боком, видимо что-то рассматривая в свете огня. Затем Гембра увидела, как открылись, наконец, его как оказалось, закрытые до тех пор, глаза. Они были огромны и светились красным светом. Зрачки были размыты и почти не различались. То ли изо рта, то ли из носа этой безобразной головы стала вытягиваться узкая белая трубочка. Делаясь тоньше, она тянулась всё дальше и дальше, вплотную приближаясь к глазу девушки. Та отчаянно дёргала головой и, превозмогая боль, пыталась отвернуться или отмахнуться рукой. Это, по-видимому, вызывало у чудовища лёгкое раздражение. Тем временем Сфагам сумел таки освободиться от давящего пресса, стремившегося сравнять его со стенкой. Тяжёлое копыто уткнулось в кирпичи, а Сфагам в прыжке нанёс противнику три сильнейших молниеносных удара — в подбородок, в грудь и в пах. Мощнейший из бойцов, получивший хотя бы один такой удар, тотчас же упал бы замертво с размозжёнными внутренностями. Но чудовище лишь слегка отпрянуло, недовольно-удивлённо мотнув головой. Гембра, как пушинка, полетела в дальний угол. Она больно ударилась головой об пол и в глазах у неё потемнело. Последнее, что она увидела, была нелепая тень твари, взметнувшей над головой Сфагама свои длинные крюковатые лапы.