Сицилиец - Пьюзо Марио - Страница 36

Гектор Адонис испугался:

— Дон Кроче, я понимаю великодушие вашего духа и поступков. Но Тури упрям и, как все молодые люди, слишком уверен в своей силе. Да и не совсем он беспомощен. Если он начнет войну против «Друзей», выиграть он, я знаю, не сможет, но урон нанесет страшный. Могу я обещать ему какое-нибудь вознаграждение?

— Обещай ему вот что, — сказал дон. — Он получит высокое место у «Друзей» помимо моей личной преданности и любви. Ведь в конце-то концов, не может же он вечно жить в горах. Настанет время, когда ему захочется занять определенное место в обществе, жить в согласии с законом, со своей семьей. Когда такой день настанет, один только я на всей Сицилии смогу обеспечить ему помилование. И буду несказанно счастлив сделать это. Я говорю вполне искренне.

И действительно, когда дон так говорил, ему нельзя было не верить, нельзя было не поддаться обаянию его слов.

Отправляясь в горы на встречу с Гильяно, Гектор Адонис был очень обеспокоен за своего крестника и решил говорить с ним откровенно. Тури должен понять, что он прежде всего любит своего крестника и ставит это чувство выше повиновения дону Кроче.

На краю утеса стояли стулья и раскладные столы. Тури и Аспану сидели вдвоем.

— Я должен поговорить с тобой наедине, — сказал Гектор Адонис, обращаясь к Гильяно.

— Коротышка, у Тури нет от меня секретов, — рассерженно бросил Пишотта.

Адонис пропустил мимо ушей оскорбление.

— Тури, если захочет, может рассказать тебе то, что я скажу ему, — произнес он спокойно. — Это его дело. Но тебе сказать я не могу. Я не могу взять на себя такую ответственность.

Гильяно похлопал Пишотту по плечу.

— Оставь нас, Аспану. Если что-то касается тебя, я тебе скажу.

Пишотта резко поднялся, холодно взглянул на Адониса и отошел.

Гектор Адонис долго сидел молча. Потом заговорил:

— Тури, ты мой крестник. Я полюбил тебя еще ребенком. Я учил тебя, давал тебе читать книги, помогал тебе, когда тебя стали преследовать. Ты один из немногих на этом свете, ради кого мне стоит жить. И тем не менее твой двоюродный брат Аспану оскорбляет меня, а ты даже не останавливаешь его.

— Я доверяю тебе больше, чем кому-либо, за исключением матушки и отца, — сказал Гильяно.

— И еще Аспану, — с укоризной заметил Адонис. — А разве можно доверять такому кровожадному человеку?

Гильяно поглядел Адонису в глаза, и тот не мог не восхититься открытостью и честностью его лица.

— Да, должен признать, я доверяю Аспану больше, чем тебе. Но я люблю тебя с самого детства. Своими книгами и мудростью ты обострил мой ум. Я знаю, что ты помогаешь матушке и отцу деньгами. И был верным другом во время моих бед. Но я вижу, ты завязан с «Друзьями друзей», и что-то подсказывает мне: именно это и привело тебя сегодня сюда.

И снова Адонис восхитился чутьем своего крестника. Он изложил Тури суть дела.

— Ты должен примириться с доном Кроче, — сказал он. — Ни французский король, ни король Обеих Сицилий, ни Гарибальди, ни сам Муссолини не могли окончательно подавить «Друзей». И тебе войну против них не выиграть. Умоляю тебя, помирись с ними. Поначалу ты должен уступить дону Кроче, но кто знает, каково будет твое положение в будущем. Клянусь тебе своей честью и головой твоей матушки, которую мы оба любим, дон Кроче верит в твой талант и питает к тебе подлинную любовь. Ты будешь его наследником, любимым сыном. Но сейчас ты должен признать его первенство.

Он видел, что Тури взволнован и принял все сказанное очень серьезно.

— Тури, подумай о своей матушке, — пылко продолжал Гектор Адонис. — Ты не можешь вечно жить в горах и рисковать жизнью, чтобы увидеть ее несколько раз в году. А дон Кроче сможет добиться для тебя помилования.

Некоторое время молодой человек раздумывал, потом заговорил медленно и серьезно:

— Прежде всего хочу поблагодарить тебя за честность, — сказал он. — Предложение очень заманчиво. Но я дал себе слово избавить бедняков Сицилий от нужды, а у «Друзей», думается, цель не такая. Они служат богачам и политикам в Риме, а это — мои заклятые враги. Давай подождем и посмотрим. Да, конечно, я похитил принца Оллорто и наступил им на мозоль, но я даю жить Кинтане, хоть и презираю его. Терплю же я его из уважения к дону Кроче. Скажи ему это. Скажи ему это и скажи также, что я молюсь, чтобы настал день, когда мы сможем стать равными партнерами. Когда наши интересы не будут противостоять друг другу. Что же до главарей местных мафий, пусть делают что хотят. Я их не боюсь.

С тяжелым сердцем Гектор Адонис принес этот ответ дону Кроче — тот лишь кивнул своей львиной головой, как будто и не ждал ничего другого.

В последующие месяцы было предпринято три покушения на жизнь Гильяно. Первый заход разрешили сделать Гвидо Кинтане. Он, совсем как Борджиа, предусмотрел все до мельчайших подробностей. Гильяно, совершая свои вылазки с гор, частенько пользовался одной дорогой. Вдоль дороги лежали поля с сочными травами, куда Кинтана выпустил большую отару овец. Охраняли этих овец трое безобидного вида пастухов — выходцы из города Корлеоне и старые друзья Кинтаны.

Почти целую неделю при виде идущего по дороге Гильяно пастухи с почтением приветствовали его и по старой традиции подходили поцеловать руку. Гильяно вступал с ними в дружеский разговор; пастухи нередко принимали участие в действиях отряда, к тому же он всегда искал пополнение. Он не опасался за свою жизнь, так как почти всегда ездил с телохранителями, а часто с Пишоттой, который стоил по крайней мере двоих. Пастухи не были вооружены и одеты были легко — под такой одеждой оружия не спрячешь.

Но пастухи припрятали лупары с патронташами, подвязав их под брюхом нескольких овец в центре отары. Они ждали случая, когда Гильяно будет один, без охраны. Однако Пишотту заинтересовали пастухи, проявлявшие такое дружелюбие, да и откуда вдруг взялась эта отара овец? И через свою сеть осведомителей он навел справки. Выяснилось, что это убийцы, нанятые Кинтаной.

Пишотта не стал терять времени. Он отобрал десять бойцов из своего личного отряда и окружил пастухов. Он принялся подробно их расспрашивать: чьи это овцы, как давно они пастушествуют, где родились, как зовут отца и мать, жену и детей. Пастухи отвечали, казалось, откровенно, но у Пишотты были доказательства, что они лгут.

Устроили тщательный досмотр и оружие обнаружили. Пишотта прикончил бы обманщиков, но Гильяно запретил это делать. В конце концов, никакого вреда они не причинили, все дело в Кинтане.

И вот пастухам велели отогнать овец в Монтелепре. А там, на главной площади, возвестить: «Идите, получайте подарки от Тури Гильяно. Каждому дому овцу и благословение Тури Гильяно».

При первой же просьбе пастухи должны были резать овец и раздавать их.

— Запомните, — напутствовал их Пишотта, — я хочу, чтоб вы были вежливы, как самая разлюбезная продавщица в Палермо, получающая с проданного проценты. И передайте наш привет и благодарность Гвидо Кинтане.

Дон Сиано действовал более примитивно. Он послал двух людей подкупить Пассатемпо и Терранову, чтобы они выступили против Гильяно. Но дон Сиано не знал, насколько предан был Гильяно даже такой зверь, как Пассатемпо. И снова Гильяно запретил убивать эмиссаров, но Пассатемпо лично отдубасил их и отослал назад с отметинами.

Третью попытку предпринял снова Кинтана. И на сей раз Гильяно потерял терпение.

В Монтелепре приехал новый священник, бродячий монах, чей облик свидетельствовал об умерщвлении плоти во имя веры. В воскресенье утром он отслужил мессу и показал людям свои священные раны.

Его звали отец Додана; это был высокий, атлетического сложения человек, который двигался столь стремительно, что его черная сутана так и развевалась над потрескавшимися кожаными ботинками. Волосы у него были белесые, а лицо — морщинистое и темное, как орех, хотя человек он был еще молодой. Через месяц о нем заговорил весь Монтелепре, так как он не чурался тяжелой работы, помогал местным крестьянам убирать урожай, возился с детишками, озорничавшими на улице, навещал больных старух дома и исповедовал их. И потому Мария Ломбарде Гильяно не удивилась, когда однажды в воскресенье он после мессы остановил ее возле церкви и спросил, не может ли он что-нибудь сделать для ее сына.