Боги богов - Рубанов Андрей Викторович - Страница 75

Дознаватель удивленно поднял брови.

— Давно не слышал этого словечка.

— Это его слово, — объяснил Марат. — Жильца. Происходит от русского «всё».

Киборг благожелательно кивнул.

— Немного не так. Сначала действительно употребляли слово «всё», потом оно трансформировалось в аббревиатуру ФСО. Что это значит, помнят только лингвисты. В новейшее время ФСО превратилось во Фцо и уже давно имеет хождение только в уголовной среде…

— Понятно, — сказал Марат. — И что же означает…

— Послушай, — перебил дознаватель, — ты хоть понимаешь, что никто из вашей паствы так и не поверил в новое божество?

— Да. Понимаю. Но мы с Жильцом… то есть с Грином… мы уже догадались. Сами, без вас. Вера — это жертва. Кто верует, тот отрывает часть себя. Ты веришь только тогда, когда отдаешь.

Гладкая физиономия киборга сложилась в гримасу задумчивости, очень естественную.

— Когда… — Марат перевел дыхание, — когда я просил Кровь Космоса о помощи, я обещал ей измениться. Пожертвовать частью своих сил. Я отдавал деньги, я держал посты…

Зачем я об этом говорю, тут же спохватился он, за все годы я не держал ни одного поста, а молился считаные разы, я грешник, и Кровь Космоса давно ушла из моих вен… Поэтому я, рожденный пилотом, сижу сейчас в боксе для допросов, а не в капитанской рубке.

Дознаватель явно заметил замешательство подследственного, но вдруг выпрямил спину и негромко, официальным тоном произнес:

— Извини, Марат. Я машина. Нам нельзя беседовать с живыми людьми на эти темы. Первая поправка к трем законам… Робот не может говорить с человеком о Боге.

Марат кивнул и ощутил досаду.

Он имел власть над тысячами мыслящих существ. Он сам был богом. Его называли Владыкой и доверяли свои жизни. Может, и не верили в глубине души, но молились и падали лицами в пыль, и в храме стояла статуя с его, Марата, лицом, и рядом с ней всегда курились благовония. Теперь — вот. Сказать, что это позорный финал божественной карьеры — значит, не сказать ничего. Бывший бог не удостоен даже допроса с участием живого следователя.

Впрочем, чиновник был хоть и не живой, но очень внимательный, он мгновенно всё понял и мягко произнес:

— Тебе некомфортно, Марат. Я вижу. Ты недоволен, что с тобой работает машина. Но таковы правила. У нас всё строго. Мы не занимаемся всякими мелкими бандитами. Или, допустим, угонщиками кораблей. Нам всё равно, где и что ты угнал, все эти твои фокусы с поддельными паспортами и тайными финансовыми транзакциями… Нас интересуют только преступления из списка «альфа». В твоем случае — незаконный контакт. Пока мы его не расследуем и не примем меры к устранению последствий вмешательства, ты будешь нашей собственностью. Отдашь нам все свои силы, всё время, всю энергию. Сообщишь всю информацию. Будешь работать, пока…

И электронный механизм надавил на воздух ладонями, как бы подушку взбил.

— Я заглажу вину, — пробормотал Марат.

— Твое раскаяние похвально. Только вина тут ни при чем. Вину определит суд. Представь себе, например, картину великого художника. Какую-нибудь «Джоконду». Допустим, ты берешь карандаш и подрисовываешь ей усы. А потом говоришь: «Извините, виноват, бес попутал…» Что изменит твое раскаяние? Шедевр испорчен — вот главное. Ты кричишь: «Да я сейчас возьму тряпочку, всё сотру, ногтем подчищу…» А тебе отвечают: «Нет, любезный! Эта картина написана тысячу лет назад, не прикасайся, ты только портить умеешь, а исправлять будет специалист…»

— Понятно, — мрачно сказал Марат и чуть отодвинулся, от запаха парфюма заболела голова. — Говорите, что я должен делать.

Дознаватель встал.

— Пока — ничего. Для начала мы составим точную ноосферную модель, просчитаем ее хотя бы на пять поколений вперед, это займет время… Произошло осквернение отдельного уникального мира, у целой цивилизации украдена невинность… Мы и сами пока не знаем, что делать. В данный момент… — киборг помпезно выпятил грудь, — у тебя свидание с родственником. Пять минут. По специальному разрешению с самого верха… Это первое и последнее твое свидание. Завтра ты поступаешь в полное распоряжение нашей службы… Так что советую говорить кратко…

— С кем? — спросил Марат, вдруг испугавшись. — С кем говорить?

Но дверная перемычка за спиной искусственного чиновника лопнула, в комнату шагнул розоволицый юноша в старом пилотском комбинезоне, босой, красивый, длинноволосый, очень расслабленный, почти полусонный, улыбающийся тонко и умно; посмотрел на киборга, как люди смотрят на киборгов — вежливо, но с превосходством, — и чиновник, быстро развернувшись, удалился деревянной походкой, причем дверь не сразу его выпустила; биомы недолюбливали искусственных людей.

— Привет, — тихо сказал юноша, всмотрелся в лицо Марата, улыбнулся, потом улыбка сделалась широкой, потом перешла в смех, и спустя несколько мгновений Морт уже хохотал в полный голос.

— Хватит ржать, — сказал Марат, подождав несколько мгновений. — Как ты?

— Нормально, — ответил Морт, прервал веселье и уселся боком на стол. — Ты бы себя видел! Весь прокопченный! На Олимпии за такой загар девки платят миллионы.

— Пусть платят, — спокойно ответил Марат. — Ты тут пилотом, что ли?

Морт небрежно закинул ногу на ногу.

— Ага, — сказал он. — На сегодня это самая лучшая посудина в Федеральном флоте. Первая в серии.

— Сильная.

— Очень сильная, — кивнув, произнес Морт с особенной пилотской нежностью. — Двадцать четыре оппозитных сердца. Немного туповата, но ничего… Слушай, почему от тебя шоколадом воняет?

— Долго рассказывать.

— Я слышал, ты влип по полной программе.

— Да. Пожизненное с посмертной конфискацией органов…

— Сейчас органы не конфискуют, — перебил Морт и устроился еще удобнее: откинулся, облокотился на столешницу. — Эта тема устарела. Сейчас новые тела целиком собирают из свежего материала.

На кого-то он похож, подумал Марат. В общем, не изменился, такой же гордый и принципиально самодостаточный, но теперь этого стало на порядок больше. Босой, растрепанный, штаны протерты едва не до дыр. Да, пилоты всегда перемещаются по кораблю босыми, и лежать на столе, позевывая, им тоже не возбраняется, ибо корабль для пилота больше, чем дом, — интимное пространство, пилот по-настоящему жив только внутри корабля, некоторые и в трусах любят расхаживать (и даже не умываются неделями, если машине нравится запах пота своего повелителя) — таков старый обычай, с удовольствием поддерживаемый со времен появления первых биомеханических звездолетов, но теперь в старшем брате есть еще что-то, какая-то особенная шикарная легкомысленность. Он смахивает на сына богатого тюленебоя — вот. На парня, у которого решены все проблемы, которому всё прощают, которому везде рады.

— Как родители? — спросил Марат.

— Нормально. Только… — Морт щелкнул тонкими пальцами, — развелись… Три года назад… Я сегодня же позвоню матери. Скажу, что ты нашелся.

— А ты?

— Что я?

— Не женился?

Старший брат вытянул ноги и положил их на спинку ближайшего стула, весело улыбаясь, опять стал рассматривать младшего.

— Женился, — небрежно ответил он. — Потом развелся. Как у всех.

— Пилотская традиция.

— Слушай, прическа у тебя чумовая. Косы сам заплетал, что ли?

— Нет, конечно. Для этого есть специальные служанки. Были то есть… Старшая заплетальщица и две младших…

— Круто. А ноздрю зачем проколол?

— Последняя мода. Есть такое дерево фаюго, — отламываешь кусочек свежей веточки, совсем маленький… Суешь в ноздрю. Выделяется особая смола, ты вдыхаешь запах и кайфуешь.

— Очень круто, — оценил Морт. — И что? Сильно кайфуешь?

— Нет. Несильно. Здесь каменный век, особо не покайфуешь. Съедят.

Морт кивнул, потрогал одну из косиц Марата, испачкал пальцы ароматическим маслом, поднес к носу, понюхал, лизнул даже, не опасаясь отравиться инопланетными веществами. Внутри корабля ему ничего не страшно, подумал Марат. Пилоту такого сильного биома глупо бояться отравления; в крайнем случае ляжет в утробу, и машина высосет из тела все нежелательные субстанции до последнего миллиграмма.