Боги богов - Рубанов Андрей Викторович - Страница 48

Две тайные полиции, говорил Жилец. И чтоб грызлись меж собой. Только так. Иначе однажды тебя задушат, уяснил? Любимая жена перережет глотку. Кто у тебя лучший друг? Муугу? Он первый затянет на твоей шее петлю. Кто твой самый доверенный папуас? Митрополит? Ха, его особенно бойся, он умен и осторожен, он сунет нож в спину, как только настанет удобный момент…

Марат бесшумно миновал посты и долго плутал в лабиринте кривых улочек, пока не нашел дом Сцая, торговца тюленьими кожами. Самого торговца он не помнил и дом его опознал только по запретному знаку, начертанному углем на стене. Три перекрещенные линии внутри круга. Митрополит был серьезный парень и приказ Владыки — пометить нужный дом — выполнил в точности.

Подходить не стал: рабы могли почуять запах. С тридцати шагов выстрелил специальным патроном: радиомикрофон бесшумно вонзился в оконный ставень, изготовленный из дерева зух.

Вставляя наушник и увеличивая громкость, Марат с неожиданной злобой подумал, что благосостояние народа выросло весьма резко и быстро. На вытесывание одной доски из цельного ствола дерева зух нужна неделя работы, топор надо заново точить после каждых тридцати ударов; еще год назад даже самый богатый горожанин не мог себе позволить ставни из драгоценного дерева.

А он, Владыка Города-на-Берегу, скоро не сможет себе позволить даже простейшего радиомикрофона. Финита, энергия кончилась. Нечем подзаряжать хитроумную технику.

Однако на эту летнюю ночь мощности хватит. Этой ночью у Марата есть и микрофон, и пистолет с разрывными зарядами, и мультитоник, добавляющий сил. Этой ночью весь Город принадлежит своему создателю, Владыке, Хозяину Огня — и если Владыка захочет, он всё сожжет и взорвет, сам, без какой-либо помощи генералов и воинов. И лично обезглавит каждого неблагодарного дурака, решившего усомниться в его могуществе.

Заговорщики говорили негромко, что-то ели, слышно было чавканье, стук посуды и частые шлепки жирных ладоней по грудным мышцам и животам. Чтобы избавиться от привычки вытирать руки о собственные тела, этим существам требовалось еще лет пятьсот.

— …Большой Бродяга пришел из-за гор, — низким голосом сказала женщина. — Он рожден на равнине. Он питается силами Огня и силами Земли. А мы, люди берега, питаемся силами Воды и силами Ветра. Нельзя приносить силу Земли и силу Огня туда, где живут силы Воды и силы Ветра…

Мать рода, подумал Марат. Судя по акценту — какое-то из крупных южных племен. Красивый тембр, тысячу лет назад на старой Земле она бы пела блюз… Увы, матриархат непобедим, история пятилетней давности повторяется: местные королевы снова ополчились против меня. А ведь я думал, что учел прежние ошибки. Все одиннадцать старух были окружены почетом, и одиннадцать новых чувствилищ строились одновременно с Пирамидой.

— Неважно, откуда его сила, — раздраженно перебил мужчина и высморкался. — Важно, что его сила велика. Я помню войну, я видел, как он повелевает огнем. Я упал, и огонь пронесся над моей головой, и пятеро воинов моего рода обратились в пепел, и двойные шкуры тюленя, вымоченные в соленой воде, не защитили их.

Еще один голос, моложе, но грубее:

— А я видел другую силу. Я видел, как он пришел в каменоломни, вытянул руку вот так, и целая гора поднялась в небо и развалилась на куски.

— Это видели многие. Но это было давно. Те, кто видел это, уже стары. И сам он стар, и сила его на исходе. Люди говорят, что его сила в лишних пальцах. Если их отрезать, сила пропадет…

— Она и так пропадает. У него нет больше силы огня и нет силы земли. Поэтому он больше не приходит в Город. Если бы я имел такую великую силу, я бы приходил каждый день, и созывал всех, и показывал свою силу. Чтобы каждый видел, что я силен, и боялся меня, и давал мне еду и шкуры тюленя…

— Хватит, Сцай, — басом произнесла женщина. — Ты можешь думать только о шкурах тюленя. Лучше думай о своей шкуре.

Негромкий дружный смех, количество смеющихся велико — не трое, не пятеро, много больше.

Неплохо сказано, подумал Марат, осторожно отступая по переулку назад. Я начинаю вспоминать этого Сцая. Настырный жилистый дикарь в первые месяцы строительства постоянно вертелся возле меня, метил в десятники; в конце концов Хохотуну пришлось огулять его по шее кожаной дубиной, чтобы не надоедал.

— Слушайте меня, — старуха чуть повысила голос и помедлила. — Большой Бродяга спускается в город каждую ночь.

Длинный гул всеобщего изумления.

Вот и кончились мои прогулки, усмехнулся Марат, подходя к подножию Пирамиды. Полез, упирая ступни в бока валунов.

— Он приходит к океану и плавает. Я видела это. И многие видели. Когда он входит в воду, его сила покидает его, и он плавает, как животное. Когда я впервые увидела, как он плавает, я укусила себя за руку, чтобы не засмеяться.

— Это так! — еще одна женщина, на этот раз молодая. — Он плавает хуже горного людоеда. А его воины — еще хуже. Вообще не умеют. Ни один из старых воинов не умеет плавать!

— Старые воины ничего не умеют. Они слишком старые. Они только жрут и отнимают у меня лучшие шкуры.

Опять засмеялись.

— Большого Бродягу нельзя победить на земле!

«Старуха у них лидер, — понял Марат. — Генератор идей».

— …Но его можно победить в воде.

Дальше хор одобрительных возгласов.

— Ты мудра, мать.

— Да, мать. Да.

— Это так, мать. Продолжай говорить.

— Чтоб мне всю жизнь сосать крабьи кости…

— Не ругайся в моем присутствии! Иначе Мать Матерей накажет тебя. Я буду говорить, если вы будете слушать…

— Мы слушаем.

— Да, мать.

— Это так, мать.

Вздох, кашель, пауза. Кто-то чешется, кто-то сопит.

— Мы… — женщина переходит на шепот, — утопим его. Мы дождемся, когда он пойдет плавать, и утопим его. Или сами заманим в воду. И утопим.

— Или убьем, как тюленя! — это молодая, ее голос звенит. — Снизу, в горло.

— Говори тише…

— Да, мать.

— Мы утопим его, да. Потом ты, Сцай, вспомнишь молодость и снимешь с него шкуру. Мы натянем ее на стволы бамбука и сохраним.

Марат сорвал наушник. Сколько их там — двадцать, тридцать заговорщиков? Когда они вскрикнули от изумления, это был целый хор. Нет, там не кучка глупцов, не банда — там немалый отряд. Если их, допустим, два десятка, и у каждого жена или муж, и взрослый сын…

Он добрался до стены дворца и влез в окно. Снял с себя шкуру. Налег плечом, открыл дверь, выбрался в общий зал.

Стражники спали.

Повсюду сладкий запах пота и горящего в светильниках тюленьего жира. Шелестят развеваемые ветром оконные занавеси. Дворец невелик, но удобен. Два этажа, наверху — спальни Отца и Сына, тут же — капсула, обложенная кусками гранита. Внизу — кухня, комнаты жен, купальня с двумя огромными медными лоханями. Караульное помещение и кладовые. Арсенал с запасом медных клинков. Два выхода — парадный и служебный. Жены входят только по парадной лестнице, но покидают дворец — если впали в немилость — через служебную, узкую, сокрытую от глаз народа. Жилец меняет наложниц каждые две недели, ступени служебной лестницы вытерты до блеска.

Узнав о заговоре, в первую очередь проверяешь арсенал, не так ли? Марат спустился на нижний ярус, где хранилось оружие, и замер; ночное безмолвие нарушалось тихим пением.

Бродяжка сидела у стены на полу, обхватив колени голыми полными руками. Густые волосы, вчера вымытые золой и тщательно расчесанные, закрывали плечи, спину и лицо, словно паранджа, но когда Марат приблизился, женщина, оборвав песню, быстрыми движениями пальцев отодвинула пряди со лба, подняла лицо и улыбнулась.