Что забыла Алиса - Мориарти Лиана - Страница 64

В трубке стало тихо, а потом Ник захохотал.

– Да, – ответила Алиса, удивляясь, что он находит в этом смешного, как будто ему все было совершенно ясно, точно так же как все совершенно ясно было ей.

– Ты помнишь, что я целовал женщину, которая сидела на нашей стиральной машине?

– Да!

– Знаешь что? Пока мы были вместе, я ни разу не посмотрел на другую женщину. Я ни разу не целовал другую женщину. Я никогда не спал с другой женщиной.

– Но я же помню…

– Да знаю я, что ты помнишь, и это, оказывается, очень любопытно!

– Так… – Алиса стала в тупик.

– Очень любопытно, да. Слушай, мне пора; ну, в общем, ясно, память у тебя восстановилась еще не полностью, нужна консультация врача. Если тебе трудно будет с детьми, позвони скажи. Ты за них отвечаешь.

Так-так… Значит, накануне ее можно было оставить с ними, хотя он прекрасно понимал, что она их даже не узнает, а уж тем более понятия не имеет, что с ними делать. Это было совершенно нелогично, и все-таки он говорил с ней свысока, нисколько не сомневаясь в своей правоте и как бы желая сказать: «Смотри, какой я рациональный и какая ты нерациональная». Она помнила, что такой голос бывал у него, когда они ссорились: как однажды утром, когда не оказалось молока на завтрак, или тем вечером, когда они опоздали на крещение первенца его старшей сестры, и еще в тот раз, когда ни у него, ни у нее не хватило наличных, чтобы заплатить за паром. Высокомерный, колючий, наставительный, с легкими вздохами голос. Он всегда доводил ее до белого каления.

Каждый раз, заслышав эту его интонацию, она тут же вспоминала все другие случаи, когда он так говорил, и думала: «Правильно, просто слышать не могу, когда ты так говоришь».

– А знаешь что? – произнесла она. – Я даже рада, что мы расходимся!

Бросая трубку, она еще успела услышать его хохот.

25

В час дня у дверей Алисы в полном составе появился комитет «Мегамеренга».

Она совсем забыла о нем.

Когда раздался звонок в дверь, она сидела на полу в гостиной, разложив вокруг себя альбомы с фотографиями. Она провела за этим занятием несколько часов, переворачивала страницы, отрывала с них снимки, чтобы рассмотреть получше и найти ответы на вопросы.

В альбомах были снимки с пикников, прогулок по лесу, отдыха на пляже, дней рождения, празднований Пасхи и Рождества. Сколько раз она встречала Рождество! В груди закололо, когда она увидела фотографии детишек – растрепанных, в пижамах, сосредоточенно разворачивающих подарки под огромной, шикарно наряженной елью.

Может быть, ей стоит пойти к врачу и спросить, могут ли к ней вернуться воспоминания – все, кроме самых грустных.

Почти на всех фотографиях были дети и Ник. Алиса, скорее всего, снимала. Когда Ник брался за камеру, он казался очень умелым, настоящим профессионалом, но фотографии у него никогда не выходили – макушки оказывались срезанными.

Еще в детстве Алиса обнаружила, что неплохо умеет снимать. После того как отца не стало, их никто никогда не фотографировал. По профессии он был фотографом, и мать задумывалась, как пользоваться фотоаппаратом, не больше, чем о том, как поменять лампочку. В те годы, когда их мать совсем ушла в себя, а старая соседка мисс Джеффри превратилась во Фрэнни, их почетную бабушку, Алиса тоже научилась менять лампочки, чинить протекшие унитазы, жарить отбивные, готовить овощи, а Элизабет освоила искусство требовать возмещения убытков, оплачивать счета, заполнять бланки и разговаривать с незнакомыми людьми.

Найдя очередную фотографию Ника, она старалась разгадать выражение его глаз. Можно ли проследить, с чего начал разваливаться их брак? Нет. Она видела, как с годами редели его волосы, но улыбка оставалась такой же искренней и счастливой.

В те годы, когда они были вместе, они всегда держались за руки, прижимались друг к другу. Если бы специалистов по языку жестов попросили сделать заключение об их браке, основываясь только на этих фотографиях, они бы уверенно заявили: «Счастливая, любящая, веселая семья; вероятность, что эта пара распадется, почти нулевая».

Ее не слишком занимали фотографии тех, кого она не узнавала, но одно лицо встречалось часто, и она поняла, что это, должно быть, Джина. Это была женщина с большим бюстом, крупными зубами и копной темных кудрей. На пару с Алисой они гордо поднимали бокалы с шампанским или стаканы с коктейлем, точно трофеи. Похоже, они испытывали удовольствие от прикосновения друг к другу, и это было очень не похоже на Алису. У нее никогда не было такой бурной дружбы, когда женщины без конца заключают друг друга в объятия, но Алиса и эта женщина на всех фотографиях касались друг друга щеками или широко улыбались в камеру ярко накрашенными губами. Алисе было неловко смотреть на эти фотографии. «Да будет тебе, ты ведь ее даже не знаешь», – произнесла она вслух, держа перед собой фотографию, на которой она собственной персоной смачно целовала Джину в щеку.

Алиса очень долго разглядывала фотографии Джины, надеясь, что вспомнит ее и испытает чувство скорби. Но нет, ничего… Она казалась женщиной веселой, хотя и не совсем того типа, с которой Алиса могла бы подружиться. Она выглядела так, что, наверное, была чересчур навязчивой. Шумная, сумасбродная, утомительная.

Впрочем, возможно, что и нет… На некоторых фотографиях Алиса и сама выглядела шумной и сумасбродной. Может быть, это она была шумной и сумасбродной, а вот теперь сильно похудела и пристрастилась к кофе.

На некоторых снимках вместе с Алисой, Ником и Джиной был еще какой-то мужчина – наверное, муж. Майкл Бойл. Физиотерапевт, который переехал теперь в Мельбурн. Вот это были те «радостные дни», о которых он написал на своей визитной карточке. В тех днях были рестораны, барбекю, веселые обеды (что доказывали многочисленные пустые бутылки из-под вина в какой-то незнакомой комнате – наверное, у Джины и Майкла).

По фотографиям она поняла, что у этой пары были две хорошенькие темноволосые девочки (возможно, близнецы) примерно одних лет с Томом. На снимках дети играли вместе, поедали огромные ломти арбуза, плескались в бассейне, спали на кушетках, свернувшись калачиком. Две семьи ходили в походы. Похоже, они часто снимали домик на пляже, откуда открывались плакатно-красивые виды на океан.

Дружба, отдых. Плавательный бассейн. Шампанское, солнце, смех. Сказочная жизнь.

Но, может быть, всякая жизнь представала столь же сказочной со страниц фотоальбома. Люди всегда послушно улыбались и красиво сгибали голову, когда перед ними была камера. Может быть, стоило затвору щелкнуть, они с Ником отпрыгивали друг от друга, стараясь не встречаться глазами, и вместо улыбок на лицах появлялись злобные оскалы.

Она изучала фотографии со свадьбы Элизабет и Бена (оба были молоды, беспечны, розовощеки, стройная Элизабет светилась от счастья), когда в дверь позвонили. Она вскочила на ноги, так и не подняв с пола все эти альбомы с забытыми воспоминаниями.

У дверей стояли две женщины; еще три приближались к дому по дорожке. Две были совершенно ей незнакомы, а трех она узнала – утром встречались у школы, когда провожали детей.

– Собрание «Мегамеренги»? – догадалась Алиса, открывая им дверь.

С папками и ноутбуками в руках они выглядели пугающе по-деловому.

– Осталось всего шесть дней! – произнесла высокая, элегантная седоволосая женщина, энергично поднимая и опуская брови поверх очков в прямоугольной оправе.

– Как вы себя чувствуете? – спросила другая, в веснушках, и тепло поцеловала ее в щеку. – Я все выходные собиралась позвонить. Билл сказал, что просто глазам своим не поверил, когда занимался на беговой дорожке, а мимо пронесли вас на носилках. Он сказал, никак не ожидал увидеть, что Алиса Лав лежит распростертая на спине. Какая неприятность, моя дорогая!

Алиса вспомнила раскрасневшегося мужчину на беговой дорожке, который сказал, что обязательно позвонит какой-то Мэгги.

– Мэгги… – попытала она счастья.