Горький ветер свободы (СИ) - Куно Ольга - Страница 5

Потом было долгое, утомительное и во всех отношениях премерзкое путешествие по морю. Нас большей частью держали в трюме, где было тесно, душно и дурно пахло. С этого момента мы превратились в не-людей, а вещи, и это транслировалось нам весьма доходчиво. Нет, на нашу честь никто не покушался. Товар нельзя портить, это первое правило работорговца. Если и били за ослушание — то так, чтобы не оставалось синяков. Зато могли ограничить в еде или на время лишить питья — страдание, когда кругом можно видеть неограниченное количество солёной морской воды, практически невыносимое. Многим из нас первое время было невыносимо плохо и без всяких наказаний, просто от непривычной морской качки. Настолько плохо, что даже о душевных страданиях, связанных с нашим нынешним незавидным положением, мы забывали начисто. На второй день большинству стало гораздо легче, но некоторые промучились и два дня, и три. Изредка нам разрешалось подниматься на палубу, чтобы вдохнуть свежего морского ветра. Всё это время за нами, конечно же, неусыпно следили.

Помнила я и то, как у одной из нас, худенькой светловолосой девушки Рекки, обнаружилась глубокая рана на ноге, полученная несомненно в процессе похищения.

Рана гноилась, и корабельный лекарь лишь пессимистично покачал головой. И, о да, я хорошо помнила, как обошлись с этой девушкой. Как поступают с негодным товаром? Её выбросили за борт.

Сейчас, стоя на каменном возвышении, я помнила всё это как нельзя более хорошо. И не волновалась о своём будущем так, как остальные девушки. Для меня всё уже было решено и не подлежало ни малейшим сомнениям. И дело тут было не только в собственной моей судьбе. Не только в том, что я моя жизнь, установившаяся, размеренная и справедливая, изменилась в одночасье. Дело заключалось в том, что я просто было не готова жить в мире, в котором возможно подобное. Я отказывалась от этого мира. Совершенно осознанно, раз и навсегда. И теперь точно знала, как мне следует действовать, чтобы сорвать планы Чёрного пирата.

И вот наступила моя очередь.

— Эй, ты! — крикнул боцман.

Он так и не удосужился выучить наши имена, хотя за те десять дней, что длилось путешествие, времени для этого было предостаточно. Но, право слово, не зовёт же рыбак по имени пойманных карпов!

— Иди сюда, твой черёд. И юбку разгладь!

Он говорил на нашем, северном, наречии, поскольку понятия не имел, что я понимаю арканзийский язык. А я не спешила восполнять этот пробел в его знаниях. И теперь, подняв голову и сделав лишь один шаг вперёд, выступая из ряда сбившихся в стороне женщин, громко сказала всё на том же северном наречии:

— Не пойду.

От такого резкого отказа боцман оторопел, даже ненадолго застыл на месте и молчал, словно его язык прирос к нёбу. Впрочем, от этого недуга он быстро избавился.

— Иди сюда, шалава!

Вообще-то он использовал несколько иное слово, значительно более грубое, но я, пожалуй, не стану его переводить.

Зрители не понимали произносимых нами слов, не считая парочки вставленных боцманом ругательств, но смысл общей картины начал доходить до них достаточно быстро. Публика оживилась, толпа приблизилась к возвышению.

— Не пойду, — снова спокойно повторила я, и только глаза мои смотрели дерзко, с вызовом, даже с ненавистью.

— Ты немедленно сделаешь всё, что я тебе скажу, — с не меньшей ненавистью объявил Чёрный, — иначе я прямо сейчас возьму тебя за волосы и протащу по площади.

— Попробуй!

Я специально сделала ещё один шаг ему навстречу, показывая, что не боюсь и понимаю всю нелепость угрозы. Конечно, у него хватит сил, чтобы исполнить обещанное. Но что толку? Ведь таким образом он лишь продемонстрирует собственную неспособность заставить рабыню подчиниться. А значит — собственную несостоятельность.

— Иди сюда! — рявкнул он, теперь уже по-арканзийски.

И всё-таки схватил меня, правда, не за волосы, а всего лишь за руку.

Я плюнула ему в лицо. Отвратительный поступок. Грязный, неэстетичный, недостойный. Но разве сейчас до таких мелочей? Проведя больше недели в раскачивающейся деревянной камере, пропахнув рыбой, потом и блевотиной, разом утратив всё, что было у тебя в этой жизни, станешь ли задумываться о таких мелочах, как эстетика?

Даже не знаю, достиг ли мой плевок цели, но унизительности произошедшего было достаточно. Тем более что публика отчаянно заулюлюкала. Не думаю, что кто-нибудь из присутствующих всерьёз был на моей стороне, но посмеяться над пиратом многие были не прочь. Мои недавние подруги по несчастью отступили подальше, рискуя свалиться вниз, всем своим видом демонстрируя, что они вовсе не со мной, что это я одна сошла с ума, они же не имеют к происходящему ни малейшего отношения.

— Ах ты тварь! — разозлившись не на шутку, боцман перешёл на своё родной, арканзийский, язык и выхватил из-за широкого кожаного пояса длинный нож.

А я в очередной раз шагнула ему навстречу, ибо только этого и ждала.

Существуют категории людей, которые не годятся на роль рабов. Любой пират-работорговец знает это наверняка. Одни тяжело больны и оттого неспособны выполнять даже самые элементарные задания. Другие сходят с ума от свалившегося на их долю несчастья. Третьих полностью парализует страх — настолько, что перекрывается даже инстинкт самосохранения. Четвёртые же просто оказываются не согласны мириться с новой действительностью. Не согласны до такой степени, что предпочитают пойти на смерть. Я относилась именно к их числу.

Во всех этих — прямо скажем, достаточно редких случаях, — результат был один. Пираты не считали нужным возиться с негодным товаром. В любом улове попадается гнилая рыба. В любой партии товара находится брак. Рабов, проявивших свою негодность, незамедлительно убивали. Во-первых, для того, чтобы избавиться от ненужной долее обузы. А во-вторых, для устрашения остальных. При виде того, какая участь постигает непокорных, другие рабы лишний раз подумают, прежде чем проявить характер.

— Гнусный недоношенный ублюдок, без сомнения ненавидимый даже собственной матерью, — сказала я, с лёгкостью выдерживая взгляд боцмана и почти улыбаясь. Преследуя разом две цели — окончательно доказать свою непригодность и довести Чёрного Пирата до белого каления.

Мне удалось и то, и другое.

— Ах так? Сама выбрала свою судьбу!

И он отвёл назад руку, замахиваясь ножом. Да, выбрала, и именно сама. И ты не смог отнять у меня этого права. Потому что я не раб, а всё-таки человек, пусть даже знак красного дракона навеки оплетает теперь мою ладонь. *Внимание! Знак перекочевал с щеки на ладонь, авторская правка*

Я не испугалась и даже ни капли не отстранилась, когда лезвие с размаху приблизилось к моей груди. Ещё мгновение — и вожделенная сталь коснётся, наконец, моего сердца. И остановит его — остановит в тот момент, когда оно билось в ритме, заложенном свободным человеком.

Но в этот самый момент с площади неожиданно раздался мужской голос.

— Стой! Я её покупаю.

Остриё ножа остановилось, уже готовое пропороть ткань моего платья. Мы с боцманом замерли приблизительно в равной степени удивления, одновременно уставившись на покупателя, который проявил столь своеобразный вкус. Нож боцмана по-прежнему оставался вытянут в мою сторону, лишь немного отдалился. Обуревавшие каждого из нас чувства были весьма неоднозначными, и удивление занимало в этой неразберихе отнюдь не единственное место. В пирате жажда наживы боролась с уязвлённой гордостью и злобой, которые диктовали ему немедленно и несмотря ни на что расправиться с обнаглевшей девчонкой. Меня слова покупателя и вовсе выбили из колеи. Мгновение назад я точно знала, чего хочу, и была готова это получить. Теперь же запоздало пришёл и страх, и сомнения, и ненависть к сорвавшему мои планы мужчине, и благодарность ему же за предоставленную возможность ещё хотя бы недолго задержаться на этом свете. Я не могла понять сама себя и, как и боцман, продолжала стоять, тупо пялясь на неожиданно появившегося покупателя.