Шпион, который спас мир. Том 2 - Шектер Джеролд - Страница 15

Для Пеньковского был готов перевод аннотации книги Лэппа «Человек и космос» в шестнадцать страниц. Он обрадовался, и все перешли к выпивке, бутербродам и фотографированию. После того, как выпили шампанское за здоровье и успех, началось теплое прощание. По русской манере Пеньковский обнял и каждого по очереди поцеловал. Потом они все минуту сидели молча, соблюдая старую русскую традицию тихой молитвы за удачную поездку.

У всех был один и тот же вопрос, который так никто и не задал: встретятся ли они снова? Увидят ли они когда-нибудь друг друга в мире без войны? Пеньковский был единственным агентом, сообщавшим прямо на Запад о военных планах Никиты Хрущева сразу после того, как тот говорил о них на Высшем военном совете. Мог ли Пеньковский помочь сохранить и свою родину, и те страны, которые приняли его, и не дать им разрушить друг друга в ядерной войне?

В 5 утра Пеньковский проснулся в комнате отеля «Буффало дю Монтана». Он переехал туда, потому что там было достаточно дешево, и он мог прожить на тридцать шесть франков в день (около семи долларов в 1961 году). Винн ему позвонил в 6.00 и привез его в аэропорт Орли к самолету компании «Эр Франс», вылетающему в 8 утра в Прагу, где он пересядет на рейс «Аэрофлота» на Москву. Утро было холодным, серым, и, подъезжая к аэропорту, они увидели, как спустился туман. Полет отложили. Винн и Пеньковский пили кофе и коньяк, бродили по коридорам аэропорта, ожидая, когда распогодится и сообщат о его рейсе. Винн спрашивал себя: был ли туман предзнаменованием для Пеньковского? Может быть, боги предупреждали его, чтобы он остался?{85}

В 11 часов Пеньковский все еще был в зале ожидания, когда Джордж Кайзвальтер и Майкл Стоукс приехали в аэрЪпорт на другой самолет. Они его увидели, но правила были превыше всего. Они не поздоровались и старались не попадаться ему на глаза.

Наконец в 11.15 объявили посадку на самолет, и Пеньковский пошел к выходу. Винн вспоминает: «У двери Алекс остановился, и я подумал, что он сейчас повернет назад, предпочтя Париж и безопасность. Он опустил чемоданы и стоял, не говоря ни слова, а я ждал и надеялся. Внезапно он сжал мою руку, потом поднял чемоданы и сказал: «Нет, Гревил, у меня еще есть работа!» — и ушел»{86}.

Глава тринадцатая. Было ли отставание по ракетам?

21 октября 1961 года, во время XXII съезда Коммунистической партии в Москве, заместитель секретаря обороны Роузвелл Джилпатрик бросил недвусмысленный вызов претензиям Хрущева на ядерное превосходство, произнеся продуманную речь на Деловом совете в Уайт Салфур Спрингс, штат Западная Вирджиния. Основная тема речи Джилпатрика — согласованной с Макджорджем Банди, помощником президента по делам национальной безопасности, и одобренной президентом Кеннеди — была следующей: у Соединенных Штатов ядерного оружия больше и оно лучше, чем у Советского Союза. Джилпатрик сказал, что Соединенные Штаты «располагают ядерным потенциалом для ответного удара, обладающим такой летальной мощью, что любой вражеский маневр, вводящий это оружие в игру, был бы актом самоубийства с его (Хрущева) стороны... Разрушительная мощь, которую могут задействовать Соединенные Штаты даже после внезапной атаки Советов, столь же велика — а может быть, и больше, — как общие неповрежденные силы, которыми враг может угрожать Соединенным Штатам при нанесении первого удара. Короче, мощность ответного удара у нас, по крайней мере, не меньше, чем мощность первого удара Советского Союза. Таким образом, мы уверены, что Советы не собираются своими действиями спровоцировать серьезную ядерную атаку»{87}.

Выверенное и недвусмысленное предупреждение Джилпатрика Хрущеву появилось на первых полосах газет всего мира. Позже Макджордж Банди назвал его «трезвым подтверждением ядерной мощи и реального превосходства Америки»{88}. Заключения Джилпатрика были основаны на информации, переданной Пеньковским в течение последних шести месяцев, а также новых спутниковых фотографий советских ракетных полигонов. Совет ОРВ ЦРУ использовал в сентябре материал Пеньковского и дал иную оценку числу действующих советских ядерных ракет.

Чтобы речь Джилпатрика была понята абсолютно правильно, государственный секретарь Раск подчеркнул на следующий день в телеинтервью: «Мистер Хрущев должен знать, что мы сильны, а он этого не знает». Европейским союзникам провозглашение американского ядерного превосходства придало уверенности и политического спокойствия{89}. Берлинский кризис все еще не был решен, и речь Джилпатрика, как доказывал Макджордж Банди, «была частью политической защиты Западного Берлина, так же как угрозы Хрущева были частью политической атаки на Запад»{90}.

Хрущев был обеспокоен речью Джилпатрика и спешно организовал выступление министра обороны маршала Малиновского, где тот похвастался, что советские боеголовки более мощны, чем американские, — средняя мощность двадцать, тридцать и до ста мегатонн, — даже если было меньше боеголовок и носителей.

За четыре дня до выступления Джилпатрика Никита Хрущев разразился обвинительной речью в продолжение шести с половиной часов на первом заседании XXII съезда Коммунистической партии. Хрущев, выступавший как Генеральный секретарь Центрального Комитета партии, превзошел самого себя в напыщенности, обращаясь к «съезду строителей коммунизма», собравшемуся перед ним в Кремлевском Дворце съездов. Советский Союз, сказал Хрущев, стоит «на пути социального прогресса, мира и созидательной деятельности» против «пути реакции, насилия и войны». Длительными аплодисментами встретили более 5000 делегатов заявление, что «сегодня Советский Союз сильнее и могущественнее, чем когда-либо!»

Говоря о Берлине, Хрущев настаивал на том, что германское мирное соглашение «должно быть и будет подписано, с западными силами или без них», но отказался от своей июньской угрозы «так или иначе до конца этого года» подписать договор в одностороннем порядке. Хрущев сказал, что время соглашения «уже неважно. Нам кажется, что западные силы показывают определенное понимание ситуации и что они склонны найти решение германской проблемы и вопроса о Западном Берлине на взаимно приемлемой основе». Он имел в виду переговоры в Нью-Йорке между Раском и министром иностранных дел Андреем Громыко, длившиеся уже месяц, с 21 сентября, и ни к чему не приведшие, хотя у прессы сложилось впечатление, что переговоры свидетельствуют о наступательных действиях и сокращении напряженности. Громыко присутствовал на заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН{91} .

В это время Пеньковский должен был передавать информацию, дававшую президенту Кеннеди возможность быть в курсе намерений Хрущева относительно Берлина и реального состояния советских ядерных сил. Новая оценка появилась в результате сложных бюрократических процессов. Окончательный результат, подчеркнул Джилпатрик, представлял собой совокупность отчетов Пеньковского, его оценок и технической информации, полученной с помощью спутниковой фотографии. Американская программа по подслушивающим разведывательным спутникам была так засекречена, что их существование не могло быть признано официально.

Первый отчет Пеньковского американскому разведывательному сообществу по поводу достижений советской ракетной технологии был распространен 16 мая 1961 года. Он назывался «Советская программа по МБР» и был передан избранной группе высших чиновников по совершенно секретному кодированному каналу связи. Официально отчет приписывался «надежному советскому чиновнику высокого ранга, состоящему в близких профессиональных и личных связях с советскими генералами, имеющими отношение к ракетной программе».