Операция «Святой Иероним» - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 18

Володя резко вскрикнул так, что обернулись на этот крик два проходивших мимо иностранца, но Дима успокоил их сладчайшей улыбкой — мы-де просто шутим — и иностранцы пошли своей дорогой. А Володя то ли от сильной боли, то ли от страха, то ли от жалости к себе горько разрыдался. Ему на самом деле было очень плохо, и план единоличного владения «Иеронимом», неожиданно возникший в камине, теперь казался необдуманным, поспешным, не сулившим ничего хорошего.

— Ну, хватит, хватит! — миролюбиво пнул Дима Володю в бок в знак полного доверия. — Вижу, вижу, что чистый ты. Только ты и меня пойми — я всей этой историей с «привидениями» просто поражен. Уму непостижимо: как случилось совпадение такое, когда и мы и эти... черти лысые пришли к одной картине, одной и той же ночью да и унести ее решили одним манером, оставив заместо полотна подделку! Задачка!

Но Володя возразил:

— Ничего не вижу удивительного. Наверное, заказчик решил подстраховаться и сразу к нескольким... мастерам обратился. Ведь и ты по заказу работал, верно?

Вопрос такой Володя задал не без умысла. Ему хотелось знать, кто попросил Диму украсть картину, и, зная это, мальчик мог рассчитывать на выход к покупателю.

— Да уж, конечно, не для себя я шел «Иеронима» брать! — с сильным раздражением ответил Дима, будто на самом деле в словах Володи крылась правда и его провели как последнего осла, перепоручив дело другим людям. Ну а если шеф на самом деле еще кого-нибудь послал, что делать? Они сегодня же картинку шефу отдадут, получат баксы, а я, выходит, при своих останусь, так ведь? Нет, хитрите — я вам со мной такие шутки шутить не дам! Сейчас поедем к шефу, пока туда не заявились «призраки», и все ему расскажем! Пусть платит за работу! Мы сделали все, что требовалось, а «за падло» нас нечего держать!

ГЛАВА 8

БОЙ ГЛАДИАТОРОВ

Как ни старался Володя оставить свой ночной поступок без оценки совести, ежеминутно, точно ванька-встанька, поднимался назойливый вопрос: «А имел ли ты право красть картину?», и сразу другой: «А зачем ты обманул Диму? Ты разве жадный?»

Да, по правде получалось, что Володя просто-напросто жадный вор, и такое определение мальчику нравится, конечно, не могло. Но кто-то очень хитроумный нашептывал Володе совсем другие мысли. «Успокойся! — добродушно похлопывал хитрец Володю по плечу. — Ты ведь уже знаешь, что крал не у отдельного человека — хозяина, а у общества, у государства».

И еще успокаивало Володю то соображение, что вся страна сейчас, все люди, точно очнувшись, поняв, что очень бедны, бросились добывать деньги, сделав их главной целью жизни. И человек, добывший много денег, не важно, каким способом, становился в глазах других людей уважаемым, и никто не собирался спрашивать, где он взял богатство, и все лишь завидовали ему.

«И я буду богатым! — назло лезшим в голову пустякам думал Володя. — И никто не спросит, как я стал таким, и все будут вертеться у моих ног, точно собачонки, и скулить. А я, если захочу, конечно, буду снисходителен к ним, а нет — так скажу: „А ну, пошли отсюда вон!“ И они уйдут, поджав хвосты».

Так думал Володя, пока добирался до своего дома. Дима отпустил его до вечера, велев в семь часов быть на Невском, откуда он собирался двинуть к шефу, и мальчик был нужен «предводителю» как свидетель проделок конкурентов. Да, Дима был настроен очень решительно и воинственно, не собираясь не только отдавать каким-то «марамоям» плоды трудов, которым предшествовала длительная подготовка, но даже делиться с ними. Дима обронил даже угрозу, что-де объявит шефу и его «ребятам» настоящую войну, если наверняка узнает, что одновременно с ним была направлена другая группа и шеф об этом знал. И Володя поддакнул Диме: да, война нужна, а то как же мы без «баксов» остались...

***

Дима уже поджидал Володю и, несмотря на то что мальчик приехал вовремя, сердито укорил его за необходимость ждать. Потом вывел из метро на улицу и усадил в машину, где сидел вразвалку Володин знакомец — Аякс, который, однако, даже не кивнул Володе, а лишь молча завел двигатель, и машина покатилась. Свернули с проспекта, потом еще и еще, и Володя, поглядывая через опущенное стекло дверцы на размазанные в мокрых питерских сумерках огни фонарей и домов, уже не понимал, куда они едут. Впрочем, ему было безразлично: он знал, что едут к шефу, давшему Диме задание украсть полотно Сандро Боттичелли, что Дима пока его в обиду не даст, и эта поездка не сулит ему ничего, кроме новых впечатлений и в конце концов возможности увидеть того, кому потом он отнесет «Иеронима».

Ехали долго и наконец остановились возле большого, но одиноко стоящего дома, показавшегося Володе с первого взгляда чем-то вроде рабочего клуба или дворца культуры. Но, видно, этот клуб рабочими уже не посещался, потому что возле его подъезда стояли десятка два машин иностранных марок. «Вольво», «ситроены», «форды», «мерседесы», намытые и ухоженные, матово поблескивая плавными изводами шикарных кузовов, казались похожими на ленивых, лоснящихся тюленей, взобравшихся на берег, сытых и разнеженных.

— Ну все, выходь! — скомандовал Аякс, обращаясь к Володе, прильнувшему к окну и тоже разнеженному в теплом салоне.

Мальчик вылез. Дима уже шел ко входу в клуб, на ходу доставая из заднего кармана джинсов бумажник. Поговорил с двумя бугаями-привратниками в кожаных куртках, с лицами, наспех вырубленными из дубовых пней. Те, приняв из рук Димы деньги, кивнули, не прекращая двигать челюстями.

— Скорей давайте! — крикнул Дима, махнув рукой и приглашая своих попутчиков пройти в вестибюль клуба. — Уже сейчас начнут!

— Да успеем, — лениво отозвался Аякс, запирая машину. — Не на Тертого поставим, так на Зайца. Все равно не пролетим.

Володя, не понимая, куда его привезли, но встревоженный предчувствием чего-то острого, необычайного, прошел вслед за Димой мимо молчащих стражей, обдавших его резким запахом своих кожаных курток, мятной жевательной резинки, табака и крепкого дезодоранта.

— Быстрее! Быстрее! — торопил Дима Володю и Аякса, которому могучая стать мешала передвигаться быстро. — Мы должны успеть поставить! И не на Зайца, а только на Тертого!

Да, на самом деле, здесь когда-то был рабочий клуб, но теперь трудно было сказать, как использовалось это большое здание. На стенах коридора, пустынного и длинного, по которому они шли, висели яркие плакаты с обнаженными красотками, реклама разных товаров, кое-где — авангардные картины, и казалось, что Володя попал в какой-то путаный, обманчивый, но манящий своей пестрой красотой лабиринт, где ничто не греет, где холодно и неуютно, но очень любопытно идти в мелькании всего нового, яркого, хоть и бессмысленно-плоского.

Наконец они стали приближаться к распахнутым дверям зала, откуда доносился негромкий шум — чье-то похохатывание, позвякивание, невнятный говор. Вошли, и Володя оказался в обширном зале, в центре которого помещался обыкновенный боксерский ринг, а ряды зрительских кресел располагались амфитеатром, поднимаясь от самого ринга один над другим к потолку зала. Зрителей было немного — сорок-пятьдесят человек, разместившихся кто где хочет. В основном здесь были пары: мужчины и женщины, и Володя скоро заметил, что все они были прекрасно одеты. На многих женщинах были вечерние платья с открытой грудью и спиной, чудные шляпки с вуальками, их шеи искрились всполохами бриллиантов, а мужчины, почти все, восседали в черных парах и с черными кис-кис на белоснежных сорочках. Особенно понравились Володе позы сидевших здесь людей. Все они непринужденно развалились в мягких креслах, закинув нога на ногу. Многие мужчины обнимали своих дам, а те довольно смеялись и отхлебывали из бокалов или курили. Володя увидел и официантов, обносивших всех присутствующих бокалами с вином или прохладительным (мальчик точно не знал). В общем, Володя даже немного очумел от этой светской обстановки. Его охватило сладостное чувство довольства собой. «Вот это да! — подумал он. — Здесь, вот здесь весь петербургский свет! Какие люди! И я среди них! Да, это неслучайно! Я тоже стою их! Я такой же, как и они!» И еще Володя вдруг ни к месту вспомнил о своем отце, рабочем, да еще лишившимся места, и ненависть к тому, откуда он вышел, к среде, где рос, к родным и дому, ко всей стране резанула его сознание.