Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 50

Всю колонну разместили в специально поданном составе, офицеров и рядовых вместе, в вагонах третьего класса, по восемь-десять человек в каждом отделении, и поезд, пуская в обе стороны клубы пара, стал набирать скорость. Их везли без остановок до самого вечера, везли уже по немецкой земле, и хотя у каждого был небольшой запас продуктов, но с водой оказалось хуже, поэтому всех мучила жажда и страшная духота, потому что сидели очень плотно, с переплетенными ногами, неподвижными, затекшими.

– Да что ж они, подлецы, заморить нас хотят? – сердился сосед Лихунова по отделению, пехотный штабс-капитан Ржевский, здоровый, полнокровный малый, на которого вынужденное сидение в душном вагоне произвело более удручающее действие, чем на раненых. – Всего по одному окну приоткрытому на вагон оставили колбасники! Негодяи! Это же супротив всех конвенций!

– Забудьте вы о конвенциях, штабс-капитан, – отвечал ему Лихунов. – Они вон разрывными пулями по нам стреляли, не постеснялись, а вы от них комфорта требуете.

– Верно, стреляли, – буркнул Ржевский, – сам видел, но ведь это в бою, а нас-то зачем морить? Это против правил. Хоть бы воды по стакану принесли.

Наконец, когда уже вечерело, поезд остановился на какой-то станции, по платформе которой разгуливали гражданские жители – немцы, как сразу определили в поезде. Люди с интересом смотрели на вагоны, живо о чем-то переговаривались, некоторые даже подходили к закрытым окнам, заглядывали в нутро вагонов, мальчишки гримасничали, а кое-кто из господ то ли в ярости, то ли испытывая патриотическое воодушевление, размахивал тростями.

– Вот, пожалуйста, – заметил подполковник интендантской службы, ехавший в том же отделении, – начинается спектакль. Уверен, что нас не скоро на место привезут. Вначале по Германии паровоз погоняют взад-вперед, чтобы похвастаться трофеем, нами то есть.

Лихунов удивился:

– Да неужели они так мелки?

Интендант улыбнулся:

– Они не мелки, господин капитан, но чрезмерно честолюбивы или даже просто хвастливы. У меня есть верные сведения о том, что они нарочно возят пленных по городам на всеобщее обозрение, а когда происходит задержка с новыми поступлениями военнопленных, то возят старых по второму и по третьему разу – все равно никто не разберется. Вообще-то такой спектакль самое благотворное впечатление на эти обывательские рожи производит. Они так радуются успехам кайзеровской армии, что перестают замечать, как с каждым днем становится все меньше и меньше продуктов питания, а те, что продаются, все дорожают и дорожают.

Все с уважением посмотрели на интендантского подполковника, солидному тону которого можно было доверять, а он, поправив на носу позолоченное пенсне, кивнул в сторону окна:

– Да вы сами поглядите. Просто из кожи вон лезут от радости.

На платформе действительно становилось все оживленней. Теперь возбужденно размахивали руками не только господа, но и дамы, хорошо одетые, приличного общества. Вид пленных варваров всех привел в состояние крайнего восторга. Выкрикивали то ли лозунги, то ли ругательства, стучали в стекла окон, грозили кулаками. Конвойные, сопровождавшие новогеоргиевских защитников, вышли на платформу, курили там, ласкаемые одобрительными возгласами дам, обильно снабженные господами хорошим табаком, с удовольствием получая заслуженное вознаграждение за содеянный под русским Илионом подвиг. Своим видом они лишь поощряли толпу к еще большей разнузданности по отношению к пленным.

Лихунов, хорошо понимая немецкую речь, сидел в своем тесном, душном отделении, еле сдерживая ярость. Он отлично помнил отношение к пленным австрийцам в вагонах первого класса, как русские дамы дарили им цветы, целовали их, а простой народ сердобольно совал им пакеты с провизией: жареными курицами, хлебом, маслом, бутылками с молоком.

«Почему же не дарят цветов нам? – думал Лихунов. – Разве наша участь заслуживает меньшего сожаления? Или попросту совершенно не правы были мои соотечественники, кормившие булками своих врагов?»

Он поднялся, прошел в соседнее отделение – единственное в вагоне отворенное окно было именно там. На него удивленно смотрели, но Лихунов решительно подошел к окну и заговорил по-немецки, обращаясь к толпе, разнузданной и злоречивой:

– Господа, послушайте меня! – Он сказал это громко, и те, кто были поблизости, мгновенно притихли, должно быть, пораженные тем, что тот, кого они считали варваром, достойным издевательства, заговорил с ними на их родном языке или вообще позволил себе заговорить с ними, да еще таким смелым тоном. – Господа! Неудача на самом деле постигла вчера нас, и мы стали вашими пленниками, но не даете ли вы таким обращением с нами право на подобное же отношение к вашим солдатам, когда завтра, возможно, они потерпят поражение и станут пленниками России?

В поезде половина раненых, есть умирающие, нас же целый день везут, не давая ни пищи, ни воды. Разве это не бесчеловечно?

На Лихунова зашикали сидевшие в отделении пленные:

– Да чего вы суетесь-то?!

– Вот тоже! Нашли к кому взывать о милосердии! Прекратите унижаться, капитан!

Но слова Лихунова уже успели произвести впечатление на немцев. Кое-кто из дам достали из своих саквояжей дорожные стаканчики и, наполнив их водой из питьевого фонтанчика, под неодобрительные возгласы подали их в открытое окно, но тут же смутились и, не ожидая, пока стаканчики опорожнятся, поспешили уйти подальше от возможности быть осмеянными патриотически настроенными соплеменниками.

– Спасибочки, барыньки вы мои пригоженькие! – закричал им вслед из окна какой-то озорник из нижних чинов и затряс котелком. – А ну-кась, кто еще помирволит русскому солдатику, лившему кровушку за государя и отечество?! Налейте водички, господа хорошие!

Веселый тон рядового понравился мальчишкам, бегавшим по платформе. Они подлетели к окну, стараясь обогнать один другого, самый проворный схватил котелок, быстро наполнил его водой, расплескивая, быстро понес назад, со смехом протянул солдату, не забыв про «битте».

– Вот уж спасибо тебе, малец! – принял рядовой котелок. – Запомню тебя! Как вырастешь да в солдатах будешь, нарочно мимо тебя пальну, только уж и ты промазать постарайся!

Подростки ничего не поняли из слов веселого русского, но его плутоватая рожа забавляла их, и они рассмеялись. А в это время из приоткрытого окна уже протягивали им жестяные кружки, котелки, консервные банки.

– А ну, огольцы, еще водички принесите, а то у нас уж животы к хребтам поприлипали от безводья!

– Давайте, парнишки, давайте! Чего вам стоит? Не выпьем мы всю вашу воду немецкую, останется!

Но мальчиков не нужно было уговаривать – они охотно брали жалкую посуду, которую протягивали им пленные, и бежали к фонтанчику. Они совсем не думали о том, что совершают что-то доброе, благородное, хорошее, за что их может похвалить учитель, пастор, мать, – им было просто очень весело таскать воду этим плохо выбритым, а то и просто бородатым людям, воевавшим когда-то, возможно, с их отцами, стрелявшим в них, а теперь сидевшим в душном, вонючем вагоне с запертыми окнами и дверьми, возле которых стояли охранники с винтовками. И никто из стоявших на платформе не одернул мальчишек, не запретил им поить врагов их земли, но т е, кто стоял с оружием у дверей вагонов, словно внезапно догадавшись о том, что непременным условием плена для русских является обязательное присутствие неудобств и даже страданий и на питье воды пленные не получили от них никакого разрешения, кинулись к подросткам, выхватили из их рук жестянки, пролили воду и бросили посуду пленных в зазор между вагоном и платформой, а мальчиков прогнали прочь прикладами винтовок.

Никто не знал, выполняют ли они чью-нибудь инструкцию или действуют по своему почину, но поступок часовых всех буквально ошеломил. На платформе, правда, раздались несколько одобрительных восклицаний, но большинство из находившихся здесь угрюмо молчали, не одобряя неуместную жестокость своих соплеменников и, возможно, стыдясь за них. Некоторые поспешили поскорее уйти, то ли не желая быть свидетелями злого дела, то ли опасаясь, что случай этот будет иметь продолжение, способное покоробить их чувства или повредить репутации. Пленные же несколько мгновений молчали, изумленные, но потом раздались крики, вырывающиеся все из того же приотворенного окна: