Избранное. Том 1 - Кристи Агата - Страница 12

— Жизнь законника ограничена! Я всей душой за преступление! Я пью за него!

Он взял свой бокал и одним глотком его осушил.

Наверное, слишком быстро. Он поперхнулся… сильно поперхнулся. Его лицо исказилось, стало пурпурным. Он разинул рот, ища глоток воздуха, потом соскользнул со стула, и бокал выпал из его руки.

Главая пятая

Это было столь внезапно и неожиданно, что все затаили дыхание и глупо таращились на бесформенную фигуру, съежившуюся на полу.

Потом доктор Армстронг вскочил на ноги и подошел к нему, встал на колени. Когда он поднял голову, в его глазах читалась озадаченность. Он произнес низким, каким-то благоговейным шепотом:

— Боже мой! Он мертв.

Они не поняли… Не сразу.

Мертв? Мертв? Этот юный скандинавский бог в расцвете здоровья и силы? Сражен в один момент. Здоровые молодые люди так не умирают — не умирают, поперхнувшись виски с содовой…

Нет, они не могли понять.

Доктор Армстронг вгляделся в лицо покойника. Он понюхал синие, скривленные губы. Потом взял бокал, из которого пил Энтони Марстон.

Генерал Макартур сказал:

— Мертв? Уж не имеете ли вы в виду, что этот парень просто поперхнулся и… умер?

Врач ответил:

— Можно сказать, что он поперхнулся, если вам так хочется, точнее, задохнулся. Он умер от удушья, асфиксии.

Он понюхал бокал. Окунул палец в остатки и очень осторожно притронулся им к кончику своего языка.

Выражение его лица изменилось.

Генерал Макартур сказал:

— Никогда не слышал, чтобы человек вот так вот умер… просто поперхнувшись!

Эмили Брент ясным голосом произнесла:

— И в расцвете жизни нас подстерегает смерть.

Доктор Армстронг встал и отрывисто сказал:

— Нет, он умер не просто от приступа удушья. Смерть Марстона не была естественной смертью.

Вера почти шепотом спросила:

— В виски… что-то… было?

Армстронг кивнул.

— Да. Что, точно сказать не могу. Но явно один из цианидов. Отличительного запаха синильной кислоты нет, вероятно, это был цианид калия. Он действует практически немедленно.

Судья резко спросил:

— Он был в бокале?

— Да..

Доктор подошел к столу, на котором стояли вина. Он вынул из бутылки с виски пробку и понюхал и попробовал его. Потом попробовал содовую и покачал головой:

— Здесь ничего нет.

Ломбард сказал:

— Вы имеете в виду… что он сам подложил себе что-то в бокал?

Армстронг кивнул со странно неудовлетворенным выражением и сказал:

— Похоже на то.

Блор заметил:

— Самоубийство, а? Странно, странно.

Вера медленно проговорила:

— Никогда бы и не подумала, что он должен покончить с собой. Он был такой живой. Он… он… наслаждался собой и жизнью! Когда он ехал по холму в своей машине сегодня вечером, он был похож… он был похоже… о… я не могу пояснить!

Но они знали, что она имела в виду. Энтони Марстон находился в расцвете молодости и силы и казался каким-то бессмертным существом. А теперь он бесформенной грудой лежал на полу.

Доктор Армстронг спросил:

— А разве имеются иные возможности, нежели самоубийство?

Все медленно покачали головами. Других версий и быть не могло. Сами напитки оказались безвредными. Они все видели, как Энтони Марстон подошел к столу и налил себе виски. Посему следовало, что цианид в бокал должен был положить сам Энтони Марстон.

И однако… почему Энтони Марстон совершил самоубийство?

Блор задумчиво произнес:

— Вы знаете, доктор, мне кажется, что здесь что-то не так. Я бы не сказал, что Энтони Марстон относится к тому типу джентльменов, которые могут совершить самоубийство.

Армстронг ответил:

— Согласен.

На этом они и оставили обсуждение вопроса. А что еще они могли сказать? Армстронг и Ломбард отнесли безжизненное тело Энтони Марстона в его спальню и положили там, накрыв простыней.

Когда они вновь спустились вниз, остальные стояли, сбившись в кучку и время от времени поеживаясь, хотя ночь и не была холодной.

Эмили Брент заявила:

— Нам лучше лечь спать. Уже поздно.

И действительно, уже было больше двенадцати часов ночи. Предложение было вполне разумным, однако все заколебались. Словно для успокоения цеплялись за общество друг друга.

Судья заявил:

— Да, мы должны выспаться.

Роджерс сказал:

— Я еще не убирал… в столовой.

Ломбард сжато бросил:

— Утром уберете.

Армстронг спросил у него:

— Ваша жена в порядке?

— Пойду посмотрю, сэр.

Он вернулся через минуту-другую.

— Она сладко спит.

— Хорошо, — сказал доктор. — Не беспокойте ее.

— Что вы, сэр. Я просто приберусь в столовой, удостоверюсь, что все заперто, и тогда отправлюсь на покой.

И он направился по холлу в столовую.

Другие медленно и как-то неохотно поднялись наверх.

Если бы это был старый дом со скрипящим полом и темными тенями, и стенами, обитыми панелями, могло бы возникнуть какое-то сверхъестественное ощущение. Но этот дом был олицетворением современности. Никаких темных углов, никаких панелей, скрывающих тайники, его наводнял электрический свет — все в нем было новое, яркое и сияющее. Ничего скрытного, — ничего таинственного. Дом вообще не имел атмосферы. И почему-то это было самым страшным…

На верхней площадке они пожелали друг другу спокойной ночи. Каждый вошел в свою комнату и почти бессознательно запер дверь…

В своей приятной комнате, выкрашенной в мягкие тона, господин судья Уогрейв разоблачился и приготовился ко сну.

Он думал об Эдварде Ситоне.

Он очень хорошо помнил Эдварда Ситона. Его волосы, его голубые глаза, его привычку смотреть прямо в лицо с простым откровенным видом. Именно это произвело такое хорошее впечатление на присяжных.

Луэллин, действовавший от имени Короны[21], немного испортил дело. Чересчур уж был неистов, пытался доказать слишком много. Мэттьюс же, с другой стороны, защитник, оказался хорош. Его точки зрения были обоснованы. Перекрестный допрос беспощаден. Управление клиентом, когда тот давал показания, — верх мастерства.

И Ситон неплохо преодолел испытание перекрестного допроса. Не был ни возбужден, ни чересчур неистов. На присяжных это произвело хорошее впечатление. Возможно, Мэттьюсу казалось, что все неприятности суда позади и уже можно праздновать победу.

Судья тщательно завел свои часы и поместил их рядом с кроватью.

Он прекрасно помнил, как сидел там — скучал, делал пометки, оценивал все, сводил в систему каждый обрывок информации, свидетельствующей против подсудимого.

Он наслаждался тем процессом! Финальная речь Мэттьюса была первоклассна. Луэллину, выступавшему после него, не удалось испортить того впечатления, которое произвел защитник.

И потом наступила очередь его суммирования…

Господин судья Уогрейв осторожно вынул свои фальшивые зубы и опустил их в стакан с водой. Сморщенные губы запали. Теперь это был жестокий рот, жестокий и хищный.

Закрывая глаза, судья улыбнулся сам себе.

Он отлично изжарил гуся Ситона!

Издав ревматическое фырканье, он влез в постель и выключил свет.

Внизу, в столовой, стоял озадаченный Роджерс.

Он таращился на фарфоровые фигурки в центре стола. Он пробормотал себе под нос:

— Что же творится! Я мог бы поклясться, что их было 10.

Генерал Макартур беспокойно метался по кровати.

Сон к нему никак не шел.

В темноте он все время видел лицо Артура Ричмонда.

Он любил Артура… чертовски любил. И был доволен, что и Лесли он пришелся по душе.

Лесли была такая капризная. Перед многими хорошими парнями она вздергивала носик и объявляла их «скучными»! Вот так вот. Но Артура Ричмонда она скучным не посчитала. Они с самого начала отлично поладили. Они разговаривали о пьесах, музыке и картинах. Она дразнила его, подшучивала над ним, разыгрывала его. И он, Макартур, был восхищен при одной лишь мысли, что Лесли питает материнский интерес к мальчику. Материнский! Каким же дураком он был, когда не помнил, что Ричмонду было 28, а Лесли — 29.