Мелкий бес - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 142

— Один я только и есть! — сказал Передонов скорбно, — да и я скоро уеду. Буду инспектором, буду ездить по школам, мальчишек и девчонок пороть.

— Какая тоска в этих обетованиях! — воскликнул Тургенев.

— И какая сила! — подхватил Шарик. — Он безумен, Тургенев, да?

— Да, — согласился Тургенев, — но это проникновенное безумие.

— И Пыльников мерзавец, а она его выпороть не захотела, его хозяйка, — сказал Передонов.

— Кто такие? — осведомился Шарик.

— Гимназист тут есть один, квартирует у вдовы такой, такая вдова есть Коковкина. Смазливая лупетка, — говорят, переодетая девчонка, жениха ловит. Выдрать надо было, а та, старуха-то, и не захотела. Вот бы ее пропечатали.

— Да, — согласился Шарик, — буржуазно-либеральную пошлость надо опрокидывать всеми средствами. Пошлого буржуа надо ошеломлять, чтобы он глаза выпучил, прямо кулаком в брюхо.

Он внезапно сделал выпад правою ногою, и ткнул кулаком Тургенева в бок. Тургенев воскликнул:

— Легче! Ты этак меня убьешь. Не забывай, что я — Тургенев.

— Сергей, а не Иван, — значительно произнес Шарик, и саркастически усмехнулся. Тургенев поморщился, и сказал:

— Ну, это к делу не относится, а только вот что вам, г. Передонов, скажу: нельзя напечатать, что эта госпожа протестовала, а придется все изобразить символически, т(о) е(сть) обратно: мы напечатаем, что она совершила экзекуцию по собственной инициативе, на почве своего деспотизма. Такая репродукция этого инцидента будет соответствовать гуманным принципам нашего органа.

Передонов громко зевнул, и сказал:

— Улица торчком встала.

[[Писатели поглядели вперед.]] Улица поднималась на невысокий холм, а за ним снова был спуск, и перегиб улицы меж двух лачуг рисовался на синем, вечереющем и печальном небе. Тихая область бедной жизни замкнулась в себе, и тяжко грустила, и томилась. [[И даже писателям стало грустно, как бывает иногда вдруг скучно слабым и усталым детям.

— Да, яма, — сказал Шарик, и свистнул.]]

Деревья свешивали ветки через заборы, и заглядывали, и мешали идти, и шепот их был насмешливый и угрожающий. Баран стоял на перекрестке, и тупо смотрел на Передонова.

Вдруг из-за угла послышался блеющий смех, выдвинулся Володин, и подошел здороваться. Передонов смотрел на него мрачно, и думал о баране, который сейчас стоял, и вдруг его нет.

Это, — думал он, — конечно, Володин оборачивается бараном. Недаром же он так похож на барана, и не разобрать, смеется ли он или блеет.

Эти мысли так заняли его, что он совсем не слышал, что говорил[и], здороваясь, Володин, [[писатели, Виткевич.]]

— Что лягаешься, Павлушка, — тоскливо сказал он.

Володин осклабился, заблеял, и возразил:

— Я не лягаюсь, Ардальон Борисыч, а здороваюсь с вами за руку. Это, может быть, у вас на родине руками лягаются, а у меня на родине ногами лягаются, да и то не люди, а, с позволения сказать, лошадки.

— Еще боднешь, пожалуй, — проворчал Передонов.

Володин обиделся, и дребезжащим голосом сказал:

— У меня, Ардальон Борисыч, еще рога не выросли, а это, может быть, у вас рога вырастут раньше, чем у меня.

[[Писатели слушали, посмеиваясь.

— Да он у вас шустрый парень, — сказал Шарик с любезной улыбкой в сторону к Передонову.]]

— Язык у тебя[46] длинный, мелет, чего не надо, — сердито сказал Передонов.

— Если вы так, Ардальон Борисыч, — немедленно возразил Володин, — то я могу и помолчать.

И лицо его совсем сделалось прискорбным, и губы его совсем выпятились; однако, он шел рядом с Передоновым, — он еще не обедал, и рассчитывал сегодня пообедать у Передонова: утром, на радостях, звали.

Передонов с Володиным [с писателями] пришел домой. Там ждала его важная новость. Еще в передней можно было догадаться, что случилось необычное, — в горницах слышалась возня, испуганные восклицания. Передонов подумал, — не все готово к обеду: увидели, — он идет, испугались, торопятся.

Ему стало приятно, — как его боятся. Но оказалось, что произошло другое. Варвара выбежала в прихожую, и закричала:

— Кота вернули!

Испуганная, она не заметила гостей. Наряд ее был, по обыкновению, неряшлив, — засаленная блуза над серою, грязною юбкой, истоптанные туфли на босу ногу. Волосы нечесанные, растрепанные. Взволнованно говорила она Передонову:

— Иришка-то! со злобы еще новую штуку выкинула. Опять мальчишка прибежал, принес кота, и бросил, а у кота на хвосте гремушки, — так и гремят. Кот забился под диван, и не выходит.

Передонову стало страшно.

— Что ж теперь делать? — спросил он [[писателей.

— Прежде всего, — отвечал Тургенев, — будьте добры рекомендовать нас вашей супруге.

И так как Передонов стоял неподвижно и таращил на писателей тупые глаза, то Тургенев сам подвинулся к Варваре, галантно шаркнул ногой, схватил себя за галстук, и назвался:

— Литератор Сергей Тургенев, позвольте отрекомендоваться. Прошу великодушного извинения, что вторгаюсь в ваш семейный очаг, может быть, несвоевременно.

Варвара ухмыльнулась, подала литератору потную, пыльную от возни с котом руку, и сказала:

— Приятно познакомиться. Уж только извините, что я в таком затрапезе, — вот всё по хозяйству.

Выступил и Шарик, откашлялся, и громко сказал:

— Писатель Скворцов. Шарик. Вся Россия знает Шарика.

Варвара ухмыльнулась и ему, и тоже пожала его руку. Но все это время думала она о коте, и не могла понять, о каком Шарике говорит гость.]]

— Павел Иваныч, — попросила Варвара,[47] — вы помоложе, турните его из-под дивана. [[Да и вы, Виткевич, помогите.]]

[[— Турнем, турнем, — хихикая сказал Володин, и пошел в зал.

— Турнем, тетенька, не беспокойтесь, — сказал Виткевич, подмигнул Варваре и, проходя мимо нее, толкнул ее, словно невзначай, локтем.

Писатели переглянулись. Шарик легонько свистнул. Слова и обращение Виткевича сразу ввели их в понимание того, как подлежит обращаться с Варварой.]]

Кота кое-как вытащили, и сняли у него с хвоста гремушки. Передонов отыскал репейниковые шишки, и снова принялся лепить их в кота. Кот яростно зафыркал, и убежал в кухню. [[Писатели смеялись. Кот казался им символическим, — вот именно этот Передоновский кот.]]

Передонов, усталый от возни с котом, уселся в своем обычном положении, — локти на ручки кресла, пальцы скрещены, нога на ноге, лицо неподвижное и угрюмое. [[Тургенев мечтательно поднял серые глаза к потолку, оклеенному бумажкой, и сказал:

— Зеленоокие коты, любящие на кровлях, выше людского жилья, — это прообраз сверхчеловека.

Шарик презрительно усмехнулся.

— Ну, а по-вашему как же? — спросил Тургенев.

Шарик задумался, покрутил правой рукой, отбросил со лба прядь волос, и сказал:

— Видите ли, я не отрицаю красоты вашего определения. Вообще, вы — мастер ляпать такие поэтические словечки, в которых больше поэзии, чем правды, — да и в сущности, к чёрту правду! Правда — ужасная мещанка, сплетница и дура. Но я хочу вот что сказать: когда коты любят, они мучительно кричат. Отчего? Страдание притаилось у истоков жизни, — и на всех улицах и дворах души, на всех кровлях жизни мяукает горькое страдание, — тем ужаснее и горестнее мяукает, чем пламеннее стремление к идеалу.

Варвара вдруг разразилась дребезжащим смехом, и сказала:

— Ну, будет вам валять Петрушку. Вот, ешьте лучше вишни.

— Вишни вишнями, — возразил Володин, — только вы, Варвара Дмитриевна, нам не мешайте побеседовать. Мы к вам на кухню не ходим, когда вы нам покушать стряпаете, а вы нам не мешайте об ученых предметах послушать.

Шарик подмигнул Тургеневу на Варвару, и спросил его:

— Похожа на Эмму там, у Лисицы, не правда ли?

Тургенев без зазрения пристально оглядел Варвару, и сказал:

— Да, но еще больше на Женю в Старой Японии.

Варвара ухмылялась.