В начале пути - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич - Страница 37

– Прости, государь, но я-то тут как помочь смогу? Разве только поставишь меня на строительство новой канатной мануфактуры, – растерянно произнес Батищев. – Дело мне, конечно, незнакомое, но съезжу, посмотрю, примерюсь, глядишь, и сумею построить. Если я правильно тебя понял.

– Правильно, да не совсем, – хитро улыбнулся Петр. – Вот тебя на Тульский оружейный завод отправили, так ты там не стал по старинке строить, а свое измыслил. На Охтинском заводе тоже углядел, как можно все переделать к лучшему. Во-от, теперь вижу, что понимаешь. Все именно так, да опять не так. На мануфактуру ты поедешь, а нужно, так и не на одну. И торопить я тебя не стану. Но только ты должен будешь измыслить мне не канатную мануфактуру, а завод. Такой завод, чтобы при том же количестве народу, что и на обычной мануфактуре, он мог выдавать в пять раз большее количество канатов. Словом, все, что только возможно, должны будут делать машины. Года тебе хватит?

– Не знаю, государь. Оно ведь как-то само находит. Вот гляжу на работу и вдруг вижу, как оно должно быть, если механизм какой применить, а потом уж додумываю мелочи. Коли озарит, то… А как нет, так…

– То-о… Та-ак… – передразнил сержанта Петр. – Не того человека я перед собой видел, когда ты здесь соловьем заливался. А вот Нартов, когда я ему свою просьбу о другом высказал, ответил, что расшибется в лепешку, а сделает. Еще и тебя нахваливал.

– Хм. Год, государь, самое большее, и я все сделаю. Вот только получится ли запустить за то время и завод, сомневаюсь.

– Вот это уже другое дело. Ты, главное, махины измысли, а там уж мы разберемся.

«Тем более денег на строительство этого завода пока и нет», – мысленно добавил Петр.

– Кстати, пока будешь думать, вот тебе еще одна идея. Ты же по вододейственным махинам мастер признанный. Глянь на это.

Петр положил перед Батищевым раскрытую книгу с яркой картинкой, на которой была изображена какая-то странная иноземная ладья. Видно, что древняя, а чья – не понять. А еще у нее по борту три водяных колеса, да вроде как быки или коровы на палубе теснятся.

– Не понимаешь? – откинувшись на спинку стула и внимательно глядя на Батищева, произнес Петр. – Это либурна, древнеримский военный корабль. Как следует из этой книги, он ходил по морю не с помощью весел, а с помощью вот этих водяных колес, которые получаются уже гребными. Колеса те в движение приводятся быками. Все новое – это хорошо забытое старое, Яков Тимофеевич. Я усомнился в правдивости этого, но мой учитель истории Древнего мира, англичанин, к слову сказать, поведал мне, что не так давно, лет сорок назад, брат покойного короля Карла Второго построил подобное судно, в движение его приводили восемь лошадей, вращающие ворот, от которого вращались два вот таких колеса по бортам. Он утверждает, что это судно было способно буксировать большие военные корабли и долгое время использовалось в порту.

– Хочешь построить такой военный корабль, государь?

– Да зачем мне военный корабль? Хотя подумать-то, конечно, можно. Но я о другом. Как у нас купцы основные товары возят?

– По рекам.

– Верно. Ну как вниз по течению, так ничего получается. А как вверх, так просто беда. Я узнавал, так мне сказали, хорошо, если бурлаки пятнадцать верст за день одолевают, а то бывает и не больше десяти. А что, если вот такие суда пустить да к ним еще и причалы[13] подцепить? Оно и быстрее получится, и больше зараз увезти выйдет. Торговлишка оживится – это раз. Казне прибыток, коли те суда казенными будут или даже на казенных верфях делаться станут, – это два. Да еще и сколько народу высвободится, которые силы свои кладут на бурлачестве, – это три.

Н-да-а. Кто бы мог подумать. То к делам государственным ни на шаг приближаться не хотел, а теперь… Ну прямо Иван Калита, да и только. Но мысль до чего интересная. У Батищева даже дух захватило, едва только представил, сколько времени ему предстоит провести не на службе скучной, а при деле интересном.

– Андрей Константинович, свет очей наших. Наконец-то вы осчастливили нас своим появлением…

Господи, как ему уже надоел обладатель этого голоса с характерным немецким акцентом!

Иван Данилович Шумахер[14] в академии заведовал библиотекой, кунсткамерой, типографией и всеми мастерскими. Человек ничем примечательным себя не зарекомендовавший, но сумевший заручиться доверием президента Академии наук и получивший от него бразды правления первым российским научным заведением.

От этого деятеля, отличающегося напыщенностью и непомерным самолюбием, страдала большая часть академического состава. Многие, устав от его нападок и формализма, уже утвердились в своем решении по окончании контракта покинуть Россию. Это будет серьезный удар по детищу Петра Великого.

Нартов был поражен сложившимся положением дел в академии. Подумать только, какой-то библиотекарь-недоучка безнаказанно третировал признанные во всем мире умы, наслаждаясь своей властью, и при этом был во всем поддерживаем президентом. Наличия у него научного склада ума Андрей Константинович не обнаружил, но зато сразу определил склонность к всевозможным интригам.

Шумахер оказался достаточно ловким и осторожным чиновником. Именно что чиновником, хотя он гордо именовал себя ученым. С персоной, назначенной на академическую должность лично императором, следовало вести себя крайне осмотрительно. Поэтому Шумахер благоразумно предпочел не задевать Нартова и даже попытался свести с ним дружеские отношения. Однако у последнего его потуги вызвали лишь стойкое отторжение.

Талантливый от Бога механик, достаточно преуспевший в других науках, хотя и не получивший ученых степеней, Нартов не смог найти ни одной точки соприкосновения с Шумахером. Мало того, будучи человеком самолюбивым, прямолинейным, не стесняющимся в высказываниях, не менее властным и в то же время питавшим стойкое отвращение к интригам, Нартов очень быстро настроил Ивана Даниловича против себя.

Шумахер не смог не отреагировать на подобное обращение. В конце концов, с его мнением в Академии наук считались все, пусть он и не пользовался всеобщей любовью. И противление какого-то механика, не имеющего никаких сколь-нибудь значимых достижений, наносило его авторитету весьма существенный урон.

Осада началась по всем правилам военной науки. Иными словами, Шумахер стал подбираться к Нартову издалека. Незначительное, практически безобидное замечание. Требование внести исправления в предоставленный отчет. И так далее и тому подобное. Но с каждым разом придирки становились более существенными, а нажим все более жестким. Шумахер ждал хоть какого-нибудь противодействия, кроме проявляемого его оппонентом завидного упрямства и упорства.

Наконец он уверился в том, что император не выказывает никакого интереса к судьбе своего протеже. Что же, вполне объяснимо. По неизвестной Шумахеру причине государь решил помочь Нартову в устройстве его судьбы и составил протекцию при определении в Академию наук. В дальнейшем тот сам должен был позаботиться о себе. Будь иначе, и Нартов обязательно пожаловался бы Петру на притеснения. Ведь он обучал императора основам механики и виделся с ним еженедельно. Но ничего подобного не произошло. Поэтому Иван Данилович счел, что руки у него полностью развязаны.

По-настоящему он ударил по Нартову через месяц, когда потребовал, чтобы из механической мастерской убрали ткацкий станок. По его мнению, Андрей Константинович слишком уж много уделял ему внимания. К тому же задействовал в его совершенствовании некоторых студентов, что было крайне неприемлемо. В неравном противостоянии Нартов был вынужден подчиниться, так как президент академии Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост безоговорочно принял сторону Шумахера.

Как результат – Андрей Константинович перевез стан к себе домой и продолжил работу над ним в свободное от службы время. Невозможно передать словами чувства, которые он испытывал. Вместо того чтобы сосредоточиться на исполнении воли государя, он вынужден был заниматься различными поручениями по Академии наук.