Горький ветер свободы (СИ) - Куно Ольга - Страница 68

— Сандра, проходи, садись. — Данте встретил меня у двери и провёл к дивану. — Пожалуйста, перечисли как можно более подробно приметы человека, которого застала разговаривающим с Ренцо. А также содержание их беседы.

Я кивнула и принялась рассказывать. Секретарь записывал. Думаю, что Данте всё помнил и без меня, но происходившее здесь сейчас являлось полуофициальной дачей показаний.

Закончив писать, секретарь коротко пересмотрел текст, ещё немного над ним поколдовал и сосредоточенно сообщил Данте, что закончит работу у себя. После чего ушёл, так и продолжая проглядывать на ходу исписанные страницы.

Когда за секретарём закрылась дверь, Данте посмотрел на меня в упор и неодобрительно покачал головой.

— У тебя на плече нет повязки.

Его взгляд упал на левый рукав моего платья. Если бы под ним была повязка, это, конечно, было бы заметно.

— Это не нужно, — пожала плечами я. — Там действительно простая царапина. Она уже не кровоточит.

— Снимай платье, — со вздохом распорядился Данте.

Я даже не поняла, что смутило меня сильнее — само распоряжение или сопровождавший его вздох.

— Снимай что? — переспросила я.

— Платье, — всё тем же тоном повторил Данте.

Кивком головы он указал мне на столик. Тот стоял чуть позади дивана, поэтому я раньше не обратила на него особого внимания. Теперь же выяснилось, что там были приготовлены чистые тряпицы для перевязки и миска, в которой тёплая вода была смешана с каким-то целебным раствором. В лекарствах я не разбиралась, но ощутила приятный травяной запах.

— Обещаю, что не буду тебя разглядывать, — фыркнул Данте, кажется, позабавленный моим замешательством. — Но раной заняться нужно. Потом снова оденешься.

— Хорошо.

Я развязала шнуровку, которая, к счастью, располагалась не на спине, а на груди, и выбралась из надетого в предбаннике платья. Теперь на мне оставалась только тонкая обтягивающая рубашка без рукавов, доходившая до середины голени.

Обернувшись к Данте, я обнаружила, что он застыл, чуть расширив глаза, полностью погружённый в созерцание. Причём разглядывал отнюдь не лицо.

— Ты же обещал не смотреть! — напомнила я, не столько рассерженная, сколько позабавленная таким поворотом.

Данте с видимым трудом отлепил взгляд от того участка моей рубашки, где она облегала упругую грудь. Но продержался совсем недолго, и снова возобновил созерцание.

— Давай просто считать, что я солгал, — предложил он.

Однако, предложив мне сесть, всё-таки приступил к перевязке. Впрочем, его взгляд по-прежнему регулярно возвращался к точкам, не имевшим к моей ране ни малейшего отношения.

— Зато я видела тебя в бане, — мстительно сообщила я, в то время как он промывал царапину вымоченной в растворе тряпкой.

Было больно, но лишь самую малость.

— Я тебя тоже, — парировал Данте.

— Это не считается, — выкрутилась я. — Я стояла к тебе спиной.

— Считается, — возразил он. — Я говорю о другом случае.

— Каком же?

Я в недоумении нахмурила брови.

— Таком, — насмешливо отозвался он. — В Арканзии, на самом первом постоялом дворе. Ты заснула в ванне. Думаешь, я тогда пропустил это зрелище?

Своего Данте добился: вот теперь я всё-таки покраснела от смущения.

— Мог бы меня разбудить, — упрекнула я.

— Ни в коем случае, — не согласился он. — Во-первых, зачем? А во-вторых, представь себе сама, как бы ты в тот момент отреагировала, если бы проснулась от негромкого покашливания и обнаружила в ванной комнате меня?

Я сглотнула. Да, на тот момент я бы отреагировала очень плохо. Трудно даже представить, как именно.

Данте отложил на стол первую тряпицу и взял вторую, на этот раз чтобы перевязать плечо. От его прикосновений по коже бежали мурашки, хоть он и не делал пока ни одного лишнего движения. Когда он склонялся над раной, я полуобнажённым телом ощущала жар, исходивший от его лица.

— Не слишком туго? — спросил Данте, закончив накладывать повязку.

Я покачала головой.

— У тебя горячий лоб.

Потянулась к столу, окунула в тёплую по-прежнему воду ещё одну тряпицу. Отжав, поднесла к лицу Данте и медленно провела ею по лбу. Он шумно втянул носом воздух. Я вернула руку обратно, пройдясь по его лбу в другую сторону, а затем медленно спустилась по щеке. Он схватил меня за руку, отбросил тряпицу в сторону и схватился за подол нижней рубашки. Такую роскошь, как в случае с платьем, — право снять её самостоятельно — он мне не предоставил. Рванул рубашку через голову, в момент растрепав уложенные после мытья волосы.

Потом поцеловал меня — горячо, страстно, настойчиво, совсем не так, как в прошлый раз. Вдруг многозначительно усмехнулся и потянулся к оставленной на диване тряпице. Медленно провёл сверху вниз по моей шее, после чего припал к ней губами, повторяя ими путь влажной материи.

Отстранился и снова обмакнул тряпицу в миску. С плавной неспешностью, от которой мурашки волнами пробегали по телу, стал спускаться от шеи всё ниже и ниже к груди. Крупная капля, сорвавшись, заскользила по коже. Данте слизнул её языком, предварительно обжигая влажную кожу своим горячим дыханием.

Снова отстранился и снова продолжил работать тряпицей. Спустился вниз по левой груди и медленно провёл влажной тканью вокруг соска. Потом проделал то же самое с правой грудью.

Я поняла, что с меня довольно. С силой, почти со злостью, отшвырнула тряпку и вцепилась в пуговицы его рубашки. Он был настолько идеально одет, что это начинало раздражать, чтобы не сказать больше.

Рубашку чуть было не постигла участь предыдущей, разорванной недалеко от армона. Но обошлось. Данте помог мне избавиться от этого предмета одежды, а потом и от брюк, после чего подхватил меня на руки и отнёс в соседнюю комнату на кровать. Ту самую, где я однажды уже спала, но только в гордом одиночестве.

Сбросить обувь было делом нескольких секунд. Лёжа на постели, я отвела в сторону упавшую на лицо прядь и обнаружила, что Данте снова внимательно рассматривает моё тело. Сколь ни глупо, я ощутила запоздалую неловкость. И даже скрестила руки, прикрывая грудь. Но Данте лишь покачал головой, давая понять, что вот теперь он уже не собирается меня спрашивать. Развёл мои руки и, вытянув их вверх, прижал к кровати. Я инстинктивно попыталась высвободиться, но не тут-то было. Держал Данте крепко. А в следующее мгновение его губы и язык заскользили по моей груди, заставляя волны дрожи пробегать по телу. Я приоткрыла рот, но звуки отказывались вылетать из пересохшей гортани, разве только едва различимые вздохи. Я заметалась на кровати, изгибаясь, насколько того позволяли руки и губы Данте. И тут его бёдра надавили на мои собственные, раздвигая их в стороны. Мысли окончательно спутались; ощущения были настолько упоительными, что заполнили всё моё сознание.

Потом Данте укрыл нас обоих одеялом. Прижавшись к нему всем телом, я нащупала губами его грудь и одновременно почувствовала, как он поцеловал меня в макушку. Ощущение невероятной расслабленности уступило дорогу сонливости.

Я приоткрыла глаза, повернула голову — и взгляд упал на кисть левой руки. Знак дракона равнодушно взирал на меня с моей собственной кожи. Возникло такое чувство, словно меня окатило волной холодной воды. В сущности ведь ничего не изменилось. Я по-прежнему рабыня и, видимо, останусь ей навсегда. Я по-прежнему принадлежу Данте. Я являюсь его собственностью, как вот эта вот подушка, как армон, как магические камни. Сегодня он просто-напросто взял то, что давно уже было ему положено. И если не делал этого до сих пор, то исключительно из собственной порядочности. Как же это невыносимо — осознавать, что ты — вещь…

Нет, я ни в чём не винила Данте. Я не считала, что он привёл меня сюда как рабыню… Не привёл, подсказал противный внутренний голос. Он не приводил тебя. Он прислал за тобой слугу.

Я закатила глаза, сердясь на этот голос, а, следовательно, на себя саму. Но это не помогало не слышать. Я поймала себя на том, что ожесточённо кутаюсь в одеяло.