Конец игры - Раевский Андрей - Страница 17

Второй день Гембра шла по дорогам Лаганвы в сторону Ордикеафа. Единственное, что она взяла с корабля, который освобождённые пленники бросили в первой же укромной бухте, так и не решившись зайти в какой-либо порт, была сумка с едой и кинжал одного из убитых ею пиратов. Его она спрятала под всё той же драной рубашкой с полностью оторванным левым рукавом, которая, по здравому размышлению, была в этих местах самой безопасной одеждой. У оборванки было одно несомненное преимущество — она не рисковала стать жертвой ограбления. А от приключений Гембра уже устала, хотя и была, как всегда, к ним готова.

Высадившись на берег, после нескольких дней плавания вдоль него, уроженцы Лаганвы разошлись кто куда к своим домам искать своих близких. Некоторые из них предлагали Гембре свою помощь, не будучи на самом деле уверены, что смогут её оказать, отправляясь в неизвестность. Она отказалась. Ей нужно было добраться до Ордикеафа. Теперь она просто не осмеливалась строить подробные и далеко идущие планы — события последнего времени наглядно показали цену даже самым продуманным.

Меряя босыми ногами дороги разорённой провинции — пыльные и каменистые, исправные и разбитые, узкие и широкие, прямые магистральные и извилистые просёлочные, Гембра то втягивалась в унылые потоки беженцев, то оставалась совсем одна, проходя мимо сожжённых селений и брошенных хуторов. Из разговоров с попутчиками она ничего вразумительного не узнала. Слухи о происходящих в провинции событиях были настолько противоречивы и запутанны, что никак не складывались в сколько-нибудь ясную картину. Каждый рассказчик наверняка знал только то, что происходило непосредственно с ним и его близкими. Дальше начинались домыслы и фантазии, иногда настолько вздорные, что Гембра злилась и обрывала разговор. Впрочем, все сходились на том, что ненавидимый всеми Данвигарт долго не продержится. И ещё. Все согнанные с родных мест беженцы стремились попасть на территорию, занятую войсками метрополии, но где эти территории начинаются, никто толком сказать не мог.

Ничего нового не услышала Гембра и в харчевне, куда она зашла вечером в надежде переночевать на хозяйском сеновале. Даже на вопрос о том, чья власть на дворе, она получила краткий, но многозначный и многообещающий ответ — «Ничья!» Но люди как-то жили — ужинали, пили вино и пиво и между жалобами на жизнь даже смеялись. Среди посетителей было несколько солдат армии Данвигарта. Они держались вместе и вели себя смирно — видимо, дела их командиров были не столь хороши. Отдав последнюю монетку за кружку терпкого, пахнущего бочкой вина, Гембра, в который раз горестно вспомнив Сфагама, села в самый дальний угол тускло освещённой харчевни. Опершись спиной о стену и почувствовав сквозь прорехи в рубашке её прохладную шершавую поверхность, она предалась воспоминаниям. Из густого потока ярких и острых впечатлений её память навсегда выхватила тот вечер в деревенской харчевне, когда Сфагам сидел рядом с ней, бледный и слабый от внезапного недомогания, но по-прежнему трогательно невозмутимый. А потом подсел этот самый… в коричневой шапчонке. Даже в мимолётных воспоминаниях этот образ вызывал непроизвольное содрогание. Хотела бы она вернуться туда и пережить всё это снова? Если с ним, то да! Даже ни с чем не сравнимый ужас той ночи и выходки пьяных разбойников. Наверное, сейчас она вела бы себя совсем по-другому. Но что толку об этом думать!

Почему-то все события и испытания, которые она прошла рядом со Сфагамом, память занесла в разряд особо значимых, ключевых, подлинных. А всё остальное казалось на их фоне проходным, случайным, необязательным. Почему так? Здесь мысль опять натыкалась на невидимый и раздражающе непроходимый барьер. Гембра допила вино и, прислонив голову к выступающей из стены толстой бревенчатой опоре, закрыла глаза. Волна накопившейся усталости застала её врасплох, и она незаметно задремала. В сонном сознании завертелся калейдоскоп причудливых видений и звуков, и среди них — знакомый голос. Это Ламисса пела на пиру у Эрствира. Голос был её, но песня другая. Беспорядочный шум разговоров, золотые волосы Ламиссы в потоках яркого света, её чистый благородный голос, звон дорогой посуды, восторженные возгласы… Из глубины сна ворвалась и больно резанула тоска о потерянной подруге. От этой боли сознание пробудилось и несколько мгновений досматривало сон как бы со стороны. Гембра открыла глаза, мысленно прощаясь с образом подруги. Серое тускло освещённое дощатое поле с одинокой пустой кружкой, чья-то физиономия в другом конце стола… Горькая реальность вернулась. Но голос… Голос Ламиссы продолжал звучать. Это было совершенно невозможно, и Гембра боялась поверить своим ушам. Нет! Если она не сошла с ума, что, впрочем, тоже нельзя было исключить, это был голос Ламиссы. Гембра вскочила с места и вгляделась через спины посетителей в то место, откуда доносилась песня. Беспорядочно растрёпанные, но по-прежнему золотистые волосы она узнала мгновенно. Ламисса стояла и пела на небольшом пятачке возле хозяйской стойки в другом конце харчевни. На ней была куцая, едва прикрывающая грудь, распашонка без рукавов и широкая, потерявшая цвет, оборванная немного ниже колен юбка из грубого полотна. Даже издали Гембра увидела, что возле запылённых босых ног Ламиссы валяются, блестя на тёмном полу, несколько мелких монеток. Ещё боясь поверить в реальность встречи, опрокидывая грубые стулья и расталкивая сидящих за столами, Гембра стрелой кинулась к подруге. Песня оборвалась на полуслове. Онемев, Ламисса застыла, широко распахнув свои усталые и влажные глаза. Не говоря ни слова, женщины стиснули друг друга в объятьях. По харчевне прокатилась волна понимающих возгласов. Эти люди многого насмотрелись и всё понимали.

— Ты уже кончила петь, красавица? Очень жаль, хотя мы только этого и ждали! — один из солдат встал из-за стола и направился к Ламиссе. — Весь вечер только и говорим о том, как бы нам всем с тобой времечко провести! А тут ещё и подружка у тебя…

Гембра резко развернулась, оказавшись лицом к лицу с подошедшим солдатом. Тот в испуге отшатнулся. И даже не потому, что возле его горла оказалось остриё кинжала. По лицу Гембры было до боли ясно, что ей совершенно всё равно, перерезать ли горло ему одному или всей компании. И сомнений в её способности сделать это не было ни малейших. То была «победа до начала», которую противник всегда ясно чувствует и не смеет противостоять. Этот самый трудный урок Сфагама прежде ей не давался.