Чудесный нож - Пулман Филип - Страница 28

— Грумман? Да, кое-что я могу вам про него рассказать, — ответил аэронавту заведующий обсерваторией. — Он англичанин, несмотря на свое имя. Помню, как-то раз…

— Не может быть, — вмешался его заместитель. — Он ведь из Германской Императорской академии. Я познакомился с ним в Берлине и был уверен, что он немец.

— И все-таки мне кажется, что он англичанин. По крайней мере, говорит он по-английски безупречно, — сказал заведующий. — Но я не спорю: он действительно член Германской академии. По-моему, геолог…

— Нет-нет, вы ошибаетесь, — возразил кто-то еще. — Он интересовался раскопками, но не как геолог. Однажды я долго с ним беседовал. Пожалуй, его можно назвать палеоархеологом.

Пятеро ученых сидели вокруг стола в помещении, которое служило им гостиной, столовой, баром, комнатой отдыха и в большей или меньшей степени всем остальным. Двое астрономов были московитами, один — поляком, еще один — африканцем йоруба и последний — скрелингом. Ли Скорсби чувствовал, что эта маленькая компания рада гостю уже потому, что он внес в их вечерние посиделки хоть какое-то разнообразие. Последним говорил поляк, но его прервал йоруба:

— Что значит — палеоархеолог? Обычные археологи уже изучают древность; зачем же ты добавляешь к этому слову приставку, которая тоже означает «старый»?

— Просто он изучал гораздо более древние периоды, чем обычные археологи, вот и все. Он искал следы цивилизаций, существовавших двадцать, а то и тридцать тысяч лет назад, — объяснил поляк.

— Чепуха! — воскликнул заведующий. — Полная чепуха! Он водил тебя за нос. Цивилизации, которым тридцать тысяч лет? Ха! Где доказательства?

— Подо льдом, — ответил поляк. — Вот в чем вся штука. Если верить Грумману, в прошлом магнитное поле Земли несколько раз претерпевало резкие изменения, и земная ось тоже перемещалась, так что области с умеренным климатом сковал лед.

— Это как же? — спросил йоруба.

— Ну, теория у него была довольно сложная. Но суть ее в том, что все доказательства существования древних цивилизаций, если они вообще имеются, должны теперь оказаться глубоко подо льдом. Он утверждал, что у него есть фотограммы необычных скальных формаций…

— Ха! И это все? — усмехнулся заведующий.

— Я просто рассказываю. Я его не защищаю, — сказал поляк.

— Как давно вы познакомились с Грумманом, господа? — спросил Ли.

— Сейчас припомню, — отозвался заведующий. — В первый раз я встретил его семь лет назад.

— Он сделал себе имя за год или два до этого, опубликовав статью о смещении магнитного полюса, — сказал йоруба. — Но взялся он бог весть откуда. Я имею в виду, что никто не учился с ним вместе в колледже, никто не знал его предыдущих работ…

Они поговорили еще некоторое время, обмениваясь воспоминаниями и делая предположения насчет того, что могло приключиться с Грумманом, хотя почти все думали, что он наверняка умер. Когда поляк отошел, чтобы сварить новую порцию кофе, зайчиха-деймон Эстер прошептала аэронавту:

— Присмотрись к скрелингу, Ли.

Скрелинг почти не раскрывал рта. Сначала Ли решил, что этот ученый просто молчалив от природы, но теперь, после совета Эстер, он дождался очередной паузы в разговоре и как бы случайно взглянул на его деймона, белую сову, которая таращилась на них яркими оранжевыми глазами. Что ж, совы всегда таращатся на людей, ничего необычного в этом нет, но Эстер была права: в облике деймона сквозила враждебная подозрительность, хотя лицо самого ученого казалось абсолютно непроницаемым.

А потом Ли заметил еще кое-что: на пальце скрелинга был перстень с выгравированной на нем эмблемой Церкви. И вдруг он понял причину молчания этого человека. Он и раньше слышал, что к каждой организации, ведущей философские исследования, обязательно прикрепляют представителя Магистериума, который должен выполнять функции цензора и следить за тем, чтобы новости о каких-либо еретических открытиях не просочились наружу.

Сообразив это и заодно вспомнив слова, когда-то услышанные им от Лиры, аэронавт спросил:

— Скажите мне, господа, а не занимался ли Грумман проблемой Пыли?

Внезапно в тесной гостиной астрономов наступила тишина и все внимание сосредоточилось на скрелинге, хотя никто не смотрел на него прямо. Зная, что Эстер его не выдаст, — она по-прежнему сидела спокойно, полуприкрыв глаза и прижав уши к спине, — Ли напустил на себя добродушно-невинный вид и стал переводить глаза с одного собеседника на другого. Наконец он остановил взгляд на скрелинге и сказал:

— Прошу прощения: я спросил о чем-то, что знать не положено?

— Где вы слышали разговоры о Пыли, мистер Скорсби? — ответил тот.

— О ней толковали пассажиры, которых я недавно перевозил за море, — с готовностью объяснил Ли. — Что это за штука, я толком не понял, но, судя по их разговору, Грумман как раз мог ею заниматься. Мне показалось, это какое-то небесное явление, вроде Северного Сияния. Хотя вообще-то я удивился: ведь я воздухоплаватель и знаю небо довольно хорошо, но ничего подобного не видел. Что это такое?

— Как вы и сказали, небесное явление, — ответил скрелинг. — Практического значения оно не имеет.

Вскоре Ли решил, что пора уходить; ничего нового он бы уже не узнал, а заставлять Умака долго ждать ему не хотелось. Он распрощался с астрономами, которых туман лишил работы, и отправился вниз по склону, отыскивая путь с помощью Эстер: благодаря своему малому росту она лучше видела тропинку.

Всего минут через десять после того, как они покинули обсерваторию, что-то пронеслось в тумане мимо головы Ли и рухнуло на Эстер. Это была сова, деймон скрелинга.

Но Эстер почуяла опасность и вовремя распласталась по земле, так что сове не удалось схватить ее когтями. Эстер умела драться: у нее тоже были острые когти и ей хватало ловкости и отваги. Ли понял, что и сам скрелинг наверняка где-то неподалеку, и потянулся к висевшему на поясе револьверу.

— Сзади, Ли, — сказала Эстер; аэронавт резко обернулся, пригнувшись, и над его плечом просвистела стрела.

Он тут же выстрелил. Пуля угодила скрелингу в бедро, и он с коротким вскриком упал. Мгновение спустя деймон-сова, неловко кренясь, словно теряя сознание, беззвучно спланировала в снег рядом с ним и затрепыхалась, пытаясь сложить крылья. Ли Скорсби снова взвел курок и приставил револьвер к голове упавшего.

— Ну, дуралей, — сказал он, — зачем ты это затеял? Разве непонятно, что теперь, когда небо раскололось, нам всем грозит одна и та же беда?

— Слишком поздно, — сказал скрелинг.

— Для чего поздно?

— Теперь ничего не изменишь. Я уже послал птицу с донесением. Магистериум прочтет о твоих расспросах, и им будет очень интересно узнать о Груммане…

— Что именно?

— То, что его ищут. Это подтверждает наши догадки. Мы догадывались, что кто-то еще знает о Пыли. Ты враг Церкви, Ли Скорсби. По плодам их узнаете их. По вопросам их разоблачите змея, гложущего их сердце…

Сова тихо ухала, судорожно расправляя и снова роняя крылья. От боли ее яркие оранжевые глаза подернулись пленкой. По снегу вокруг скрелинга расползалось алое пятно; даже в туманных сумерках Ли видел, что этот человек сейчас умрет.

— Похоже, пуля задела артерию, — сказал он. — Отпусти-ка мой рукав, я сделаю тебе перевязку.

— Нет! — воскликнул скрелинг. — Я умру с радостью! Я удостоюсь пальмовой ветви мученика! Тебе не лишить меня этой награды!

— Хочешь умереть — пожалуйста. Только скажи сначала…

Но он так и не закончил своего вопроса, потому что деймон-сова слабо вздрогнул и исчез. Душа скрелинга отлетела. Однажды Ли видел картину, на которой была изображена смерть какого-то святого. Убийцы избивали его, упавшего, дубинками, а деймон святого возносился вверх на руках херувимов, протягивающих ему пальмовую ветвь — символ мученичества. Теперь на лице скрелинга аэронавт увидел то же самое, что и на лице умирающего святого с картины, — экстаз, смешанный с желанием поскорее забыться навеки. Ли отпустил его с отвращением.