Первый дон - Пьюзо Марио - Страница 32

Зачем ему папский престол, если даже собственная дочь отказывается подчиняться ему. Как мог этот совсем недавно милый ребенок преклонять колени перед Папой, целовать перстень и святую ногу и при этом не повиноваться собственному отцу?

Он вызвал Чезаре и Дуарте Брандао. Потом послал за доном Мичелотто.

Когда все собрались в его покоях, спросил:

– Что такого сделал я собственной дочери, которую люблю всей душой, чтобы она вот так бросила меня?

Чезаре, склонив голову, молчал.

Ответил Дуарте, с сочувствием в глазах:

– Возможно, ее позвал Господь, ваше святейшество.

– Дуарте, пожалуйста, не смеши меня. Я еще не старый безмозглый дундук. Есть что-то такое, чего я не знаю, какой-то неведомый мне фактор.

Дуарте кивнул.

– Я и не пытался смешить вас, ваше святейшество, и не выказывал неуважения, просто старался убедить в том, что вам не следует винить себя в тех или иных поступках вашего ребенка. Собственно, она уже вовсе и не ребенок.

Она бежит или навстречу призванию, или от серьезной угрозы.

– И в чем все-таки причина? – Александр повернулся к Чезаре.

Тот не отвел глаз, и какие-то мгновения они прожигали друг друга взглядом. Все эти годы Чезаре не говорил с отцом о своей большой любви из опасения, что для отца она важнее, чем даже для него самого. Чезаре не сомневался, что в любой битве за любовь или власть он окажется в проигрыше. Папа прежде всего требовал от него верности. И даже не хотел думать о том, какой разверзнется ад, если отцу станет известно об его истинных отношениях с сестрой.

О них Чезаре не рассказывал никому. Даже напившись и в постелях куртизанок держал язык за зубами. Слуги, естественно, тоже молчали из страха, что за лишнее слово могут остаться без головы. Но мог ли его отец, будучи Папой, осененным небесами, заглянуть в душу сына? Ответа Чезаре не знал.

Внезапно закаменевшее от ярости лицо Папы смягчилось, он улыбнулся.

– Друг мой, дон Мичелотто. Подбери мне гонца, который будет каждый день ездить в монастырь. Я уверен, что моя дочь покается. Позаботься о том, чтобы молодой человек обладал приятной наружностью и покладистым характером, отличался изысканностью манер и умом. Тогда дорогая Лукреция будет принимать мои послания, и в конце концов я смогу убедить ее вернуться домой.

Дон Мичелотто приказ исполнил. Остановил свой выбор на Перотто, молодом человеке, которому благоволил Александр. Музыкант и поэт, юноша исполнял различные поручения Папы в обмен на кров, пищу и спасение души.

Получив хорошее образование, он приехал из Испании в Рим, услышав о красотах Вечного города. Честный, глубоко верующий, он пользовался полным доверием Александра.

Вручая Перотто свое письмо Лукреции, Александр знал, что оно не дойдет до адресата только в одном случае: если Перотто убьют по дороге. Так он доверял этому молодому человеку.

Когда Лукреция впервые увидела Перотто в саду монастыря, она отказалась взять послание Папы.

– Я не хочу обсуждать мои разногласия с отцом. Лучший для этого способ – не общаться с ним, даже письменно.

Перотто, с длинными светлыми волосами, перехваченными сзади ленточкой, сверкающими глазами, весело кивнул.

– Я понимаю, герцогиня. Я только рассчитываю на вашу добрую волю, ибо, по моему разумению, письмо затрагивает важные вопросы.

Лукреция посмотрела на него, покачала головой и повернулась, чтобы уйти. Села на каменную скамью в дальнем конце сада, глубоко задумалась.

Но Перотто, вместо того чтобы уехать, оставив письмо там, где она могла его взять, исчез на несколько минут и вернулся с гитарой. Попросил разрешения Лукреции сесть на траву и что-нибудь ей сыграть.

Лукреция уже хотела отказать, но лицо его ей понравилось, жизнь в монастыре не баловала развлечениями, и она согласилась:

– Играй, если хочешь.

Перотто приятно удивил Лукрецию: когда он не только заиграл, но и запел, голос у него оказался так же хорош, как и сама песня. Давно уже Лукреция не знала мужской компании, а потому заулыбалась помимо своей воли.

Когда Перотто допел последний куплет, настроение у Лукреции заметно улучшилось, и она попросила дать ей письмо Папы. Что Перотто и сделал с широкой улыбкой.

Выяснилось, что письмо более чем формальное. Ее отец сообщал, что переговоры о разводе продолжаются и даже наметился некоторый прогресс. Джованни рассматривал предложенную компенсацию. Далее высказывалась просьба письменно изложить все ее пожелания и сообщалось, что посыльный прибудет на следующий день, чтобы держать ее в курсе событий.

Лукреция ушла к себе, села за стол, написала коротенькое письмо, в котором выразила надежду, что он хорошо себя чувствует, и поблагодарила за заботу. Но подписалась «Лукреция Борджа», чтобы показать, что она по-прежнему дуется на отца.

На следующий день Александр проснулся с твердой решимостью поставить точку в разводе Лукреции. Прежние политические кризисы благополучно разрешились, новые еще не возникли, и после утренних молитв он счел возможным посвятить день семейным делам.

Чезаре тоже проснулся в благодушном настроении и пришел в покои отца с предложением:

– Пора устроить какой-нибудь праздник, ибо в городе неспокойно, и горожанам надо развеяться, а не то они что-нибудь учудят.

– Да, – согласился Александр. – Мне и самому не помешал бы карнавал, а то со всеми этими церковными делами я стал слишком серьезным.

И вот тут Пландини, старший секретарь, возвестил о прибытии Лодовико Сфорца и его племянника, Джованни.

Они сели за маленький мраморный стол, на который поставили сыр, фрукты, вино. После обмена любезностями Александр повернулся к Сфорца. Лицо его стало суровым.

– Лодовико, я больше не могу ходить вокруг да около.

Сегодня я пригласил тебя с тем, чтобы окончательно решить вопрос о разводе.

Слова Папы застали Лодовико врасплох. На его лице, а он как раз хотел поднести ко рту чашу с вином, застыло изумление. Но ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Ваше святейшество, никакой необходимости в разводе нет, если вы говорите о Джованни и вашей очаровательной дочери, Лукреции.

Джованни кивнул, но промолчал.

Александр встал из-за стола, прошелся по комнате.

– Необходимость в разводе есть, Лодовико. Джованни на долгие месяцы уезжал в Пезаро. Лукреция оставалась в Риме одна.

Лодовико поднялся, прошел к дивану. Джованни последовал за ним.

– Мой племянник уезжал из Рима из-за угроз вашего сына, ваше святейшество, – извиняющимся тоном объяснил Лодовико.

Чезаре остался за столом один: допивал вино.

Александр повернулся к нему.

– Это правда, сын мой? Насчет угроз?

Чезаре ответил ровным и спокойным голосом:

– Я никогда никому не угрожаю. Если человек меня злит, я вызываю его на дуэль, – он покачал головой. – Вроде бы я не вызывал тебя на дуэль, Джованни. Не так ли? – и холодно посмотрел на зятя.

Отношения у них всегда были самые неприязненные.

– Ты должен признать, что не питал ко мне братской любви, – надменно ответил Джованни.

Лодовико занервничал, обратился к Папе масляным тоном:

– Ваше святейшество, Джованни вернулся в Рим. Молодые люди могли бы счастливо жить в Пезаро, как муж и жена. Но Лукреция… Лукреция отказалась. Она хочет жить в Риме, – теперь все они сидели на креслах и диване в кабинете Папы.

Александр начал терять терпение.

– Лодовико, друг мой, мы можем спорить целый день, хотя у каждого из нас полно дел. Выход есть только один.

Джованни и Лукреция должны развестись. Мы сочувствуем твоей озабоченности и переживаниям твоего племянника. Но все то, что делается во благо церкви, должно быть сделано.

– Церкви? – в недоумении переспросил Лодовико.

Теперь встали оба, Александр и Лодовико, вдвоем закружили по просторному кабинету.