Близится буря - Круз Андрей "El Rojo" - Страница 4

— Вот это есть, этого много, — обрадовался торговец, направляясь в кладовку.

Дорога к усадьбе Аглаи была неблизкой, шагом Зорька почти за два часа до нее дошла. На остров постепенно опускались долгие сумерки, к которым я до сих пор привыкнуть не могу. Все тебе подсказывает, что в жарких краях, где растут апельсины, а ночью страшно зайти в воду из-за подходящих к берегу акул, долгих сумерек не бывает, широты не те, но потом вспоминаешь, что широты как раз те самые и сейчас ты находишься примерно там, где раньше была Рязань. Примерно, может, и ошибаюсь, но не очень.

Дорога вилась среди гор и скал, поднимаясь на плато, и вид с нее на море открывался великолепный, — так вроде и привык уже, но как всмотришься, подчас самому себе не веришь: реальность это или сон какой? Время от времени попадались телеги и тележки, запряженные лошадьми, мулами или просто ослами. Люди, работавшие в виноградниках, которыми тут усеяны все склоны, возвращались домой, к заслуженному отдыху. Разок навстречу попался патруль объездчиков, приглядывавших за берегом. Вроде и тихие тут места, остров в самой середине «христианской территории», но всякое может случиться, так что служба несется бдительно. Объездчики, к слову, знакомыми оказались, вместе в новофакторском походе были, так что поздоровались, поговорили пару минут о мелочах всяких, потом распрощались.

Затем виноградники закончились, а на склонах появилось немало коров местной рыжей породы — пошли пастбища. Раньше я бы и не подумал никогда, что корова может по таким склонам гулять, прямо не буренка, а козел какой горный, — но гуляют, вон пример передо мной. И мясом весь остров снабжают тутошние «ранчеры», и молоком, и из кож тут делают всякое.

Дорога вела мимо ферм, огороженных сложенными из все того же неизменного слоистого камня заборами. С высоты седла можно было разглядеть, что люди сидели на верандах, пахло топящимися плитами и едой, где-то кричали, играя, дети, где-то брехали собаки, в общем — простая и понятная жизнь вокруг.

Усадьба Аглаи, большая, старая, возрастом к двум сотням лет, расположилась на самом краю плато, с видом на море и дальние острова. Высокий забор, крепкие ворота — их мне открыл Тимофей, немолодой негр со следами выведенной татуировки на лице. Вывезенный еще ребенком с острова где-то далеко на юге, попал сразу на Большой Скат, где отрекся, так сказать, от гибельных заблуждений и принял крещение, став свободным человеком. Работал он у Аглаи конюхом — она не только ветеринаром была, но еще и конезаводчиком, — ну и жил в усадьбе, в отличие от своего коллеги из «урожденных христиан», Степана, который на ночь уезжал к себе домой, на хуторок в паре километров от берега.

Тимофей же заодно присвоил себе обязанности сторожа, хотя никакой реальной необходимости в этом не было — на Большом Скате даже двери редко запирали. Но ему, похоже, нравилась такая роль, вроде как важности ему прибавляла, поэтому вечером он ходил по двору еще и с обрезанной двустволкой, свисавшей с плеча, заодно распоряжаясь собаками — двумя здоровенными, грозными с виду, но на самом деле ленивыми и добродушными кобелями.

Я в усадьбе был уже за своего, воспринимали меня как жениха, так что Тимофей поприветствовал меня почтительно, помог слезть мне, хромому, ну и сразу лошадь принял, повел ее в конюшню.

Аглая сидела на террасе, босая, в широких льняных брюках и просторной рубашке с закатанными рукавами, с книгой в руке. На столике рядом стоял кувшин с холодной водой, на тарелке лежал разрезанный на четвертинки лимон.

— Добрался наконец, — заулыбалась она, откладывая книгу и поднимаясь.

Голова ее едва достигала моего подбородка, так что пришлось пригнуться, чтобы поцеловать ее в губы.

— А где?.. — Я не закончил вопроса, но Аглая поняла меня правильно:

— Спит, перенервничала она, к вечеру носом клевать начала. Посидели, поболтали, и как-то дошло до нее, что детство теперь совсем закончилось, уже официально. Завтра с Евгеном разберемся насчет раздела обязанностей — и все, она теперь каждый день на работе будет. А ей всего пятнадцать. Даже думаю — правильно ли мы поступили?

— Ты насчет того, что мы за ее совершеннолетие выступили? — Отставив трость к стене, я аккуратно опустился в плетеное кресло, с наслаждением вытянув больную ногу.

— Конечно, — кивнула она. — Зря расселся. Пошли, я тебе повязку сменю.

— О-о, — протянул я, поморщившись, — только ведь уселся.

— Потом еще усядешься, пошли в кабинет.

Пришлось вставать, куда денешься. Хорошо, что повела именно в кабинет, где она с бумагами работает, а не в операционную, в которой зверей всяких лечит, а то как-то того… Достала из шкафа металлическую коробку с бинтами и прочим, указала мне на стул напротив:

— Снимай брюки.

— Так почему ты считаешь, что зря мы за нее свидетельствовали? — Расстегнув ремень с кобурой, я положил его на письменный стол, потом расстегнул брючный.

— Потому что свалили на нее взрослую ношу.

— Она дела ведет как взрослая, вполне. — Я сел на стул и вытянул ногу.

— Ну-ка, посмотрим, — тихо сказал Аглая, разрезая узким острым ножом завязки бинта. — Давай сам разматывай. — Она сложила нож и убрала его в ящик стола. — Не взрослая она еще. Недостаточно взрослая, чтобы такой груз на своих плечах тащить.

— А мне кажется, что ей так даже легче будет, — возразил я, продолжая сматывать желтоватый от антисептика марлевый бинт. — Теперь у нее настоящее, реальное дело, от которого зависит много людей, поэтому некогда в депрессии впадать и слишком много думать о том, что случилось. И ты все же рядом, так что не совсем она одна, и я буду, пока здесь.

— Вот с этим «пока здесь» у меня тоже проблема, — вздохнула Аглая. — Ну-ка, глянем… нормально все, — кивнула она, аккуратно ощупывая рану тонкими изящными пальцами. — Скоро можно будет швы снять. На днях.

— А что мне еще остается? Теперь у меня дело есть, а твой кавалер не голодранец, — попытался я свести разговор к неуклюжей шутке. — Да и половина острова так живет.

Аглая быстро смазала шов чем-то остро пахнущим из пузырька с тонким стеклом, отложила тонкую деревянную палочку с намотанной на нее ватой.

— У половины острова жены с мужьями в походы ходят, а я, если ты помнишь, ветеринар, причем только я теперь по вызовам езжу. На Лазаря Каменщикова расчет уже такой… старый он, — сказала она, доставая из коробки рулон свежего бинта. — Вытягивай ногу.

— Ну… не знаю я, честно, что делать. — Первый виток бинта накрыл довольно-таки безобразный шов. — Выбор ведь у меня невелик: или владеть яхтой и ходить в экспедиции — или… я даже не знаю, что тогда «или».

Бинт виток за витком ложился на бедро. Затем треснула разрываемая ткань, Аглая завязала его кончики.

— Все, свободен на сегодня, — сказала она, поднимаясь. — И кстати, я вовсе не настаиваю на том, чтобы ты сидел на берегу. Просто подумай над тем, как поступить, чтобы… — Она не закончила, но я ее понял.

— Подожди минутку, сейчас штаны надену, — сказал я, натягивая джинсы. — А то как-то торжественности достаточной не получается.

— Для чего достаточной? — улыбнувшись, она посмотрела на меня.

— Для важного дела.

Я только ремня с кобурой надевать не стал, оставил на столе. Подошел к Аглае, обнял ее, сказал:

— А давай поженимся, а?

— Давай, — глубоко вздохнула она. — Хоть сейчас. А чем это поможет в нашей проблеме?

— Ну… ты сама сказала, что у других «жены с мужьями в походы ходят». Поженимся, а там, глядишь, что-то еще придумаем. — Я обнял ее крепче.

— Что? — спросила она, адресуясь куда-то мне в подмышку.

— Ну, например, станешь ты судовым ветеринаром. А мы там специально кота заведем, будешь его лечить. Или корову, например. Бортовую. Молоко, навоз там всякий для удобрений, ну и болеть она будет, чтобы ты не скучала.

— Здорово придумал, — хихикнула она.

— А человечьим доктором стать не получится?

— Получится, почему же нет! — пожала она плечами. — Немного подучиться, потом полгода помощником у Сергеева, местного врача, — и все, можно работать. А что, приглашаешь?