Конец игры - Раевский Андрей - Страница 2

— Чего язык проглотил, козёл? — тихо бросила она распорядителю. Тот ответил торопливым нервным взглядом и судорожно сглотнул, сжимая свой прутик.

— Двуединщики идут!

— Дорогу Пророку!

— Сам Пророк Света идёт!

— Это он, Айерен из Тандекара! — посыпались со всех сторон возбуждённые возгласы.

Передние ряды расступились, давая дорогу группе людей в бедных и тусклых серых одеждах. Большинство лиц, суровых и аскетичных, было скрыто капюшонами. Вслед за ними, рассекая толпу торжища, теснились городские жители.

«Где же этот Пророк»? — только успела спросить себя Гембра и сразу его увидела. Если бы приближённые Пророка не образовали вокруг него почтительного эскорта, он вряд ли привлёк бы внимание. На первый взгляд, это был самый обыкновенный человек лет пятидесяти с большой почти безволосой головой, короткой седоватой бородкой и печально опущенными усами. Он был немного сутул и выглядел почти тщедушным в своей неброской красно-коричневой с простым узором одежде и маленькой, расшитой мелким бисером шапочке. Прибывшие, не торопясь, шли вперёд, и притихшая толпа устремила всё своё внимание не Пророка. Теперь лицо его стало видно лучше. У него были очень светлые и прозрачные голубые глаза, особенно выделяющиеся на загорелом лице. Над бровями его пролегал косой вертикальный штрих — не то морщина, не то складка. От этого казалось, что Пророк всё время испытывает боль. Руки его, мягкие и немного пухлые были сжаты на груди. Плавным жестом остановив своих приближённых, Пророк подошёл к помосту, долгим и пристальным взглядом осмотрев пёструю публику покупателей. Затем он медленно поднял голову, вперив ясный немигающий взор в распорядителя. Во взгляде его не было ни злобы, ни осуждения, скорее, внимательное сострадание.

— Какую цену назначишь ты за меня? — негромко спросил он, но в замершей толпе слова его были слышны каждому.

Распорядитель замялся, не находя, что ответить.

— Уйди, прошу тебя. Не… не мешай нам, — сбиваясь, проговорил он, наконец.

— Продай меня, торговец людьми, ибо я заступлюсь без злобы за душу твою перед тем, кто говорит через меня.

— Что тебе до моей души? Мы дело делаем… — начал было возражать распорядитель.

Лицо Пророка исказилось страданием. Он почти плакал, но голос его стал громче и твёрже.

— О, как слепы вы, продавцы и покупатели людей! Не мягкие подушки и полные блюда уготовлены вам в мире неземном. Веками пить вам и не выпить до дна моря солёных слёз человеческих, вашей виной пролитых. Не будет покоя душам вашим от проклятий обиженных вами.

— Всегда рабов продавали, и ничего! — вставил кто-то из покупателей.

— Блажен, кто в неведении пребывает. Но вы же знайте, в человеке Небесный Отец созерцает отражение своё, и равны перед ним все человеки и души их, ибо в каждой душе человеческой дух Отца пребывает, и око божье отражается. И нет перед Богом ни раба, ни господина! Не спасёт вас отныне слепота ваша! И жестоко покарает вас тот, кто говорит через меня!

Голос Пророка из негромкого и смиренного превратился в гневный и раскатистый. Казалось, что говорит и в самом деле не он, а кто-то через него.

— Долой продавцов душ!

— Свободу невольникам!

— Их Бог накажет за торговлю душами, а нас за то, что смотрели и молчали!

Напирая со всех сторон, люди смяли немногочисленную охрану, разметали скамьи покупателей и стали запрыгивать на помост.

— Ломай помост, выпускай людей! — прокричал на всю площадь чей-то зычный голос.

Начались потасовки. Гембра, что есть силы ударив коленкой в пах распорядителю, который, впрочем, и не пытался её удерживать, мигом спрыгнула вниз за помост и подхватила с земли сброшенную перед торгом рубашку. Оказавшийся рядом растерявшийся надсмотрщик получил от неё, между делом, такой сильный удар в челюсть, что, отлетев на добрых восемь локтей, брякнулся о деревянную стенку помоста и, выпустив плётку, медленно сполз на землю. Всю накопившуюся злость, обиду и унижение вложила Гембра в этот удар и не жалела разбитых пальцев. Толкаемая со всех сторон в нарастающей суматохе, она кое-как напялила рубашку и стала протискиваться сквозь толпу. Надо было искать Ламиссу, пока её не увезли далеко. Дорога была каждая минута. Впрочем, она готова была уделить несколько этих драгоценных минут и карлику, если он сейчас попался бы ей на глаза. Но Атималинка видно не было.

— Горе и позор тебе, Гуссалим! Горе тебе, город зла и страданий человеческих! Грядёт, грядёт кара небесная! А кара земная уж у ворот твоих! Напрасно дымят алтари храмов твоих — отвернулись боги твои и не приемлют более жертв лицемерных! — летели ей в спину раскаты голоса Пророка, перекрывая шум драки и треск ломающихся досок.

«Сначала в порт!» — думала Гембра, проталкиваясь через густой людской поток, заполняющий узкие улочки, стараясь не упускать из виду слепяще яркую синюю ленточку моря, которая то скрывалась, то вновь показывалась в просветах между тесно прижатыми друг к другу домами.

В то время, когда Гембра металась по Гуссалиму в поисках проданной подруги, на землю Лаганвы, двигаясь с северо-востока, уже вступили войска метрополии. Сметя на своём пути два небольших приграничных форта, где солдаты Данвигарта отгоняли беженцев от границы провинции, имперский гарнизон устремился вглубь территории. Под фиолетовым с золотым грифоном штандартом императорского дома и красочными полковыми знамёнами кавалерийский авангард запрудил главную дорогу. Первым ехал сам Андикиаст, лично принимая донесения высланных вперёд разведчиков. Его крепкая, приземистая, словно влитая в седло фигура — фигура непобедимого мастера конных поединков, полководца с железной волей и железной рукой — была хорошо знакома жителям Лаганвы. Здесь была его родина, и здесь он кавалерийским сотником начинал свою военную карьеру.

Едущие рядом офицеры держались чуть поодаль — никто не хотел лишний раз попадать под грозный взгляд начальника. Широкое, с большими зелёно-жёлтыми глазами навыкате, лицо стратега было почти полностью скрыто низко надвинутым шлемом, но даже едва заметное шевеление длинных завитых усов выдавало знающему глазу крайнюю степень разгневанности. Виды разорённых деревень и выжженных полей, которыми встретили полководца родные места, вызывали у него приступы тихого бешенства. И что удивительнее всего, местные жители, вместо того, чтобы, как обычно, прятать продукты от армейских фуражиров, напротив сами несли навстречу гарнизону остатки своих разграбленных припасов. Жители Лаганвы доверяли своему земляку, видя в нём освободителя от произвола и беззакония, и на пути конницы то и дело появлялись делегации деревень, посёлков и даже небольших окрестных городков, умоляя немедленно направить к ним хотя бы небольшой отряд для наведения порядка.