Красный вереск - Верещагин Олег Николаевич - Страница 10

— Угу… благо… — и почти сразу задышал спокойно. Олег осторожно высвободил свою ладонь. Пробормотал:

— Защитник слабых, оскорблённых и униженных…

Стало смешно. Он провалился в сон раньше, чем перестал улыбаться…

…Они спали и не видели, что буран улёгся, и теперь падал тихий, густой и сухой снег, кружившийся в синем воздухе. Он залетал и в расщелину, постепенно покрывая белым лёгким слоем плащи горцев, закостеневшие от дыхания. Стены расщелины подёрнулись тоненькой плёночкой льда — дыхание двух десятков спящих, пробиваясь сквозь ткань, превращалось в конденсат, оседавший на камне и замерзавший.

И в конце концов в тихом белом, царстве не осталось уже ничего, кроме красных скал, что нарушало бы общую картину мрачного и величественного покоя — покоя смерти. Казалось, горы затихли и погрузились в сон, загнав людей в убежище и вновь доказав свою силу. Немигающее Око Ночи в полном блеске сияло над снегами. Красным отсвечивало висящее у горизонта Солнце.

Смотрела с небес в расщелину звезда. Не взгляд — холодная и внимательная, как Смерть.

Олег проснулся от того, что по разогревшемуся телу потянуло холодом, Он завозился, не понимая, где находится — было темно, душно, давила какая-то тяжесть, кругом хрипло дышали люди — и вдруг послышался весёлый возглас Гостимира:

— Й-ой, поднимайтесь! Родину снегом заносит!

Спихнув с себя живой груз, Олег треснулся головой в твёрдую крышу. Пока он размышлял, куда делись пледы, по нему резво проползли, больно пихаясь, двое или трое, а по глазам резанул белый, беспощадный свет…

…Мальчишки один за другим выползли, наружу — лица у всех были красные, распаренные, глаза розовые, как у кроликов. Следом валил пар, первый вдох на свежем воздухе врезался в лёгкие, как нож. Олегу при виде товарищей вспомнился Михаил Евдокимов: «После бани морда красная…» Плащи спеклись, их завалил толстый слой снега. Рядом с Гостимиром снаружи уже выплясывал Хмур, выкрикивая:

— Да выникайте скорей, одно куры сонные! Окоём каково — красотища!

Он был, пожалуй, прав. Снег перестал. По склонам: гор сияли алмазные россыпи — полыхал под солнцем выпавший за ночь. В мире было безлюдно и тихо. Олег услышал негромкий шёпот:

— Нарисовать бы то… — посмотрел вбок и увидел восхищённые и зачарованные глаза Одрина. Художник смотрел на окружающий покой, не дыша.

Это было, конечно, очень трогательно и романтично. Но вот только Олег почувствовал, как его начинает потряхивать. Волглую одежду — вообще не зимнюю! — прохватил, холод, он поспешно потянул свой плащ, и из-под него вывалился Йерикка. Посмотрев снизу вверх на Олега, он прохрипел:

— Ты выглядишь, как я себя чувствую.

— Отдай плащ, — сердито сказал Олег. Оный плащ превратился в некое подобие кровельной жести. Йерикка, не вставая с корточек, начал умываться снегом.

— А мы часов шесть спали, — заметил он. Талый снег скользил у него по липу и ладоням. Олег кивнул. Он, если честно, уже начал ощущать, что и в самом деле прошло часов шесть… и крупной рысью направился за ближайшие скалы, где буквально уткнулся в спину Резана, стоявшего со счастливым и умиротворённым лицом передом к камням.

— Далеко ли? — осведомился Резан. — Забито, прыгай подальше.

— Чтоб вас, — буркнул Олег, метнувшись вбок.

Девятнадцать мальчишек продрыхли совершенно неподвижно, да ещё и вповалку, в самом деле не меньше шести часов, поэтому все испытывали настоятельную потребность «отлить», и снег вокруг места лагеря вскоре украсился пятнами — во-первых, неэстетичными, во-вторых, демаскирующими.

Холод ощущался с каждой секундой всё сильнее, и горцы собрались у расщелины, жуя копчёную рыбу из неприкосновенного запаса, щедротами их собратьев на востоке оставшегося нетронутым.

— Одно, мы тут не стать чтоб долго, — Гоймир кутался в отмякший плащ, — а уж в говне об колено.

— Тверда жалко, — вздохнул Морок, поправляя ремни со снаряжением. — Как дальше станем?

Гоймир, вытирая губы крагой, огляделся вокруг прищуренными от снегового блеска глазами:

— Тааа… Вон тот одинец — за Длинной долиной — Слёзная гора. Об лево — Белое взгорье… — он нахмурился, припоминая. — Коли идём промеж них, так будем…

— …у озера Светозарного, — дополнил Йерикка, — а за ним — Дружинные Шлемы и Птичья река… По-моему, так и следует идти — и по возможности никогда сюда не возвращаться.

— Коли идём — то одно быстро, — вмешался Гостимир, часто облизывая губы. — Гляньте — буран на Слёзной. А её не зря так прозвали.

— Не зря, — кивнул Гоймир. В его взгляде появилась озабоченность.

Олег вгляделся в видневшийся километров за сорок на западе седоголовый пик. Мрачные тучи облегли его вершину и медленно, но верно, скользили вниз по склонам. Да, там бушевал буран покруче ночного здесь…

— На Птичьей можно станом стать. — решительно кивнул Гоймир. — Пошли. И попросим богов, чтоб дали нам не видеть наперёд этих мест.

— В обгонку с бураном — то забава что надо, — сказал Данок. Резан пихнул брата в снег, и, пока тот барахтался, посоветовал:

— Одно помысль, что все гонятся следом — тебя и фрегат данванский не настигнет!

Уже привычно выстроившись в цепочку, горцы двинулись через снег…

Небольшая веска Пригорки стояла в этих местах уже лет сто — с тех пор, как на опустевшие после большой усобицы земли горцев пришли с юга лесовики. Одиннадцать добротных пятистенков предпочли бы оставаться нейтральными и в этой войне, как остались нейтральными в дни Большого Взмятения. Какое-то время это удавалось и сейчас… но подобная самостоятельность никогда, не держится долго.

Сначала в веску ворвался отряд горных стрелков, вытрясший начисто всё съестное. Стрелки перепороли всех мужиков, парней и мальчишек от двенадцати лет без верхнего предела шомполами, повесили на воротах войта и убрались. Очень спешили. А вот пришедший следом хангарский отряд никуда не спешил — он встал в Пригорках постоем и взялся за дело основательно. Два десятка кривоногих плосколицых чужаков жрали за две сотни, словно у каждого было по дюжине ртов, курили какое-то зелье из коротких трубок, а потом долбили из огнестрельного оружия по донам и сараям, но самое главное — не давали проходу ни девушкам и женщинам, ни мальчишкам. Деревенского священника, попытавшегося воздействовать на разорителей словом божьим, хангары утопили в выгребной яме, а его семью спалили вместе с небольшой церквушкой.

Жители вески терпели безобразия с подобающей христианской кротостью. Ровно неделю. А в светлое Христово воскресение сыпанули в молоко утреннего надоя чемерицы — и не успевших прогадиться по-настоящему хангаров без единого выстрела подняли на тройчатки. На чём и успокоились — а зря, потому что присланный опять-таки хангарский отряд под командой офицера из славян немедленно приступил к наведению порядка. Пытавшихся сопротивляться перестреляли, почти всех остальных позагоняли в самый большой дом, заколотив ставни на окнах и двери — а сами взялись методично обыскивать Пригорки, поджигая одно обшаренное строение за другим…

…Андрей метнулся от плетня к овину. Хангар лязгал, топал следом, а за сараем дико кричала сестра и хохотали насильники.

— Ма-альчик… — позвал хангар. И почмокал языком, — Иди сюда, — он говорил почти без акцента. — Я не обижу…

«Господи, помоги!» — затравленно подумал Андрей и, сжавшись в комок, рванулся из-за овина — мимо опешившего хангара. Ухнув, тот схватил… воздух. Обвешанный доспехами и снаряжением, хангар был природным всадником и неплохим бойцом, но никаким бегуном — и ни за что не догнал бы босого и одетого в одну рубаху мальчишку. Но, вспрыгнув на забор, отделявший огороды от речушки, мальчишка поскользнулся на жердине, упал в траву — и не успел даже вскочить.

Сопя и ругаясь по-своему, хангар пытался скрутить мальчишку. Андрей отбивался молча и отчаянно, лишь иногда вскрикивая от омерзения и ярости. Воспользовавшись тем, что хангар шире расставил для упора ноги, мальчишка изо всех сил впечатал колено под болтающийся кольчужный фартук…