Исповедь Дракулы - Артамонова Елена Вадимовна - Страница 24

– Ничего, дальше будет еще хуже, – заверил палач. – Это только начало.

Кровь струилась по бороде и длинным спутанным волосам Влада, палач, не торопясь, со знанием дела продолжал выдергивать зубы, уродуя челюсть, но своды пыточной камеры не оглашали крики и стоны. Ганс не был удивлен – он уже довольно давно работал с этим клиентом и понял, что боль не может заставить развязать ему язык. Впрочем, палач не сомневался, что если бы ему было позволено раздробить кости и суставы этому упрямцу, он бы, наконец, услышал крики боли, однако существовал устный приказ не слишком сильно калечить узника. Следы пыток должна была скрывать одежда, и неожиданное распоряжение лишить пленника зубов удивило Ганса. Теперь палач надеялся, что скоро ему представится возможность в полной мере продемонстрировать свое мастерство.

Матьяш, предвкушавший незабываемое зрелище, был разочарован. Жертвы должны были вертеться, визжать, вырываться, молить о пощаде, – это возбуждало, а сейчас Матьяшу казалось, что палач трудился над бесчувственным трупом. Предположение о том, что Дракула просто не ощущает боли, до глубины души расстроило и возмутило Матьяша. Он чувствовал себя обиженным, словно его лишили любимой игрушки. Не выдержав, король вскочил, несколько раз прошелся по тесной комнатушке, меряя ее шагами, а потом, позабыв о том, что присутствует здесь тайно и должен сохранять инкогнито, вбежал в пыточную камеру.

– Почему он молчит?! Ты даром ешь мой хлеб! – наградил он пощечиной остолбеневшего от такой встречи палача. – Он должен кричать!

– Он никогда не делает этого, ваше величество! – Ганс наконец-то склонился в глубоком поклоне.

– И это говорит палач?!

Матьяш осторожно, с трепетом приблизился к растянутому на лестнице человеку. Король испытывал возбуждение и страх, боялся и в то же время хотел увидеть всю картину в мельчайших подробностях. В детстве Матьяш распарывал животы новорожденным мышатам, которыми его заботливо снабжал брат Яков, с содроганием и любопытством наблюдая за тем, как эти твари медленно умирают в мучениях. То же чувство сейчас многократно усилилось, дошло до высшей стадии. Матьяш заглянул в изуродованное окровавленное лицо и неожиданно отпрянул, встретившись взглядом с глазами Влада. Князь со жгучей ненавистью смотрел в лицо своего мучителя. В его взгляде были вызов и презрение. Ярость, заглушившая боль. Не отличавшийся храбростью Матьяш отступил назад, скосив глаза на веревки, удерживавшие пленника, – кажется, они были надежны.

– А если он просто не чувствует боли?

– Он чувствует все, ваше величество. Прикажете продолжать?

– Да.

Экзекуция продолжалась, но уже не занимала Матьяша. Он понимал, что так и не сумел сломить волю этого человека. Усевшись на стуле, принесенном Бакоцом, король рассеяно наблюдал за пыткой, думая о чем-то своем.

– Твое величество, – отвлек его голос Томаша Бакоца, – палач утверждает, что преступник больше не выдержит. От боли тоже можно умереть, и еще – он потерял много крови. Прикажешь заканчивать или продолжать?

Поднявшись со своего места, Матьяш снова заглянул в лицо узника, – теперь его глаза потускнели, стали бессмысленными. Дракула действительно находился на грани жизни и смерти, и слова, произнесенные королем, стали бы для него приговором. Король молчал. Он хотел уничтожить валашского князя, но не решался сделать этого. А раз так… Что если Дракула действительно умрет под пытками? Матушка была бы очень недовольна этим. Матьяш почувствовал прилив слабости, неожиданно ему стало страшно… Вдруг мертвый Дракула придет к нему ночью, швырнет на залитую кровью лестницу и начнет мучить, терзать, раскаленными крючьями рвать на части? Что если совсем недавно умершая Екатерина, которую король все же загубил своими забавами, поднимется из гроба, спросит со своего супруга за всю ту боль, что он ей причинил?

– Довольно. Ему с этим жить. Это хуже, чем умереть сразу.

Матьяш едва держался на ногах. Нетвердой походкой он двинулся к выходу. Королю казалось, что Дракула пристально смотрит ему в затылок. Это было не так, узник не подавал признаков жизни, но король не смог избавится от навязчивого ощущения.

Он не умер под пытками, он продолжал бороться за жизнь и теперь, когда палач закончил свою работу, оставив его наедине с болью и темнотой. Тело пожирал струившийся по жилам огонь, мысли путались, но Влад с фанатичным упорством пытался контролировать их поток, веря, что только находясь в сознании, сумеет выжить. «Боль можно отодвинуть в сторону, чтобы она жила сама по себе, не тревожила меня. Человеческий разум может все, для него нет преград. До сих пор мне удавалось побеждать, а значит, я должен, обязан справиться и в этот раз. Я сильнее их, я должен выстоять, они никогда не услышат моих стонов… – мысленно твердил узник, заставляя себя двигаться. – Мне надо подняться, встать на ноги, надо… Надо!» Но внушение не помогало, и он по-прежнему лежал ничком, чувствуя, будто сверху на него навалили целую груду камней. Руки дрожали и не хотели слушаться. Во рту был вкус крови. Палач заткнул его какой-то тряпкой, стремясь остановить кровотечение, и это порадовало Влада. Он думал о том, что Ганс не хотел его смерти, равно как и он сам не желал ее, они были едины в своем стремлении, но преследовали разные цели, противоречащие друг другу… Мысли ускользали и путались, Дракула проваливался с головой в красный туман, а когда выскальзывал на его поверхность, пытался зацепиться за реальность, остаться в этой жизни. «Выкарабкаться, вернуться, ведь это только боль, ее можно преодолеть, не думать о ней. Надо зацепиться за что-то хорошее, удержать это, выплыть… – лежавший на полу человек снова попытался подняться. – Нельзя лежать, уткнувшись лицом в пропитанную кровью солому, мне, Владу Воеводе, сыну великого князя Влада, мне, Божьей милостью князю Валахии! Нельзя! Я все равно поднимусь, преодолею слабость и боль, я дойду до Константинополя и подниму поверженный неверными крест. Я, Влад Воевода, милостью Божьей господин Валахии… В бой! Надо идти в бой…»

Красный туман затягивал в небытие, но Дракула знал, что не сдастся и победит, победит, потому что в его жизни было много счастья! Память о счастливых днях вытянет его из бездны, возродит, выведет из лабиринта смерти. Князь вспоминал Лидию, – ее взгляд, прикосновения ее рук. Она любила его так, как никто не мог любить, каждый миг, проведенный с ней, был мигом счастья. Красный туман затягивал в смерть, но Влад представлял глаза Лидии, и она возвращала его в мир живых.

В камере кто-то был. Кто-то посторонний. Узник не мог говорить, не мог спросить кто это, и все же сумел повернуться, приподнять голову. В дальнем углу стояла женщина, ее белое платье словно светилось, выступая из тьмы. Это была Лидия. Она не оставила своего возлюбленного, пришла, понимая, что ему необходима ее помощь, что только она может исцелить его раны. Одно прикосновение ее шелковистой ладошки, и боль сгинет, растает. Влад не мог позвать ее, но Лидия сама шла, точнее, плыла навстречу. Ее лицо было белым, как снег, а под глазами лежали смертные тени:

– Ты никогда не любил меня, Влад. Ты предал меня. Помнишь, ты говорил сладкие слова, называл меня своей княгиней? Я родила тебе сына, я отдала тебе свою жизнь, князь. Почему ты оставил меня?

Влад не сумел объяснить раньше, почему так поступил с ней, так что же он мог сделать теперь – жалкий калека, лишенный дара речи? Только протянуть руку, взывая о милосердии… Но Лидия была неумолима, ее слова звучали как приговор, ее суд был божественным судом:

– У тебя только одна любовь в жизни, Влад. Имя ей – власть. Все помыслы твои, все желания сосредоточены только на ней. Ты предал меня ради власти. Дважды предал. Первый раз, когда назвал наш брак невозможным из-за политических интересов, а второй, – когда подтолкнул к гибели.

Она подходила все ближе, а ее ангельской красоты лицо менялось с каждым мигом, кожа надувалась и лопалась, глаза вылезали из орбит. Мутные рыбьи глаза утопленницы… Ее длинные волосы переплелись с водорослями, с подвенечного платья стекала вода. Мокрые следы тянулись через всю камеру, а сама она стояла в луже.