Одиночество Калли и Кайдена - Соренсен Джессика - Страница 24

– Сет, это он? На фотографии.

– Да, это Брайден, – спустя минуту отвечает Сет.

Брайден похож на игрока в американский футбол: сильные плечи, плоская грудь и четко обрисованные мышцы рук. Он обнимает Сета за плечо. Они выглядят счастливыми, но если присмотреться, то поймешь, что по-настоящему счастлив только один из них. А другой решит от него отделаться, когда обвинение в любовной связи расползется по школе и начнет зудеть, как пчелиный рой. Будет смотреть, как избивают другого. Мне хочется спросить, почему Сет хранит эту фотографию – даже повесил на стену, – но ясно, что эта тема для него болезненна.

Сет выключает свет, и на другой стороне комнаты скрипит кровать: он улегся. Мы молчим, я сворачиваюсь клубком, утыкаюсь носом в подушку и закрываю глаза.

– Можно задать тебе вопрос? – внезапно спрашивает Сет.

– Конечно. – Я разлепляю веки.

– Тебе когда-нибудь снятся кошмары о том, что произошло? – помедлив, спрашивает он.

Зажмуриваю глаза, вдыхая запах рубашки Кайдена, потом говорю:

– Все время.

– Мне тоже. – Сет испускает вздох. – Кажется, от них никогда не избавиться. Стоит только закрыть глаза, и я вижу ненависть на их лицах, кулаки и пинающие меня ноги.

– Иногда, клянусь, я снова ощущаю его запах. – Я тяжело сглатываю.

– А я будто вдыхаю пыль и чувствую вкус крови во рту, – шепчет Сет. – И боль.

Он замолкает, и меня охватывает желание утешить его. Я слезаю с кровати и устраиваюсь на матрасе рядом с ним. Он поворачивается ко мне; в лунном свете виден только очерк лица.

– Может быть, сегодня мы не увидим кошмаров, – говорю я. – Может быть, все будет по-другому.

– Я очень на это надеюсь, Калли. – Сет вздыхает. – Правда.

Минуту я питаю надежду. Вечер был чудесный, и мне кажется, что возможно все, но вот я закрываю глаза – и чудо исчезает.

Глава 6

Кайден

Мы вернулись в общагу, и мне хочется убежать от всего, что я чувствую. Ванная занята, поэтому я ложусь на кровать и пялюсь в потолок. По окнам хлещет дождь. Люк лежит на своей кровати лицом вниз, храпит.

Кровь постепенно освобождается от алкоголя, и чувства начинают колоть меня острыми иглами. Надо бы отключить их. Мне известен только один способ справляться с жизнью.

Поворачиваюсь на бок, поднимаю кулак и что есть силы бью по изголовью кровати. Хрустят костяшки пальцев, Люк соскакивает с кровати.

– Какого черта! Что это было? – Он моргает и обводит взглядом комнату.

За окном сверкает молния.

– Это был гром, – вру я и отворачиваюсь, закрываю глаза и прижимаю руку к груди.

По кисти расползается жгучая боль. Через мгновение я погружаюсь в глубокий сон.

– Так и будешь сидеть тут всю ночь один, – говорит Люк и подходит к стоящему в углу комнаты мини-холодильнику. Достает пиво, срывает крышку. – Ты какой-то странный стал после выпускного.

Я лежу на диване, сжимаю и разжимаю кулак и наблюдаю, как вздуваются на запястье вены.

– Просто мне немного грустно уезжать.

Честно говоря, я не знаю, чего ждать от жизни. Хочу уехать в колледж, быть свободным, но мысль о том, чтобы оказаться предоставленным самому себе, в окружении вещей, которых я совсем не понимаю, пугает меня до жути.

– Тебе нужно кого-нибудь трахнуть, но не Дейзи. – Люк открывает дверь. Сверху в комнату плывет музыка.

– Этим я и собираюсь заняться.

Он закрывает дверь и оставляет меня одного, пойманным в ловушку собственных мыслей.

Люк прав. Мне нужно просто подняться наверх и трахнуть первую попавшуюся девчонку. Это лучший способ провести время и вообще прожить жизнь, но я не могу перестать думать о своем гребаном будущем.

Наконец я встаю с дивана. Подхожу к стене, смотрю на дверь. Потом поднимаю кулак и со всей дури луплю по стене. Сыплются куски гипсокартона и краски, кожа немного содрана, но этого недостаточно. Я бью в стену снова и снова, появляются дырки, но моей руке это причиняет не много вреда. Нужно что-то посерьезнее – например, кирпич.

Вдруг распахивается дверь. Входит отец. Он смотрит на дыры в стене, потом на мою пораненную руку, из которой на ковер течет кровь.

– Что за хрень с тобой происходит? – Отец встряхивает головой и двигается ко мне, глядя на куски гипрока и краски на полу.

– Не знаю. – Прижимая руку к груди, я быстро обхожу его стороной и выбегаю на улицу.

В доме полно людей. Они смеются, кричат, подпевают музыке. Яркие огни прорезают темноту. Я обхожу дом и оказываюсь на заднем дворе, слышу, отец идет за мной по пятам. Знаю, он зол как черт и догоняет меня.

– Кайден Оуэнс, – произносит он и оказывается передо мной. Запыхался, глаза налились злобой. От него разит виски. Ветер шумит листьями. – Ты что, специально раздробил себе руку?

Я молчу и направляюсь к домику у бассейна. Зачем, сам не знаю, но чувствую: надо двигаться.

Вот я у двери, тут отец хватает меня за локоть и разворачивает лицом к себе:

– Объяснись. Сейчас же.

Я тупо смотрю на него, он начинает орать, какой я козел, но я его едва слышу. Слежу за его губами и жду. Через секунду его кулак врезается мне в лицо, но я почти ничего не чувствую. Он бьет меня снова и снова, глаза у него стекленеют. Я падаю на траву, и он пинает меня что есть силы. Хочет, чтобы я поднялся. Но я не встаю. Кажется, мне не хочется. Может, пришло время покончить со всем этим, хотя заканчивать-то особо не с чем.

Прислушиваюсь к биению сердца в груди – стучит ровно. Удивляюсь, почему оно не реагирует? Оно никогда не отзывается. Может быть, оно не живое. Вероятно. И я сам тоже.

Потом из ниоткуда за спиной отца вдруг появляется девушка. Она маленькая и выглядит испуганной, каким должен бы быть я. Незнакомка что-то говорит отцу. Он переводит взгляд на нее, и я думаю, сейчас она бросится бежать. Но она остается со мной, а отец уходит.

Сажусь на траве, очень смущен, у меня нет слов, потому что так не бывает. Обычно люди уходят прочь, делая вид, что ничего не происходит, придумывая нелепые объяснения.

Ее зовут Калли, она из моей школы. Она стоит надо мной и смотрит на меня испуганными глазами.

– Ты как?

Впервые в жизни кто-то задал мне такой вопрос, и это меня поражает.

– Я в порядке, – отвечаю резче, чем планировал.

Она поворачивается и собирается уходить. Я хочу, чтобы она осталась и объяснила, почему так поступила. Я спрашиваю. Она пытается объяснить, но я не понимаю.

Наконец я оставляю попытки что-нибудь понять и прошу ее принести аптечку и пузырь со льдом. Захожу в купальню, снимаю рубашку, пробую стереть с лица кровь, но все равно выгляжу жутко. Отец бил меня по лицу, он делает это, только если уж совсем вышел из берегов.

Когда Калли возвращается, вид у нее встревоженный. Мы почти не говорим, но потом мне приходится попросить ее, чтобы она открыла аптечку: у меня руки не действуют.

– Нужно наложить швы, – говорит она. – Иначе останутся шрамы.

Я силюсь не расхохотаться. Разве швы тут помогут? Они стягивают кожу, порезы, раны, залечивают тело снаружи. А у меня все внутри разворочено.

– Шрамы – это ерунда, особенно те, что снаружи.

– Я и правда думаю, тебе нужно попросить маму отвезти тебя к врачу, и потом ты расскажешь ей, что случилось, – не отстает Калли.

Начинаю разматывать бинт, пользуясь одной рукой, и в результате роняю его как дурак.

– Этого не будет, а если бы даже такое случилось, никакой разницы. Все бессмысленно.

Калли поднимает бинт. Я думаю, что она отдаст его мне обратно, но она сама отматывает кусок нужной длины и перевязывает мне руку, смотрит на шрамы, словно оценивает, какую боль я перенес, когда они появились. Что-то в ее глазах кажется мне очень знакомым, как будто у нее внутри что-то заперто. Может быть, я выгляжу так же.