Розы в снегу - Кох Урсула - Страница 20

— Тетя Лена!

Пока Коппе помогал хрупкой женщине выбираться из фургона, Катарина изнывала от нетерпения.

— Я же сказал, герр доктор, — монахиня!

Кэте обняла тетю, а растроганный Лютер поглядывал то на белую розу, то на белую монахиню. И наконец, поклонившись, произнес:

— Фройляйн Магдалена фон Бора — ведь это можете быть только вы, — по-моему, даже меня не обнимала жена с такой любовью… Добро пожаловать в наш дом!

— Ну, — воскликнул Коппе, уже успевший взобраться на передок фургона, — и где плата за проезд?!

— Ели б у меня оставались те двадцать гульденов, что прислал архиепископ Майнцский нам на свадьбу, я непременно выплатил бы их вам, но я вернул старому лису его деньги. Поэтому спускайтесь-ка опять на грешную землю и отведайте нашего угощения, ведь вы уже давненько в дороге, дорогой герр Коппе, не так ли?

При упоминании о двадцати гульденах Кэте залилась краской и отвела глаза в сторону… Не время объяснять Лютеру, что деньги остались в доме. Гульдены эти, лежа в нижнем ящике сундука Кэте, дожидались, когда появится повод их потратить.

— Я спешу, герр доктор, но на обратном пути непременно заеду к вам ради блюда из молодой телятины.

Лошади тронулись, повозка повернулась и заскрипела, выезжая за ворота. Женщины махали Коппе до тех пор, пока его фургон не скрылся в городе.

— Заходите, заходите, тетя Лена! — зачастила Катарина. — Вольф, принеси нам молока. Где же Грета? Теперь ей придется заниматься курами. И еще нам нужен хлеб, Вольф. Ах, тетя Лена, рассказывайте же, рассказывайте! Он и вас ночью вывез из монастыря? В это трудно поверить. Уже так много монахинь покинуло эту тюрьму. И что делает благочестивая мать-настоятельница без своих детей? Впрочем, она не была слишком сурова с нами. И потом, она ведь тоже моя тетя. Но что знала она о нашей жизни? Вы так исхудали, тетя Лена, я вами займусь. Ну, рассказывайте же!

Лютер, смеясь, взглянул на обеих женщин и заспешил наверх, к себе в комнату. Катарина осталась сидеть подле своей дрожащей тети, которая наконец медленно, с перерывами заговорила. Слушая, Кэте думала о том, что едоков в старом заброшенном монастыре, ставшем их домом, становится все больше. Каждый день приходили друзья, родственники и совсем уж посторонние люди, преследуемые католической церковью. И они… они не думали уходить…

— За столом ты будешь сидеть рядом со мной, тетя Лена, — решила Катарина.

— Я совсем мало ем, дитя мое.

— Знаю. А вот как прокормить остальную ораву, ума не приложу…

Тетя внимательно глянула ей в лицо.

— Ты крепкая, здоровая женщина, Кэте, ты сможешь. И любая помощь от меня…

— Да, тетя Лена, спасибо.

***

— Вольф! Грета!

Звонкий голос Катарины прозвучал в доме. Молодая женщина уронила тяжелую корзину около двери, сняла плащ и бросила его на стул. На улице лил дождь — вода стекала по лицу Кэте, капала с плаща на пол.

Грета глянула в лицо хозяйки и молча принялась разбирать корзину с овощами. Кэте меж тем поднялась по лестнице и рывком открыла дверь в комнату тети Лены.

— Что случилось, дитя мое?

Катарина не отвечала. Со сжатыми губами она стояла перед тетей. Ее била нервная дрожь.

Магдалена терпеливо ждала.

— В чем дело, Кэте? Вот стул, садись.

— Мне надо стряпать.

— Сначала объясни, что стряслось.

Кэте уселась на стул и потерянно замолчала. Когда она заговорила, голос ее прерывался.

— Эти женщины… эти бабы… для них нет ничего святого…

Рыдания перехватили ей горло.

— На рынке я встретила фрау Меланхтон со служанками. Она едва кивнула, эта важная гусыня. Я уже хотела пройти мимо, как она потянула меня за рукав и прошептала: «В Виттенберге распевают новую песенку, слыхала?» Разумеется, я ответила: «Нет» — и пожелала ей доброго здоровья. Она захихикала и отпустила мой рукав. Но на выходе с рынка, недалеко от дома Кранахов, стояла кучка студентов. Они играли на дудке и громко пели…

— Кэте, успокойся!

— Они пели: «Монах с бесстыдной девкой валялись в луже, от них родился антихрист…»

Дальше я не помню, тетя Лена, но это такой ужас, такое бесстыдство…

Магдалена вздохнула и отложила рукоделье. Обе женщины долго молчали. В комнате постепенно сгущались сумерки.

— Почему-почему они так ведут себя, тетя Лена?

— Кэте, они просто не понимают. И я поначалу не понимала. Но я думала об этом. Много думала. И поняла: Лютер прав. Но эти вздорные молодые люди… они не хотят рассуждать. А поскольку они еще и трусы, то издеваются над тобой…

Из большого зала монастыря послышалось пение:

«Иисусе Христе, агнец Божий,

Ты, взявший на себя грехи мирские…»

Три мужских голоса внезапно смолкли.

— В это воскресенье мы в первый раз отслужим мессу на немецком языке, — сказала Катарина, — мне будет нелегко, но мелодия подобрана замечательная, правда?

Опять зазвучали три сильных мужских голоса — на этот раз они довели пение до конца.

«Мир Свой даруй нам. Аминь».

— Аминь, — эхом отозвалась Магдалена.

Кэте встала.

— До чего же мне опостылел этот Виттенберг! С трудом выношу его тесные стены. Живешь, будто в монастыре. Как бы я хотела поселиться за городом. В Липпендорфе, к примеру. Дети могли бы играть на лугу…

Магдалена пригляделась к племяннице внимательнее.

Мокрое от слез лицо Кэте просветлело.

— У нас будет ребенок, тетя Лена. Да… уже скоро.

— И ты расстраиваешься из-за вздорных песенок глупых недорослей!

— Я боюсь. Они ждут. Они все ждут чего-то ужасного. Рождения антихриста… О, Боже!..

— Знаю-знаю, Кэте, но разве не доказал доктор Лютер, что антихрист сидит в Риме и на голове его три короны?

— Да, тетя Лена… и все же… молитесь за моего ребенка!

— Обязательно, милая, как же не помолиться за всех вас.

Магдалена отложила рукоделье в сторону и молитвенно сложила руки.

Кэте медленно спустилась вниз, прошла на кухню.

В зале опять зазвучали низкие голоса мужчин:

— Kyrie eleison… Christe eleison… Kirie eleison…

Кэте начала чуть слышно подпевать.

***

Наступила зима. В незастекленных бойницах Черного монастыря свистел ветер. В камине на кухне день и ночь горел огонь. Но в спальне было холодно. Лютер и его жена мерзли под тонким одеялом. Фрау Барбара Кранах прислала им хотя и ношеный, но все же теплый плащ. Закутавшись в него, сидела Кэте у окна и шила детскую рубашку.

Пусто было на улицах Виттенберга. В рыночные дни приезжали в город по заледенелым дорогам крестьяне, привозили овощи и скот, но уже к обеду готовили свои телеги в обратный путь. Дети не казали носу из дома. Только по воскресеньям, до и после церковной службы, народ высыпал на улицы — лишь тогда горожанки могли продемонстрировать свои меха и шубы.

Перед церковью теснились голодные, промерзшие до костей нищие. Кэте остановилась.

Маленькое детское личико смотрело на нее снизу вверх большими пустыми глазами. Запавшие щеки, синие губы. Худенькая ручонка высунулась из дырявого рукава.

— Подайте Христа ради…

— Откуда ты, девочка?

Прежде чем малышка смогла ответить, одетая в лохмотья женщина с грудным ребенком на руках протиснулась вперед.

— Пожалейте! — прошептала она и протянула Кэте спящее дитя.

— Кто вы? Откуда пришли?

— Подайте, милостивая фрау, подайте Христа ради! Все сгорело. Все убиты.

Кэте протянула руки, чтобы взять у матери младенца.

— Нет! Нет! Мое дитя!

Кэте в страхе отпрянула. Прижав одной рукой ребенка к груди, другой женщина принялась в исступлении молотить воздух. На шум начали сбегаться люди. Несколько мужчин встало между Катариной и беснующейся нищенкой. Толпа оттеснила Кэте к дверям церкви. Но и внутри здания Кэте продолжала слышать ругань мужчин и беспомощное всхлипывание несчастной матери. Громким голосом прочитал Бугенхаген первый стих проповеди.

После церковной службы Катарина бросилась на поиски нищенки. Сильный ветер швырял ей в лицо снежную крупу. Небо стало темным, почти черным. Вдруг, откуда ни возьмись, перед Кэте появилась девочка. Как глухонемая, поманила она молодую женщину за собой. Кэте поспешила за ней и на кладбище, у могильного камня, увидела сидящую прямо на снегу нищенку с младенцем.