Красный вереск - Верещагин Олег Николаевич - Страница 140

— Лежи! — крикнул сосед. Ошалелое хлопанье падающих мин… фонтаны щебня над склоном… Стрелявший из ЗСУ резко выпрямился и из его спины выскочила, словно страшная розовая пружина, переломленная кость позвоночника. Он рухнул с небольшого сиденья на камни. Заряжающий поднял руки к лицу и упал тоже, меж пальцев, бурля, текла кровь. Снизу пытались ползти вверх по склону бойцы Гоймира, но усилившийся огонь с дороги укладывал их за камни. Для них всё было кончено…

— Я — туда! — резко крикнул Олег, бросаясь к ЗСУ. Горец помчался за ним — тут же, без раздумий, на бегу крикнул:

— Умеешь ли?!

— Умею! — закричал Олег, делая гигантские прыжки. Их не заметили — сверху враги никого особо не ждали. Олег рухнул на окровавленное сиденье, нащупал ногой педаль… — Подноси! — и раскрутил длинные стволы, ловя в простенькие прицелы машины на дороге. Борт… Что-то бессмысленно промычав, Олег затопил педаль.

Ранг-ранг-ранг-гррааа! Машина взорвалась. Не переставая бить, Олег повёл стволами по дороге, поджигая, взрывая, раскраивая броню, калеча и убивая…

…Олегу показалось — горец ударил его в бок, желая привлечь к чему-то внимание. Но Вепрь оседал на ящики, из рук его падала тяжеленная лента — непостижимым образом струясь. Осколок перерезал воину горло, как хороший клинок, упруго била кровь.

«Ну и кто меня стукнул? — подумал Олег. И, поглядев в сторону, увидел, что кровь течёт и из его левого бока, пропитывая куртку и заливая жилет, который не удержал осколок. А из бедра кровь била прямо сквозь джинсу — живой весёлой струйкой. И левая рука сама собой скользнула вниз, Олег перестал её чувствовать, а она перестала подчиняться — висела вдоль тела, и по пальцам, забрызгивая камни, сбегала та же кровь.

Одной рукой нельзя было наводить сразу по высоте и горизонту, и Олег налёг плечом на маховик. Стрелять. Только стрелять. Что мы будем стоить, если все начнём умирать… А если даже ты и умер — значит, в этом фильме тебе выпала роль статиста, а главную сыграет кто-то другой. Например — Гоймир. В его роли — специально приглашённый Чарли Шин… Хотя — зачем тут Шин? Это жизнь, Гоймира сыграет сам Гоймир… Ещё одна машина загорелась. Большой красивый фантастический боевик — про любовь, ненависть, войну и дружбу. К чёрту. Я, оказывается, умираю, вот что это значит, все эти слабость, головокружение… Я всего лишь умираю…

Как много крови. Стрелять не было больше сил. В каком-то сумасшедшем калейдоскопе заплясали обрывки реальности, книг, фильмов, снов и фантазий…

Не выпуская из правой руки маховик горизонтальной наводки, Олег начал падать наземь.

Как он упал — не помнил…

…От раскачиванья тошнило. Олег не понимал, что с ним. Ему до смешного стало обидно, что и после смерти его не могут оставить в покое, и мальчик, протяжно застонав, начал открывать глаза.

Это было очень трудно. Высокое, светлое, холодное небо качалось над ним. Словно он летел в этом небе, только вот полёт не был плавным, и Олег услышал шарканье шагов, дыхание и голоса. Превозмогая тошноту, головокружение, слабость и противную зевоту, коверкавшую рот, Олег повернул голову

Его несли на носилках из плащей. В одном из носильщиков Олег узнал Ревка. Йерикка рысил сзади, то и дело оборачиваясь, головной повязки не было, а волосы слиплись от крови из рваной раны над левым ухом — она запеклась чёрным.

— Очнулся, — сказал кто-то совсем рядом. — Покоем лежи. Ты храбро бился.

— Вольг! — всплыло в небесной голубизне, как-то вновь оказавшейся перед глазами, лицо Гоймира, разрубленное то ли осколком, то ли саблей, в сохнущей крови. — Живой, Вольг, хвала богам! Как я тебя подобрал-то…

— За… чем? — выдохнул Олег. — Я… бы… умер… Бранка — тебе…

— Что ты?! — испугался Гоймир. — Да она и взгляд не кинула бы, кто своего на смертном поле оставит! Будь проклят тот день, как ты появился! Знать тебе, как я ненавижу!

— Смолкни, Гоймир! — прорычал кто-то. — Не то…

— Не… надо… — Олег чувствовал себя всё хуже и хуже, и это была не боль. Но то, что он хотел сказать, было важно, очень важно, потому что он всё-таки умирал. Тело не ощущалось, и сам голос казался чужим. — Гоймир… со мной — всё… Ты не… бросай… ей… Мы… — Олег хотел приподняться, но небо вдруг опрокинулось, раскололось, и из чёрных трещин полезла клубящаяся мгла, от которой он перестал видеть.

— Не умирай! — крикнул Гоймир где-то очень далеко. — Ей-то без тебя не жить, возьми то в разум! Что я ей буду?! Скорее несите, скорее!!!

— Кончается, — прозвучал ещё чей-то голос, и темнота повторила гулко, колокольно: «Кончается… кончается…»

— Руку мою держи! — Олег ощутил, как его ладони что-то коснулось. И, проваливаясь дальше и дальше, он ещё расслышал — Когда умрёшь — не знаю, как и стану, друг!

Это был голос Гоймира.

— Сюда! Сюда! Наш! Наш!

Омерзительные хари, кривляющиеся и гримасничающие, похожие на оживших горгулий с карнизов Собора Парижской Богоматери, на движущиеся иллюстрации к повестям Гоголя, на картины средневековых художников об Аде. Когтистые лапы — со всех сторон, вцепляются, тянут, рвут. Красные глаза — как фары, их всё больше и больше; визг, хрип, сопение, стараются повалить.

— Прочь.

Женский голос? Да, женский. И — тихо. Очень тихо, так, что ломит в ушах.

Олег стоял на тропинке, вытоптанной до твёрдости камня. Кругом — с боков и над головой — слоями неподвижно лежал туман, не серый, а какой-то голубоватый, но в то же время безрадостный, унылый. Может быть, именно от этой неподвижности, какой не бывает у тумана? Справа что-то мерцало — не поймёшь, но вроде бы полукруглый вход в пещеру.

Руки? Ноги? Мальчишка осмотрел себя. Он был голый, но не ощущал никакого холода. Да и не похоже, что вокруг — поздняя осень, совсем не похоже.

И ещё не похоже, что это — вообще Мир.

Олег обернулся, ощутив чьё-то присутствие — и попятился по тропинке. За его спиной стояла женщина.

Меньше всего мальчишку обеспокоило, что он — без одежды. Высокая светлокожая красавица с точёным лицом и безупречной фигурой была одета так, как одеваются славянки-горянки. Только не было ни головной повязки, ни вышивки на одежде цвета снега.

— Белая Девка, — выдохнул Олег. — Морана Смерть.

— Да, я, — наклонила она свою гордую голову.

— Значит, всё, — Олег облизнул губы. — Да?

— Пойдём, — Морана протянула к нему руку, и Олег шарахнулся. — Не сходи с тропинки, — мягко попросила. Смерть. — И не бойся. Я провожу тебя… Да и подумай — куда тебе бежать?

— Да, — согласился Олег. И вздрогнул: — А… кто это был? Мары? Твои слуги?

— Эта мерзость? — Морана улыбнулась. — Нет у меня такой в слугах. За тобой из ада крещатого прибегали, — красивая рука в белом рукаве указала на красное пламя, — оттуда. Не то не для тебя.

— Не для меня? — Олег покосился в ту сторону и понял, что они с Мораной уже идут по тропе. — Но я ведь… я крещёный.

— А это не важно, — безразлично ответила Смерть. — Если сын Дажьбога не раб в душе, он пойдёт этим путём. Обязательно пойдёт со мной. На боевого коня не надеть ярмо. Сокол — не щегол. А славянин — не овца из стада паственного. Ну а кто раб — тот хоть ежеутренне Дажьбогу молись, заберут его те хари себе на потребу.

— А злые люди? — Олегу внезапно стало интересно, и он удивился тому, что может испытывать человеческие чувства. — Храбрые, но злые? С ними как?

— Для них своё испытание — впереди, — ответила Морана.

— А ты совсем не злая, — вырвалось у Олега.

— Зачем мне быть злой? — вроде бы удивилась Белая Девка. — На кого? Я не злая и не добрая. Я НИКАКАЯ, мальчик… Вот мы и пришли. Дальше сам.

Олег взглянул вперёд — и у него захватило дух. Неподалёку, прорезая туман, прямо вверх полого уходило радужное семицветье, живо напомнившее Дорогу. Только это была настоящая радуга — радужный мост в небо.

— Значит, это правда… — прошептал Олег неверяще. — Мост… и вир-рай за ним. Правда… Морана, куда я вернусь?! В племя Рысей — или как-то на Землю? Скажи?!