Уильям Шекспир. Гений и его эпоха - Берджесс Энтони - Страница 27

Шекспир и его товарищи-актеры весьма серьезно страдали от пиратства в театре. Любая написанная пьеса автоматически становилась собственностью труппы, для которой она была написана. Когда Аллен перешел от «слуг лорда-камергера» к «слугам лорда-адмирала», он не принес с собой рукописи «Тамерлана», так как Марло продал пьесу труппе, а не ее ведущему актеру. Театральные труппы вели друг с другом честную игру; нечестная игра привела бы к неразберихе, удешевлению гордого искусства. Но издатели не имели таких сомнений. Если им не удавалось украсть ревниво охраняемую рукопись пьесы, они могли, по крайней мере, послать людей в театр на ее представление и поручить им сделать краткую запись. Тогдашняя стенография не пользовалась фонетической символикой Грега или Питмана; она основывалась на идеограммах, которые имели семантический смысл по принципу китайцев, и это называлось выражением мысли с помощью символов. И если пиратский стенограф не улавливал смысла того, что слышал со сцены, а фиксировал только общие контуры происходящего, результат оказывался жалким. «Быть» восходит к символу, означающему «существовать» или «жить»; «не быть» — противоположное «быть» — будет иметь смысл «умереть»; «вот в чем» — своего рода связка-символ или знак равенства; «вопрос» — иероглиф, означающий не просто «вопрос», но «точку зрения», «рассмотрение», «аргумент». Принеся домой иероглиф, стенограф, конечно, вспоминал кое-что из того, что он слышал, но не все. Он мог записать строчку Гамлета с близкой семантической точностью, как «жить или умереть — положительный ответ, вот в чем точка зрения». Но поэзия и волшебство исчезали.

Хотя книгопечатание шекспировских времен не выдерживает сравнения с нашим, те, кто работали на прессе, стали яркими маяками грамотности

В 1603 году было опубликовано «плохое» кварто «Гамлета», полное ложнопатетических ужасов невосприимчиво восстановленных символов. Единственный способ изгнать плохое — опубликовать хорошее. Итак, «Гамлет» в том виде, как написал его Шекспир, появился в 1604 году. Публикация была сделана не ради поэтической гордости или тщеславия, как в случае с другими кварто, опубликованными при его жизни: это была кампания защиты своего произведения от пиратов. Аргумент, единственный довод, был в том, что люди обычно покупают подлинник, если им удается получить его, и подделка не находит спроса.

Публикация сонетов Шекспира в 1609 году не имела ничего общего с символами или нелитературным переводом великого искусства. У Торпа находились прекрасные копии когда-то написанных стихов, которые переходили из рук в руки частным образом, при этом с них вновь снимали копии. Кто-то добыл полное собрание сонетов Шекспира для Томаса Торпа, и Торп отблагодарил должным образом. Его (а не Шекспира) посвящение читается так: «Тому единственному, кому обязаны эти сонеты своим появлением, господину W.Н., счастья и вечной жизни, которую обещал ему наш бессмертный поэт, желает тот, кто рискнул выпустить их в свет»[32]. Распространено мнение, что «господину W.Н.» является собственным посвящением поэта, человека, который произвел на свет сонеты, как отец производит на свет сына, источник поэтического воображения, но производить на свет и добывать (beget и get) в елизаветинском английском могли означать одно и то же, и вполне возможно, что господин W.Н. был человеком, который доставил сонеты Торпу.

Но если мы играем в игры ученых и ломаем голову над идентификацией господина W.Н. в жизни Шекспира, или самонадеянно объявляем во всеуслышание его имя, тогда мы вступаем в опасный мир пустопорожних разногласий, где мономания вещает, стуча кулаками по кафедре, и сомнамбулизм притягивает к себе. Те, кто говорят, что господин W.Н. был Уильям Герберт, граф Пемброк, спорят с теми, кто уверен, что это был Ризли Генри, граф Саутгемптон, и возникают все новые столкновения, вовлекающие в спор таких ученых, как доктор Хотсон, который написал книгу, чтобы доказать, что господин W.Н. был Уильямом Хетклифом, гордостью Грейз Инн, школы бакалавров, и, хотя его теорией пользовались долго, Оскар Уайльд сказал, что это был Уилл Хьюз, молодой актер. Давайте оставим на время все эти рассуждения и посмотрим на сами сонеты.

Традиционный сонет, который елизаветинцы унаследовали от итальянцев, был утонченным и изысканным, чрезвычайно аристократичным и в чем-то неличностным, выражающим любовь к женщине, которая могла существовать и не существовать в реальной жизни. Петрарка оставил великолепные образцы этой формы, и построение итальянского сонета часто называют его именем. Милтон, Вордсворт и Джерард Мэнли Хопкинс пользовались им с большим успехом, но елизаветинцы нашли его непривлекательным, потому что он требовал слишком сложной рифмы. Октава, или восемь строк, представляла тему, и сестет, или шесть строк, раскрывал эту тему или даже противоречил ей. Октава рифмовалась по образцу «абба, абба», так что были только две рифмы: несложная задача на итальянском, где многие слова имеют одинаковые окончания, как amore, cuore, fiore, dolore, но отнюдь не легкая на английском, где рифм мало. С сестетом было легче управиться, так как он допускал сочетания «cde, cde», так же как «cdc, dcd» или (с трудом) «ccd, ccd». Но елизаветинцы предпочли организовать четырнадцать строк в три четверостишия и заключительное двустишие. В этом месте я могу познакомить вас с Майклом Дрейтоном, еще одним выходцем из Уорикшира, поэтом, хорошо известным Шекспиру. В цикле, названном «Зеркало Идеи» и опубликованном в 1594 году, имеется действительно прекрасный сонет:

Главное достоинство сонета Дрейтона, кроме его драматичности, согласование разговорного ритма с требованиями строгой лирической формы, и о неподражаемой простоте его языка приходится говорить, используя заезженное слово «искренность». Это не лирическое упражнение; слова звучат так, будто они пережиты. Сэр Филипп Сидни учил английских создателей сонета, что поэзия нечто большее, чем безделушка, созданная для женского удовольствия, или вялая игра в мяч под сенью летней беседки. В первых сонетах «Астрофила и Стеллы» он воображает себя никому не известным начинающим поэтом, ищущим свой предмет и стиль.

Как ни горько признать, история этого цикла сонетов была правдива. Сидни был Астрофилом, а Стеллой была Пенелопа Девере, сестра графа Эссекса. Его любовь была безнадежна; она вышла замуж за лорда Рича и стала бедняжкой Пенни Рич, так как брак оказался несчастливым. Женитьба Эссекса на вдове Сидни (по воле случая, дочери Уолсингема) в чем-то улучшила положение. Итак, сонеты были написаны подлинной страстью и разбитым сердцем.

Когда Шекспир обратился к сонетам, он воспевал в них реального человека, и мы предполагаем, что это было одно и то же лицо. Авторы сонетов придерживались определенных правил: восхищение неизбежно перерастало в чрезмерное обожание, боль принимала масштабы космической катастрофы, но героями были реальные люди, и их переживания были искренни. Самый ранний из сонетов, разошедшийся по рукам в многочисленных копиях, должно быть, поразил своих читателей очаровательным недоумением, так как одна традиция формы была безжалостно нарушена. В сонете были любовные фразы, вроде «прелестный скряга», «растратчик милый» или «сравню ли с летним днем твои черты?», но они были обращены не к женщине, а к молодому человеку. Означало ли это склонность к педерастии? Не обязательно; возможно, просто желание вызвать эстетический шок через язык гетеросексуальной любви, который верно служит выражению дружбы и восхищения. Мужчина в двадцать девять лет может восхищаться красотой юности; если он поэт, он найдет верные слова, и только человек наивный решит, что правильные слова предполагают неправильные отношения. И страсть, выраженная в ранних сонетах, не заключает в себе никакого желания физического обладания. Скорее наоборот: старший торопит младшего с женитьбой, так как его необыкновенная красота должна быть передана потомству.