Гон спозаранку - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 52

Раньше Херб работал с помощником — а еще того раньше у него их было трое, но это во время военного бума, когда у всех все шло хорошо, — ну и вот, а последний помощник Херба, он и часа не мог прожить без бутылки. Херб не разрешал ему пить в парикмахерской, и тот, бывало, пощелкает ножницами, потреплется с клиентом и потихоньку удирает туда, где хранится его запасец, — а потом возвращается как нашкодивший щенок и виновато объясняет брошенному клиенту, что он, мол, чуть не загнулся от жажды.

Херб только скосит на него глаза, и обоим все становится ясно. Но при клиентах Херб никогда его не ругал. А тот к вечеру так набирался, что не стоял на ногах — какая уж там работа! — и Херб говорил ему, чтоб он шел домой. Утром этот ханыга появлялся снова, просил прощения и клялся больше не пить. Ну и Херб всегда его прощал.

Так тянулось что-то около года, но Хербу все же пришлось его выставить, и тот стал трезвонить на каждом углу, что вот, мол, какая сволочуга этот Херб — на мне, дескать, вся работа тут держалась, я вкалывал как каторжник с утра до ночи, чтоб Херб мог на стороне обделывать свои делишки, и получал, мол, за свою работу гроши, а теперь он, подлюга, и вовсе меня выгнал, просто наподдал мне под зад коленом. И ведь многие ему и взаправду верили. Люди охотно верят пакостям — видно, так им удобней жить.

Иногда какой-нибудь местный певец, которому подфартило выбиться в знаменитости, наведывался по старой памяти к Хербу и травил байки про Нью-Йорки да Детройты, а все развешивали уши до полу и, когда он выдыхался, не хотели его отпускать. Черный Джек первый узнавал про счастливчиков, которые угадывали номера в лотерее, и рассказывал, сколько кому обломилось. Бывало, подторговывали у Херба и краденым — рубахами, носками, пиджаками, запонками, — да чем угодно, и по сходным ценам.

Случалось, мы с Красным что-нибудь покупали, а больше облизывались: порассмотрим барахло, полюбуемся, а потом передаем соседу, тот тоже облизнется и передаст дальше, следующий еще дальше, следующий еще. У Херба многие разживались деньжонками. Забежит какой-нибудь парень в парикмахерскую, подойдет к Хербу, что-то ему пошепчет, и то, кивнув, лезет в карман и достает как раз точка в точку сколько надо. Он всегда вытаскивал столько, сколько спрошено, и потом, не отводя глаз от клиента, левой рукой совал деньги в подставленную ладонь, а сам ни на минуту не прекращал работать: ножницы в правой все щелкали да щелкали.

Парни «а-ну-ка-подраспрями-мои-патлы» терпеливо сидели под жужжащими фенами, их затылки пощипывал горячий ветерок, а души — зудящая мечта о красоте; с тех пор как у нас появилась мода на прямые волосы — «Гладкий зачес», парикмахерская Херба стала салоном красоты. Теперь тут любой может распрямить себе волосы.

Мы стрижемся, а потом, посидев еще с часок и наслушавшись разных интересных рассказов, отправляемся подзаправиться в пивную Джейка, а оттуда — в магазинчик уцененных вин, чтоб запастись пойлом на несколько дней; дома мы прячем бутылки подальше от самих себя и выходим на улицу с пинтой пойла в заднем кармане. Иногда мы сворачиваем в боковые переулки, чтобы немного отхлебнуть из фляг…

И вот ты шеманаешься по главной улице: ущипнешь одну красотулю за задницу, а то, бывает, и в подворотню кого затащишь; договоришься с другой провести ночку (но тут уж всегда приходится платить); перекинешься со знакомцем шуточкой, — выпьешь, поднесешь тому, кто сидит на мели, потому что потом, когда ты пропьешься, тот, кто при деньгах, поднесет тебе.

В общем, к ночи ты набираешься под завязку, и в ход идут припрятанные запасы, и утром ты просыпаешься рядом с бабой, и она все еще в лоскуты пьяная. Ну а иначе-то и быть не может. Если к утру она проспалась, значит, нету ей никакой веры, значит, пока ты лежал отключенный, она перепрятала все твои запасы. Таких мы выкидываем ко всем чертям и начинаем вторник со стакана газировки — в надежде, что котелок снова начнет варить и можно будет обойтись без опохмела. Но из этого никогда ничего не получается, и надо опять накачиваться в лежку, чтобы хоть как-то устоять в этой жизни.

Джойс Кэрол Оутс

У РЕКИ

Элен подумала: «Влюблена я снова, что ли, как-то по-новому влюблена? Может, оттого меня и принесло сюда?»

Она сидела в зале ожидания автобусной компании «Йеллоу Лайнс». Она знала большое старое помещение с его грязным кафельным полом, с сиротливой телефонной будкой в углу, автоматом с леденцами, автоматом с сигаретами, автоматом с воздушной кукурузой. Хотя она отсутствовала четыре месяца, ничто не изменилось здесь, даже пожилая кассирша с крашеными рыжими волосами за тем же самым прилавком, продававшая тут билеты, сколько Элен себя помнила. Много лет назад, еще до своего замужества, Элен приезжала иногда в город с подружками, в машине отца какой-нибудь из них: нагулявшись вдоволь по городу, они обычно шли на станцию посмотреть на приезжих. Им не терпелось увидеть, кто сойдет с автобуса, но мало кто из пассажиров оставался в Орискани — они бывали здесь лишь проездом и выходили только затем, чтобы размяться и чего-нибудь выпить, и по их лицам видно было, что они не слишком-то высокого мнения о городе; не слишком высокого мнения были они и о деревенских девочках, толпившихся в пестрых платьицах вблизи автобусной остановки и в своем простодушии застенчиво улыбавшихся незнакомым людям. Их учили быть вежливыми, улыбаться первыми, а то ведь никогда не известно, на кого напорешься. Итак, Элен снова была в Орискани, только на этот раз она сама приехала сюда на автобусе. Ехала от самого города Дерби одна, совершенно одна, и теперь дожидалась отца, который должен забрать ее домой, чтобы она могла вернуться к прежней жизни и угомониться.

Было жарко. Всюду ползали сонные мухи. Какая-то женщина с хилым ребенком на руках непрестанно от них отмахивалась. Старуха, продававшая билеты, неотрывно смотрела на Элен, будто не в силах отвести от нее глаз, будто знала все сплетни, ходившие о ней в округе, и хотела, чтобы Элен о том знала. У Элен выступил на лбу пот, и она вскочила с места, чтобы уйти от старухиного сверлящего взгляда. Она направилась к автомату с леденцами, но на конфеты даже не взглянула: она посмотрелась в зеркало. Собственное отражение всегда ее утешало. Чем бы ни была занята ее голова, а сейчас она очень беспокоилась по одному поводу, — это ничуть не отражалось на ее внешности, не касалось ее гладкой нежной кожи с едва намечающимися веснушками на носу и на лбу, прохладной безгрешной зелени ее глаз, она была самая обыкновенная деревенская девчонка, и любой горожанин, даже не зная ее, определил бы это с первого взгляда, вот, мол, одна из тех милых, приветливых девчушек, которые вечно напевают что-то про себя и смотрят на вас широко раскрытыми глазами, будто ждут от вас чего-то хорошего. Ее светло-каштановые, слегка вьющиеся волосы были небрежно зачесаны назад за уши. Сейчас согласно моде они коротко острижены, в школе они у нее были длинные. Она внимательно всматривалась в свои глаза. Собственно, о чем тут беспокоиться? Где-то через час она снова будет дома.

Не у мужа, конечно, а у родителей. И из зеркала на нее смотрело лицо, которое совсем не изменилось. Ей уже исполнилось двадцать два — многовато, на ее взгляд, но выглядела она совершенно так же, как в день свадьбы пять лет тому назад.

Но тут же она подумала, что глупо сопоставлять прежнюю Элен и теперешнюю. Вернулась к выстроенным в ряд скамейкам и уселась на свое место. Пусть пялится старуха, ей все равно. Какой-то матрос в несвежей белой форме курил и поглядывал на нее, правда, без большого интереса; у него и без нее было о ком вспоминать. Элен раскрыла сумочку, пустыми глазами заглянула в нее и снова закрыла. Человек, с которым она прожила в городе последние четыре месяца, сказал ей как-то, что это глупо — нет, не так он сказал, а завернул другое словечко, что-то вроде «инфантильно» — проводить параллели между ребенком, которым она когда-то была, и замужней женщиной, какой стала теперь, матерью, прелюбодейкой, и от пришедшего на память слова «прелюбодейка» уголки ее губ приподнялись кверху в несколько озадаченной улыбке, улыбке горделивой и недоуменной, как у больного, которому наконец объявили, что он неизлечим. Потому что болезней так много, а выход из жизни всего лишь один, только одна смерть, и так много путей к ней. Похоже на двери, сонно думала Элен. Идешь по коридору громадного богатого дома, как в кино: хрустальные канделябры, мраморные полы… идеальный газон… — а вдоль коридора все двери, двери; выбрала не ту дверь, и все — пожалуйста, входи. Ее разморило, разбирал сон. Если ей не хотелось думать — это когда он слишком уж приставал к ней, чтобы она вышла за него замуж, развелась бы с мужем и вышла за него, непременно только за него, — на нее нападала такая сонливость, что не было сил слушать. Если ее не интересовало то, что ей говорили, мозг тотчас отказывался воспринимать слова и затуманивал их до неузнаваемости, вроде как во сие, когда не можешь что-то толком расслышать или когда слушаешь сквозь какую-нибудь плотную субстанцию, как через воду, например. Можно ни единого слова не слышать, если не хочется.