Воля павших - Верещагин Олег Николаевич - Страница 6

– Не приду, – заверил я. – Это я в конце года расслабился. А… он у меня еще получит. Потом.

– Господи боже! – Мама схватила меня за уши и несколько раз помотала моей головой из стороны в сторону. – Неужели нельзя решать споры не кулаками?!

Отец за столом захрюкал и забулькал. Я пожал плечами:

– Можно… Разными местами можно. Коленька Левшин, например, с первого класса проблемы задним местом решает, даже трусы не носит, чтоб не мешали… Только мне кулаками привычней.

– Гадости говоришь… – поморщилась мама, усаживаясь на табурет.

– Какие гадости, если правда… – начал я, но отец показал мне кулак и строго потребовал:

– Дневник.

Я ногой выдвинул из-за двери рюкзак и, протянув отцу требуемое (никаких опасений это у меня не вызывало, потому что там все было нормально), присел к столу и взял из хлебницы сухарь. Мама заглянула отцу через плечо, заметив:

– Олежка, терпимей нужно относиться…

– Ы, – ответил я, разгрызая сухарь с каменным треском, – ыхау, – проглотил я кусок и пояснил: – Не хочу терпимее… А чего вы шумели? Наследство получили?

Отец аккуратно закрыл мой дневник с портретом Мэла Гибсона в роли Уоллеса на обложке и отложил на край стола. Они с мамой обменялись непонятными взглядами, и я заволновался, сам не понимая, почему:

– Что случилось, товарищи производители?

– Наследство получили, – буркнул отец, а мама вновь сердито сказала:

– Поздравляю, сын, мы переезжаем на Эльдорадо. Твой… производитель, – она метнула на отца испепеляющий взгляд, – собирается продать квартиру и переезжать.

Я подавился вторым куском сухаря и захлопал глазами. Переезд в мои планы не входил. Во-первых, я вполне уютно чувствовал себя в нашей школе, а переезд означал новую школу. Во-вторых – это что же, уезжать от Вадима, от фехтования, от скачек?! В третьих, я не понимал, зачем продавать квартиру, в которую полгода назад вбухали кучу денег, соединив нашу нижнюю и купленную у соседей наверху. В четвертых – Эльдорадо! Это ж километров двадцать отсюда, в зоне отдыха! Красиво там, это да, но жить?!. Да и как же отец со своей мастерской?!

– Не понял, – выдал я наконец, откладывая сухарь. – А как же вы…

– Тебе купим мотоцикл, – прервал меня отец, – ты давно мечтал.

– Еще чище, – почти удовлетворенно вставила мама.

Я ничего не имел против мотоцикла, как средства передвижения, но по-прежнему не мог врубиться, о чем идет речь. Отец продолжал:

– И я вполне могу оттуда на работу добираться.

– А я застрелюсь от скуки в двадцати пустых комнатах, – скорбно сказала мама. – Олег, твой отец сумасшедший. Это наследственное…

– Заведем второго. – Отец моргнул мне. – Тогда скучать будет некогда.

Мама просто покрутила пальцем у виска и промолчала.

– Да вы про что разговариваете?! – не выдержал я. – Какие двадцать комнат?! Какое наследство?! Объяснит кто-нибудь хоть что-нибудь!

– Отец оставил нам свой дом, – сказал отец, И мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять: он говорит про СВОЕГО отца, моего деда, тоже Олега, который умер неделю назад.

Моя комната располагалась как раз на втором этаже нашей квартиры и имела свою лоджию, которую я решил не застеклять. С нее было видно парк, а на него здорово смотреть даже зимой, когда деревья голые и черные, а снег расчерчен параллельными следами лыж. Летом смотреть вообще классно. Только сейчас мне этого делать не хотелось.

Сложившаяся ситуация требовала всестороннего обдумывания.

Переодевшись, я обрушился в мягкое кресло и обвел комнату пристальным взглядом. Как будто это могло помочь.

Да, семья у нас не бедная. У меня в комнате – полный набор, даже сверх того, и ни одна вещь не вырвана с мясом из родительского бюджета. Я и не замечал, как все это появлялось – телик с видео, комп, центр… Еще масса всего по мелочи. Приятные вещи, делающие жизнь удобнее и веселей. Не могу сказать, что у меня не получится без них обойтись, но с ними – лучше.

Правда, есть в комнате вещи, которые я на самом деле ценю. И, кстати, не самые дорогие в денежном исчислении.

Конечно, горка с моими призами и грамотами. Это – мое, это я сам завоевал, не заработал даже. Кое-кто похохатывает, а мне начхать с «Минтоном».

Еще – винтовка. Настоящая. Десятизарядный «тигр» под патрон 9,3, могучая штука, купленная отцом на прошлый день рождения. Записана она, конечно, пока на него, но это ничего не меняет, он сам так сказал.

Наперекрест с ней – шпага. Не спортивная, а настоящая, с метровым почти широким лезвием и гардой из переплетенной бронзовой проволоки. Весит эта штука больше двух килограмм, и посмотрел бы я на японца, который решил бы выйти против нее со своей катаной.[5] Это подарили мне ребята из фехтовального клуба после моей победы, специально заказывали.

И – последнее. Наверное, самое важное, хотя я и не могу объяснить, почему мне так кажется.

Это тоже подарок на прошлый день рождения, но только не от отца, а от Вадима – картина. Метр на метр, в простой рамке. Вадим рисовал ее сам, он вообще здорово рисует. Я не великий ценитель живописи. Вообще не ценитель. Могу сказать – нравится, не нравится, и никто меня не убедит, что в «Черном квадрате» Малевича есть хоть какой-то смысл.

Так вот, эта картина… Над бескрайним лесом горит алый закат. Холм, увенчанный каменным столбом с полустертыми загадочными знаками. Около столба – группа ребят и девчонок, все – в современной одежде, один – с бумбоксом на плече… но у всех средневековое оружие, в основном – мечи. Стоят и задумчиво смотрят на закат, на солнце, уходящее за лес, левее которого – еще два маленьких диска, белесый и зеленый, оба поменьше Луны. Вадим ничего не объяснял – просто подарил мне эту картину… За год до этого я прочитал «Нарнию» Клайва Льюиса и час-то (сам от себя скрывая эти мечты: они казались мне детскими!) представлял себе, как оживает все, нарисованное на картине. Оживает… и можно, перемахнув обрез рамы, отправиться исследовать бесконечный лес с пятнами озер, отражающих закат, спускаться по жилкам далеких рек к морю, которого нет на картине, но которое, конечно, есть где-то там, за ее краем, где лежит большой и неизведанный мир… Я завидовал тем, кто был нарисован на полотне. У них впереди был весь мир.

Вадим знал, что мне дарить.

Сидя в кресле, я пытался понять, почему мне так грустно. Как будто я расстаюсь со всеми этими вещами! Это ведь ерунда, я их увезу с собой на новую квартиру – в новый дом – и там, если придет фантазия, могу расставить их в том же порядке, что и здесь…

И все-таки я понял. Я оставлю тут то, что увезти нельзя. Двор оставлю. Парк. Улицу, остановку на ней, стадион, знакомых. Ко всему этому я привык – и как раз всего этого с собой не взять.

Уезжать не хотелось.

Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск «Hay», и Бутусов негромко запел для меня:

Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся:

– Ага!

– Хайль, – поприветствовал его я и тут же перешел к делу: – Вад, ты не подъедешь сейчас к нашему кафе?

Кажется, он что-то почувствовал в моем голосе, потому что, секунду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:

– Буду.