Наполеон: жизнь после смерти - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 57

И, клянусь, я добился бы этого! Но я не знал, что и в армии меня ждет измена. Я никак не мог собрать в кулак свои силы. Мои маршалы с их корпусами вдруг перестали быть мобильны! «Приказываю вам выступить и через шесть часов быть на поле боя! – писал я Ожеро. – Я хочу увидеть ваш плюмаж в авангарде!» Но я так его и не увидел... Это было не просто предательство. Скрытая зависть, которую они столько лет таили, теперь торжествовала. И мой Ожеро потихонечку перекинулся к австрийцам…

В это время Фуше написал мне, что, так как разгромить Пруссию, к его величайшему прискорбию, мне не удалось (насмешка, насмешка!), он решил вернуться в Париж. Я немедленно велел ему отправится в Неаполь, к Мюрату. Едва приехав туда, мерзавец тотчас предложил Мюрату вступить в антифранцузский союз, тем самым сохранив свое королевство. Правда, на всякий случай прохвост сообщил мне об этих якобы «планах Мюрата»Впрочем, и король Неаполя сообщил мне о предложениях негодяя.

Почему я допустил эту поездку Фуше? Я был совершенно уверен в Мюрате. Но вскоре я узнал, что Мюрат... женатый на моей сестре... который не смою корону во время коронации и правил в Неаполе под именем Иоахим Наполеон... и моя родная сестра... примкнули к австрийцам! Мюрат встретился с Меттернихом и сделал первый шаг на пути предательства – разрешил в Неаполе торговлю с англичанами. После чего согласился помочь австрийцам изгнать мои войска из Италии. Глупец уже видел себя хозяином в Риме!

Но я сумел расплатиться с ним за предательство – освободил Папу, законного владыку Рима, и отправил его в вечный город. Так что желанного Рима Мюрат не получил... И вообще, как положено глупцу, Мюрат все делал не вовремя Он не вовремя предал меня и не вовремя выступил за меня[34]. Жалкий глупец не знал, что бог войны ревнив и не прощает храбрецам предательства. Представляю лицо бедняги, когда его вели на расстрел...

В конце тринадцатого года союзные армии форсировали Рейн и перенесли войну на территорию Франции. И осмелевшие сенаторы впервые обратились ко мне с требованием (да, уже с требованием!) немедленно заключить мир любой ценой. Савари предложил арестовать их, устроив «второй том дела герцога Энгиенского». Я объяснил простодушному вояке:«Первый том навсегда убедил меня в ненужности второго. Кроме того, мой бедный Савари, тогда у меня был союз с победой, а теперь мы разбиты.У Франции теперь другая роль: победительница стала жертвой».

Однако я был спокоен. Я знал, что враги пока еще боятся меня. Но, уезжая из Парижа на войну, я все-таки сжег свои секретные бумаги...

И было прощание. Я поцеловал мою Луизу и, перед тем как поцеловать сына, подбросил его к потолку и сказал: «Иду бить твоего дедушку Франца». Он смеялся. Бедный малыш... Я видел его в последний раз.

На Францию наступали три армии: предателя Бернадота и столько раз битых мною Блюхера и Шварценберга. При них находились «брат Александр», «дедушка Франц» и прусский король. Это двухсотпятидесятитысячное войско я должен был разгромить с восемьюдесятью тысячами необстрелянных рекрутов. На юге англичан Веллингтона должен был удерживать Сульт.

Моей армии не хватало обмундирования, седел. Порции галет, мяса ивина были урезаны. Недоставало госпиталей… и даже денег, чтобы платить жалование солдатам. Все было не так! Но зато я... я был прежний! Два месяца я не слезал с коня. За сорок пять дней – девять побед. И это с необученной нищей армией... Запишите: кампания четырнадцатого года – венец моего искусства. И на поле боя я теперь сражался не только с неприятелем, но и с судьбой, посмевшей отказать мне в удаче.

Чтобы прокормить свои армии, Шварценберг и Блюхер разъединились. И я тотчас разработал единственно возможную тактику: передвигаясь форсированными марш-бросками, я бил их поодиночке. Русские были разбиты при Сен-Дизье, пруссаки и русские – при Бриенне. Я не посрамил город, где меня учили военному искусству, и выгнал Блюхера с пруссаками из Бриеннского замка. Они бежали, бросив раненых и обоз. В Шамбопере я вновь разбил русские войска. Тысячи остались на поле боя, в плен попали два генерала – Олсуфьев и Полторацкий. Корпус барона Сакена я отбросил за Марну, он потерял пять тысяч убитыми. При Вошане я еще раз разбил Блюхера. Целая армия бежала, оставив пятнадцать орудий и шесть тысяч мертвецов. Так напоследок я давал им наставления по военному искусству. Восемьдесят тысяч потеряли союзники на полях боев четырнадцатого года!

Но мои маршалы... они все губили! Удино и Виктор трусливо уступили Шварценбергу. Мне пришлось броситься к ним на помощь и продолжить свои уроки, заставив отступить в беспорядке превосходящие силы Шварценберга... Маршалы начали распускать слух, будто я веду «безнадежную войну только для того, чтобы погибнуть на поле боя». Это была ложь: я верил в победу, хотя... да, хотел погибнуть!

И союзники начали уставать от моей решительности. Они не вынесли постоянного кровопролития и с февраля опять повели переговоры со мной в Шатильоне. Они предлагали мир, правда, уже в границах королевской Франции. Они так и не поняли мое «все или ничего».

В это время союзные армии соединились. Я велел Мармону охранять Париж, а сам двадцатого марта напал близ Арси-сюр-Об на объединенную армию союзников под началом Шварценберга... Артиллерия била непрерывно! Я помню, как бомба упала перед наступающим каре, и мои гвардейцы бросились прочь от дымящейся смерти. А я... шагнул к бомбе. Но тщетно! Пламя полыхнуло в метре от меня, посыпались комья земли... а меня даже не задело... Повторю: я хотел смерти! Но куда больше – победы!

При том же Арси-сюр-Об русские казаки обрушились на моих драгун. Молоденькие новобранцы не выдержали – бросились наутек. Я врезался на коне в бегущую толпу: «Драгуны! Вы бежите, но я стою!» И поскакал, выхватив шпагу. За мной бросился полк Старой гвардии, следом за ним – мой штаб и.„ недавние беглецы! Славно рубились! И шесть тысяч казаков, столь грозных в России, дрогнули... побежали! Подо мной был убит конь, а я… опять остался невредим.

Но в тот день я получил иную рану, воистину смертельную: я узнал, что после битвы герцог Эльхингенский спросил генералов: «Не пора ли со всем этим кончать и не дать ему погубить Францию, как он погубил армию?» Так сказал «храбрейший из храбрых». Мои маршалы больше не хотели меня...

«Дедушка Франц», Россия, Пруссия и Англия подписали пакт, где обязались вести войну вплоть до моего разгрома. Почему они так осмелели? Нет, не потому, что моя армия таяла после каждой победы. Они знали, что мне хватит и тысячи, чтобы уничтожить их стотысячное войско! Просто – уже свершилось главное предательство!

Я решил стремительной атакой окончательно отбросить армию союзников к Мецу. Шел на редкость упорный бой. Я разгромил их кавалерию, будучи уверен, что это авангард, прикрывающий главные силы. Но за кавалерией... не было никого! И я понял – меня провели! Пока я воевал с кавалерией, союзники, и вправду вначале отступавшие к Мецу, вдруг резко изменили направление и стремительно двинулись к Парижу по дороге, которую я оставил неприкрытой... Должен признать, это был великолепный маневр! Потрясающий по дерзости ход! Я не мог поверить, что кто-нибудь из этих говнюков на него способен! И оказался прав – никто из союзников не был способен на это.

Способен был только он – самый умный (и самый подлый – «честь»,которую он делил с Фуше) мой Талейран! Оказалось, он написал письмо русскому царю: «Идите на Париж. Вас там ждут все. Военное могущество императора по-прежнему велико, но политическое – ничтожно. Франция устала от него». И негодяй... да, он был прав. Устали не только мои маршалы, народ тоже устал... от славы и крови. Они все хотели покоя...

Когда я понял маневр союзников, у меня еще оставалось время. На подступах к Парижу стоял корпус Мармона. Я верил – он продержится до моего прихода. Но оказалось, Талейран и здесь все устроил – уговорил Мармона открыть дорогу на Париж. И сообщил об этом союзникам.